Томас Уайсман - Царь Голливуда

Так же я надеюсь, что у вас все в порядке и все идет хорошо. Берегите себя, вы такая редкость и драгоценность, которой мы должны дорожить.

Александр".

В начале весны и летом 1947 года Голливуд с негодованием узнал о предстоящем расследовании Комиссии по антиамериканской деятельности в компаниях Голливуда. Комиссия заявляла на основании голословных утверждений, что коммунисты проникли в кинематографическую промышленность. Девятнадцать человек были вызваны на проверку до того, как комиссия объявила их неблагонадежными и прилепила им ярлык, поскольку эти девятнадцать отказались отвечать на вопрос об их политической принадлежности по принципиальным соображениям. Широко распространялись слухи, что эти девятнадцать будут лишены права работать в киноиндустрии. Дж. Парнел Томас — председатель Комиссии по антиамериканской деятельности объявил, что продюсеры согласились на введение черного политического списка, но это бурно отвергалось Эриком Джонстоном, представителем киноиндустрии. "Голливуд устал, — заявила Ассоциация кинопродюсеров, — от того, что его делают мальчиком для порки в комиссиях Конгресса". Выдающиеся кинозвезды продолжали ставить свои подписи под протестом против комиссии. Фредерик Марч сказал: "Кто последует за этими, — кто следующий? Может быть, ваш министр, о котором скажут, что он нечто провозгласил со своей кафедры, или это будет учительница ваших детей в школе, которой станут указывать, что она может говорить в классе, а что нет, или это вы сами, кому придется нервно оглядываться, прежде чем сказать, что он думает?" Фрэнк Синатра заявил: "Может быть, Однажды они задушат кинематографию, а затем запретят нам свободно дышать? Возвысите ли вы свой голос в защиту отверженных, если вас вызовут в комиссию?" Оппозиция к слушаниям в комиссии возникла из группы, которая назвала себя Комитетом первой поправки, которая была поддержана многими выдающимися деятелями Голливуда, среди них: Лоурин Бейкол, Хемфри Богарт, Джеральдин Брукс, Филипп Данн, Ира Гершвин, Стерлинг Хейден, Джон Хьюстон, Джин Келли, Денни Кейе, Маша Хант, Шефферд Страдвик, Джейн Вайет, Уильям Уайлер, Генри Фонд, Полет Годдар, Ава Гарднер, Джанет Деррингер, Бени Гудман, Стефан Рейли, Бен Хефлин, Джон Хаузмен, Мирна Лой, Берджес Мередит, Грегори Пек, Корнел Уайльд и Билли Уайлдер.

С другой стороны, члены Союза кинематографистов за сохранение американских идеалов — воинствующая антикоммунистическая группа, сочувствующая свободным предпринимателям, энергично поддерживала расследования и разослала продюсерам наставление по выявлению благонадежных и неблагонадежных, которое содержало следующие пункты: "1. Не клевещи на свободное предпринимательство. 2. Не обожествляй простого человека. 3. Не прославляй коллектив. 4. Не упивайся неудачей. 5. Не черни успех. 6. Не очерняй промышленников. Это не только политическая, но и честная обязанность каждого американского продюсера превратить в прах и выбросить в мусорный ящик любую рукопись, которая очерняет промышленников как таковых".

Среди "дружелюбных" свидетелей, которые готовы были полностью сотрудничать с комиссией и принять участие в слушаниях, — Вилли Сейерман, Говард Рашмор, Гари Купер, Джордж Мёрфи, Роберт Тейлор, Роберт Монтгомери, Лео Маккари, Уолт Дисней и Джек Уорнер. Вопрос, поставленный журналом "Лайф": "По-американски ли я поступаю, спрашивая, коммунист он или нет. И по-американски ли отказаться отвечать?" — страстно обсуждался по всей стране.

Как один из организаторов Комитета первой поправки Стефан Рейли искал поддержки Александра. Он хотел организовать заявление протеста, осуждающее слушания, поскольку они противоречат основным принципам американской демократии, и просил Александра присоединиться к делегации, которая должна была передать петицию секретарю Палаты представителей с требованием восстановить справедливость. До сих пор Александр отказывался принимать участие в любом конкретном действии. Но так как приближалась дата слушаний — 27 октября, Стефан сделал все возможное, чтобы убедить Александра в необходимости присоединиться к тем, кто думал так же, как они. Александр все еще увиливал.

— Стефан, — говорил он, — возможно, ваше путешествие в Вашингтон — это тактическая ошибка, и я уверен, что это было бы тактической ошибкой и для меня, как главы студии, — публично объявить свою причастность к какой-либо частной группе. Вы не знаете партийных связей всех ваших сторонников, возможно, там есть коммунисты, тогда и вы попадете под подозрение в глазах публики. Эти парни в Вашингтоне довольно сообразительны, и они попытаются перехитрить вас, если вы не будете очень осторожны.

— Правда, что существует черный список? — спрашивал Александра Стефан. — Правда, что девятнадцать человек не должны приниматься на работу?

— Вы знаете так же хорошо, как и я, — сказал Александр, — что институт политического черного списка составляет тайну и он незаконен.

— Но он существует?

— Я не соглашался ни на какой черный список.

— Это спорно?

— Стефан, вы не должны давить на меня. Все, что я могу вам сказать, только то, что я не согласился ни на какой черный список.

Александр не мог сказать ничего больше. С тех пор как он вернулся в студию, он был намного осторожнее, чем в прежние дни. Многие говорили, что с достижением среднего возраста в нем поугас былой пыл, что он растерял значительную часть энергии и теперь охотнее идет на компромиссы и уступки Нью-Йорку. До некоторой степени это вызвано необходимостью, подчеркивали его сторонники. Со смертью Генри Кейба и вступлением на должность президента компании "Сейерман-Хесслен-Сондорф" Стеффорда Димса Александр больше не мог осуществлять единолично высшее руководство, которым он когда-то наслаждался. Более того, Вилли Сейерман извлек выгоду из отсутствия Александра во время войны, для того чтобы вернуться в студию, и был теперь вместе с Александром в составе руководства. Сторонники Александра подчеркивали, что он обязан был вести игру очень осторожно, но что однажды он снова самоутвердится, ведь он был предприимчивый и пробивной, как всегда. Другие говорили, что теперь будет проводиться политика Сейермана и Димса, которые всегда смогут перехитрить Александра, а созидательная энергия его была растрачена на сложные интриги компании, в которых он вынужден был принимать участие, а это не в его вкусах. Были еще и другие люди, считавшие, что особые таланты Александра подходили к условиям двадцатых — началу тридцатых годов и что время его расцвета прошло, он выдохся, а его здоровье, которое никогда не было очень хорошим, окончательно разрушено. Война, где ему пришлось подчиняться приказам, вместо того чтобы отдавать их, окончательно сломила его.

Стефан Рейли ничему этому не верил. Он все время был с Александром на войне и знал, каким он был непоседливым, беспокойным и несчастным большую часть времени. Но он так же знал, что поток идей не иссяк у Александра, что он вернулся в Голливуд, переполненный проектами и некоторые из его идей обрели особую, новую зрелость. Александр больше не мыслил в категориях управления выпуском всей продукции студии, но вместо этого хотел контролировать тщательно отобранные главные фильмы, где были заняты лучшие актеры и режиссеры. Он понимал, что с ростом значения телевидения рутинная кинематография вскоре устареет и публика будет платить только за вещи высшего класса. Проект, который он больше всего лелеял и до сих пор не осуществил, это большой фильм о жизни Джима Кея, сценарий для которого написал Стефан Рейли. Предварительное название — "Четыре уголка земли". Фильм охватывал события двух мировых войн. Позиция денежных мешков была такой: эпопея о фотографе, который никогда не стрелял ни на двух мировых, ни на более локальных войнах, не привлечет публику в кино. Если они сделают так, что Джим Кей отложит свою камеру и возьмет в руки ружье, то это совсем другое дело, и пусть он хотел один взять тот пост, а не снимать перепуганного немца — такой фильм привлечет публику и даст кассовый сбор.

* * *

Голливудская делегация Комитета первой поправки прибыла в комнату для слушаний в то время, когда представитель промышленников Эрик Джонстон должен был выступать перед Комиссией по антиамериканской деятельности. Это было в понедельник, 27 октября. Сопровождаемые вспышками фотоаппаратов и жужжанием кинокамер для хроники, они заняли свои места. Председатель Джи Парнелл Томас призвал на трибуну не Джонстона, а Джона Говарда Лоусена, самого воинственного и недружелюбного среди "девятнадцати". В своих показаниях Лоусен оказался не только недружелюбным, но агрессивным, дерзким и воинственным.

— Это абсолютно вне власти комитета, — провозгласил он, — спрашивать меня о моих связях с какой-либо организацией. Это несчастье и трагедия, что я должен учить комитет основным принципам американской жизни.

Голливудская делегация была смущена. Им указали, что их прибытие могло быть интерпретировано, как поддержка Лоусена. Перед отъездом Уильям Уайлер, один из организаторов, осторожно проинструктировал их держаться подальше от недружелюбных свидетелей. Иначе они могут подвергнуться нападению Комиссии по антиамериканской деятельности, а не защитить коммунистов. Собираясь принять участие в публичном выступлении, они уже хотели произвести противоположное впечатление, но Парнелл Томас блестяще перехитрил их. Позже, в тот же день, на пресс-конференции, они были еще больше деморализованы — в вашингтонской газете сообщалось, что один из их группы, Стерлинг Хейден, был коммунистом, и им задавали об этом вопросы. На следующий день Стефан Рейли получил повестку на слушания, чтобы дать показания перед комиссией, и остальная делегация в смущении и разочаровании принуждена была удалиться.

Александр также прибыл в Вашингтон, он не хотел, чтобы об этом стало известно, и в первый день держался в стороне от зала заседаний, ожидая подвоха со стороны Парнелла Томаса, который явно хотел дискредитировать голливудскую делегацию. В среду утром, когда Стефана Рейли вызвали, чтобы дать показания, Александр занял свое место в комнате слушаний. Стефан с мрачной вежливостью ответил на все первоначальные вопросы, касающиеся места рождения, образования, начала писательской карьеры, военной службы. Он отличался какой-то особой манерой поведения, так что молодой консул комиссии невольно обращался к нему с почтением, связанным с его возрастом и с его заслугами.

— В начале вашей карьеры, сэр, — сказал консул, — вы были, я полагаю, одним из членов группы писателей, иногда упоминавшейся как "разгребатели грязи"?

— Это верно, — ответил Стефан, слегка улыбаясь, — но я должен объяснить, что это был уважаемый термин. Мы разоблачали коррупцию.

— Так называемую коррупцию. В сфере бизнеса?

— Да. Но так же и в муниципальных делах.

— Согласны ли вы, что большинство этих почетных "разгребателей грязи" придерживались крайне левых взглядов?

— Мы были против трестов, монополий, муниципальной коррупции, эксплуатации предприятий общественного пользования, гангстерства в общественных делах, фальсификации на выборах и других злоупотреблений властью. Я не знаю, можете ли вы классифицировать это, как представление о крайне левых взглядах.

— Не было ли так, что в своих личных убеждениях эти люди исповедовали идеологию крайне левых?

— Ну, в те дни мы не проверяли личные убеждения людей.

— Не могли бы вы ответить на вопрос о своих взглядах?

— Некоторые из статей, которые я написал, были продиктованы Уильямом Рэндольфом Херстом и опубликованы в его газетах. Является ли это ответом на ваш вопрос?

Это вызвало смех в комнате слушаний, председатель ударил молотком, призывая к тишине.

Консул выглядел немного обиженным, он был очень молодым человеком, только что окончившим Гарвардский университет и попытался загладить свое мимолетное смущение тем, что сделал несколько замечаний.

— М-р Рейли, — спросил он, — можем ли мы справиться о вашей карьере в Голливуде? Не хотите ли вы сказать об обстоятельствах, при которых вы поступили на работу в киностудию?

Стефан кратко рассказал, как он приехал в Голливуд по приглашению Сондорфа, после того как он написал о Сондорфе статью, и как решил остаться, скачала в качестве консультанта по сценариям, а позже в качестве сценариста.

— М-р Рейли, статья, которую вы написали об Александре Сондорфе, после чего вы получили приглашение в Голливуд, была резко критической, не так ли?

— Да.

— Можете ли вы сказать комиссии, как вы пришли к тому, чтобы изменить ваше мнение о Сондорфе в такой степени, что после этого приняли от него приглашение на работу?