Она горестно покачала головой.

– Постоянно копить в себе ненависть – все равно, что принимать отраву. Если хочешь знать мое мнение, именно это и убивает Никколо Мартинеса.

Тони пробормотал что-то невнятное и воздержался от напоминания Ханне, что она-то вовсе не испытывает к Мартинесам хотя бы снисхождения.

– Все-таки, – продолжала Ханна, не смущаясь его сдержанной реакцией, – эта девушка долгое время не жила с отцом. Может быть, она вовсе не разделяет настроений старика. Ты мог бы по крайней мере попытаться поговорить с ней.

Тони с минуту смотрел на нее, затем повернулся и направился в дом, не удостаивая Ханну ответом. Он принял решение поговорить с Мэри Мартинес в тот миг, когда увидел ее в бинокль на берегу пруда.

– Тони! – Обида, прозвучавшая в голосе мачехи, заставила его помедлить и обернуться. – Я только хочу, чтобы ты получил обратно то, что принадлежит тебе по праву, – сказала она, и ее темные глаза вспыхнули с неожиданной силой.

– Я ценю твое участие, Ханна, – проговорил он спокойно и веско, – но вполне способен управиться с ситуацией и без твоей помощи. – Он помолчал и затем добавил: – И, пожалуйста, в следующий раз, когда придешь, будь так добра сначала постучать.


С трудом переводя дыхание, Мэри вынырнула на поверхность озера. Вода была почти холодной, и она почувствовала, что купание взбодрило ее и отвлекло от мрачных мыслей, не дававших покоя со вчерашнего дня.

Как все изменилось, думала она, смахивая капли воды с мокрых ресниц. Маленькая сонная Радужная долина стала любимым местом отдыха для уставших от городской суеты жителей Орегона. Когда-то здесь был маленький городок с немощеной главной улицей и грязноватыми старыми домишками. Теперь машины устремлялись сюда по асфальтированному шоссе в четыре ряда, а по обе стороны улицы тянулись бесчисленные магазины, банки, закусочные. На месте пустынных равнин бурно развернулось строительство модных коттеджей.

Худшие перемены ждали ее дома. Ранчо Мартинесов, где с успехом занимались некогда разведением скаковых жеребцов и содержали платные конюшни, раньше было процветающим хозяйством, с аккуратным белым заборчиком, проходящим по границе владений, с незапятнанной репутацией. Теперь строения нуждались в ремонте, конюшни стояли почти пустыми, побелка с забора давно осыпалась. Но самое печальное – ее отец, который невероятно постарел, стал совсем седым, серым, угрюмым, как обветшалые доски заборчика.

Мэри закрыла глаза. Когда они виделись в последний раз? Два года назад? Да, это было на похоронах Эдварда. Но тогда он не выглядел таким старым и больным – или она была слишком поглощена своим горем, чтобы заметить это? Она сморщилась и прижала пальцы ко лбу между бровями, чтобы ослабить напряжение, внезапно сдавившее голову, словно обручем. Наверное, тогда ей не хотелось думать о возвращении. Но когда на прошлой неделе отец в телефонном разговоре сказал, что семейство Голардо пытается отобрать у него землю, она не колебалась ни минуты. Отец даже намекнул ей на якобы имевшее место покушение на его жизнь. Услышав это, она подумала, что у отца развилась болезненная мнительность. Но то, что Тони Голардо мог пытаться завладеть землей отца, не удивило ее нисколько. Она давно считала, что мужчины из семейства Голардо бессердечны.

Неподалеку хрустнула ветка, и Мэри быстро обернулась на звук. Из-за большого дуба, росшего на берегу пруда, выступила высокая мужская фигура. Каждый нерв в ее теле натянулся до предела. Тони Голардо. Она повсюду узнала бы это победно красивое лицо. Лицо человека, похитившего однажды ее сердце и затем небрежно отбросившего его прочь.

– Мэри!

Звучный низкий голос заставил ее вздрогнуть. Это был голос зрелого мужчины. Голос превосходно гармонировал с плотным мускулистым торсом под клетчатой рубашкой, заправленной в джинсы. Лицо его немного изменилось – две глубокие линии пролегли по сторонам твердых губ большого рта. Нижняя губа по-прежнему сохраняла чувственный изгиб, но Мэри показалось, что теперь она приобрела циничное выражение, которого не было раньше. Глаза с густыми ресницами все также напоминали сапфиры, но они утратили простодушное очарование невинной юности. Сейчас в глубине этих синих глаз угадывался опыт и обещание чувственных удовольствий. Единственное, что не изменилось – его густые, слегка вьющиеся волосы, такие же черные, как и ее собственные.

– Мэри, – повторил он, заставив ее осознать, что она уже некоторое время разглядывает его, не проронив ни слова. – Я слышал, что ты вернулась.

Она приоткрыла рот, чтобы ответить, но ее голос отказался повиноваться. Нахмурившись, она проглотила слюну, чтобы прошел нервный спазм, внезапное сужение горловых мышц, случавшееся с ней, когда она волновалась. Это осталось после временной немоты – последствия давно пережитого потрясения.

В его лице промелькнула тревога, и он заговорил немного громче, как инстинктивно делают люди, обращаясь к глухим.

– Говорили, что ты потеряла голос, но я думал... – Он беспомощно взмахнул рукой. – Я не знаю языка жестов.

Она покачала головой и уже собралась было ответить, но удержалась и промолчала – захотелось посмотреть, что он станет делать дальше. Она уже не была ни той томящейся от любви девчонкой, когда-то отвергнутой им, ни эмоциональным подростком, пытающимся спрятаться от своих проблем. Она приложила немало усилий, чтобы стать твердой, владеющей собой женщиной, которая умеет держать себя в руках, когда это нужно. Но Тони об этом не известно. Для нее может оказаться полезным оставить его на некоторое время в неведении, если он и вправду нацелился на землю отца.

Тони откашлялся.

– Ты стала совсем взрослая, – сказал он, и его взгляд на секунду оторвался от ее лица и скользнул вниз, и это напомнило ей о тонкой, промокшей насквозь и прилипшей к телу тенниске. Даже на расстоянии ярдов в десять, которое их разделяло, она заметила оценивающее выражение в его глазах. Она скрестила руки на груди и быстро погрузилась в воду до подбородка. Его откровенное разглядывание не удивило ее. По словам отца, Тони вряд ли был подходящей кандидатурой в монахи. Еще в ранней юности он слыл настоящим сердцеедом и с тех пор, по слухам, немало потрудился, чтобы закрепить за собой эту репутацию, уже после того как уехал изучать виноградарство в Калифорнийском университете. Оттуда он отправился на стажировку в Италию, где кто-то из его родственников занимался виноделием. Мэри могла только догадываться, какое впечатление произвел он на женщин этой страны.

Но она тут же сказала себе, что это ее нисколько не касается. Мысль о любви оставляла ее равнодушной и холодной, как окружавшая ее вода пруда. Но однако, когда Тони начал медленно приближаться к ней вдоль берега, по ее застывшему телу прошла теплая волна, словно вдруг ожил давно погасший и засыпанный пеплом огонь.

Смутившись, она забыла о своем решении хранить молчание.

– Ты, как видно, взял в привычку заходить на участок отца без приглашения? – едко спросила она.

От неожиданности Тони не сразу нашел, что ответить. Он нахмурился и посмотрел на нее с упреком.

– Значит, ты можешь говорить. Почему же ты не отвечала сразу?

Она ответила ему с таким же хмурым взглядом:

– Мне нечего было сказать тебе. А теперь, не будешь ли ты так любезен уйти. Я хочу выйти из воды.

Он подошел к самому берегу и остановился, сложив руки.

– Так выходи. Я тебе не мешаю. И я здесь не на чужой территории. Если ты помнишь, это я сдаю земли в аренду, значит, по закону они мои.

Заметив, как он сразу упрямо сжал челюсти, она подумала, что отец знал, что говорил. Тони, видимо, в самом деле намеревается предъявить свои права на землю. И если принять во внимание финансовое положение отца, Тони может вполне удаться задуманное.

– Земля не будет твоей, если отец в течение трех месяцев заплатит за нее, – резко возразила она. – А теперь, до свидания.

Но он покачал головой и неожиданно улыбнулся.

– Подумать только, малютка Мэри стала такой сердитой. Значит ли это, что ты будешь помогать своему отцу в его безнадежной затее во что бы то ни стало сохранить за собой ваше убыточное ранчо?

– Почему бы нет, если только оно не достанется тебе? И я уже больше не «малютка Мэри». С тех пор как ты видел меня последний раз, я стала взрослой.

Тони улыбнулся еще шире.

– Кажется, я это первый заметил. Послушай, почему ты в самом деле не выйдешь из воды? Мы могли бы обсудить этот вопрос как взрослые люди. У тебя синие губы.

Он ухватился за большое желтое полотенце, которое она накинула на куст.

– Вылезай же. Обещаю не смотреть, если ты этого боишься.

И он приглашающим жестом протянул вперед полотенце.

– Я н-не боюсь тебя, – сказала Мэри, у которой уже начали от холода стучать зубы. – К т-твоему сведению, это нормальное чувство п-приличия.

– Отлично, я уже закрыл глаза.

И он демонстративно зажмурился.

Подумав о стоящем перед ней выборе, Мэри решила, что лучше в самом деле выйти. Тони, судя по всему, не сдвинется с места, даже если она вся посинеет. Сжав зубы – частично от досады, частично для того, чтобы они не клацали, словно кастаньеты, – она выбралась на берег. Спеша выхватить у него из руки полотенце, она не поглядела под ноги и в следующее мгновение почувствовала острую боль в подошве. Ахнув, она неловко ступила назад пораненной ногой и опрокинулась бы навзничь на усыпанный галькой берег, если бы полотенце и пара сильных рук не удержали ее. Ее ноги оторвались от земли, когда он приподнял ее и посадил на поросший травой холмик.

– Что ты делаешь? – воскликнула она, когда он присел возле нее и взял ее ступню в свою руку.

– Спасаю тебя, по-моему. Где ты поранилась?

– Ерунда, – пробормотала она, тщетно пытаясь освободить свою ногу.

– Сиди спокойно! Я хочу взглянуть, вдруг это колотая рана.

Но она не оставляла стараний высвободить ногу из его железных пальцев.

– В этом нет нужды. Я сама позабочусь о себе. Мне сейчас больнее от твоих рук, чем от раны. Отпусти, пожалуйста.

Но он не отпустил, только слегка разжал пальцы.

– Не будет больно, если перестанешь вырываться. – И, покосившись на ее грудь, произнес многозначительно: – Лучше накинь на себя полотенце.

Полотенце соскользнуло с ее плеч, и, быстро взглянув вниз, она увидела, что мокрая тенниска прилипла к груди с возмутительной откровенностью. С досадливым восклицанием Мэри подхватила полотенце и закуталась в него. Тем временем Тони внимательно осматривал ее ступню.

– Все в порядке. Прокола нет.

Затем, к ее удивлению, он легко провел пальцем по чувствительной коже подошвы, заставив ее снова дернуть ногой. Он с усмешкой отпустил ее.

– В детстве твои ножки не были такими нежными. Ведь ты все лето бегала босиком.

Мэри плотнее завернулась в полотенце и молча взглянула на него, когда он вспоминал о прошлом, у нее появлялось странное чувство, словно наглухо закрытая дверь начинала со скрипом приотворяться.

– С тех пор многое изменилось.

Окинув откровенным взглядом ее фигуру, он понизил голос и произнес:

– Вот с этим я согласен.

Подавив возмущенный возглас, она едко ответила:

– Воспитанный человек не сказал бы такого. Но ведь ты никогда не был джентльменом, да, Тони? Ты был скорее из тех, кто стремится получить побольше удовольствий, и только.

Он слегка приподнял брови, затем нахмурился, и она поняла, что удар попал в цель.

– Возможно, когда-то так и было, – признал он с заметным раздражением. – Но с тех пор я тоже изменился.

– Судя по тому, что я слышала, не очень.

Он резко встал и теперь возвышался над ней во весь свой шестифутовый рост, от чего ей стало немного не по себе.

– Прежде чем верить нашептываниям местных кумушек, вспомни, что и о тебе самой когда-то судачили не меньше.

Подобно отзвуку дальнего взрыва, старая обида напомнила о себе, правда, это воспоминание уже не причиняло боли, как раньше, но деться от него было некуда. После стольких лет Мэри все еще помнила направленные на нее осуждающие взгляды, слышала шепот за спиной: «Они с сестрой получили по заслугам».

– Полагаю, что ты тоже верил всему, что говорилось, – горько произнесла она.

Тони скрестил руки на груди.

– Меня не было здесь, когда все это случилось, так что я и не знаю, чему верить, а чему нет. Генри, конечно, был избалован до крайности. Моей семье он не принес ничего, кроме горя, с того дня, как мой отец женился на его матери. Но я не уверен, можно ли доверять женщинам с такими глазами, как у тебя. Я слишком хорошо помню, как ты испытывала их силу на мне.

Мэри напряженно замерла, живо вспомнив то время, когда она так безумно увлеклась Тони Голардо. В двенадцать лет Мэри была болезненно застенчива и чувствовала себя неловко с мальчиками своего возраста. Тони, который был на пять лет старше, казался неопытной девочке образцом мужественности. Целых два года она таила в себе эту любовь. И однажды, когда она набралась храбрости и решилась открыть свои чувства, результат оказался настолько печальным для нее, что она поклялась себе никогда не повторять этот рискованный опыт. С тех пор она не встречалась ни с кем до той страшной ночи, когда произошла трагедия. Но и в тот раз она приняла приглашение Эдди лишь потому, что Генри не переставал донимать ее насмешками.