— Я буду владеть всем! — сказал он в ответ. — Ты будешь принадлежать мне одному, богиня, ведь я никогда не проигрывал сражений, не проиграю и этого.

Жгучие, медленные слезы заструились по ее щекам, но ни единого звука не вырвалось из ее горла. Для нее все было так же, как для ее матери много лет назад: она была пригвождена к ложу римлянином, который требовал от нее все и брал это, не заботясь о ее душе. Они уничтожили ее мать, но, что бы ни случилось между ней и этим римлянином, она не позволит ему уничтожить себя.

— Нет, богиня, — произнес он, и его голос был обманчиво мягким. — Не плачь! Я не причиню тебе боли. Я буду только любить тебя!

И он приподнялся, чтобы поцеловать ее влажное от слез лицо. Это было слишком. С диким криком она боролась, пытаясь вырваться от него, но не могла освободиться — он был слишком силен. Аврелиан рассмеялся. Ее смущение, ужас и яростное сопротивление, казалось, доставляли ему огромное удовольствие. Он снова накрыл ее своим телом. Она почувствовала, как его мускулистые бедра, покрытые светлым пушком, давят на ее бедра, и, к своему ужасу, ощутила, как сильнейшая вспышка тепла разливается по ее телу. Его широкая грудь давила на ее полные груди, а его губы снова захватили ее губы в таком пылающем, страстном поцелуе, что она почувствовала, как ее силы иссякают. Она ощущала, как его кинжал становится все длиннее и тверже, по мере того как усиливалось его желание.

Он снова захватил ее язык и принялся сосать его бархатистую поверхность, распространяя по ее лихорадочно возбужденному телу взрывные волны желания. О Венера, это было желание! Ей пришлось признаться в этом самой себе. Внутри прорвало плотину. Ее руки непроизвольно обвились вокруг него, и она почувствовала, что он ищет вход в ее сопротивляющееся и в то же время жаждущее тело. Он погрузился глубоко, и она вскрикнула, ее дыхание сделалось частым и тяжелым, длинные золотистые ноги обхватили его тело. Снова и снова он погружался в ее пылающую и влажную плоть, заставляя ее вскрикивать от удовольствия вопреки ее воле. Потом она тихо произнесла жалким, всхлипывающим голосом:

— Я не понимаю! Я ничего не понимаю!

Он приостановился и с раскатами смеха сжал руками ее испуганное лицо.

— Это вожделение, Зенобия! Сладкое, жаркое вожделение. Неужели ты никогда прежде не испытывала вожделение?

Он снова погрузился в ее тело и, наклонившись, прошептал ей на ухо:

— Я научу тебя наслаждаться вожделением, моя богиня, упиваться им, отдаваться ему!

Он просунул руки под нее, охватил ее ягодицы и властно сжал их.

— Ты чувствуешь его, Зенобия? Чувствуешь ли ты, как пламя разливается по твоему телу? Вожделение! Это вожделение, и у тебя нет выбора, как только отдаться ему, отдаться мне! Победа будет за мной, богиня, как я предупреждал тебя! Победа будет за мной!

Потрясенная Зенобия поняла, что он сказал правду. В тот момент она не могла контролировать свое тело. Волны чистого чувственного наслаждения одна за другой накатывали на нее, и у нее не было сил сопротивляться ему. Глубоко внутри начало зарождаться напряжение, и сила его была так велика, что оно грозило либо поглотить, либо уничтожить ее. Но каким бы постыдным она не находила свое положение, ей не хотелось умирать. Победа останется за ним, какой бы путь она не избрала. Однако она найдет способ отомстить ему за себя. Это всего лишь первая битва.

Тихо вскрикнув, она вцепилась ногтями в его мускулистую спину. Его смех прозвучал торжествующе. Он снова начал медленные, неторопливые движения, и на этот раз Зенобия двигалась с ним вместе.

— Я ненавижу тебя! — прорычала она сквозь стиснутые зубы.

— Но твое восхитительное тело желает меня! — прошептал он.

Она зажала его голову между ладонями и неистово поцеловала его. Потом отыскала его левое ухо, и кончик ее языка начал совершать вокруг него дразнящие движения, осторожно протолкнув кончик языка в ушную полость, она тихонько подула. Он застонал, а она рассмеялась. В ответ его руки проскользнули под ее округлые ягодицы, и принялись ласкать их. Он наклонился вперед, и его губы начали игру с ее напрягшимися сосками. Он лизал и покусывал их, пока ее дыхание снова не перешло в короткие, быстрые вздохи. Она попыталась оттолкнуть его, чтобы перейти в контратаку, но он охватил ее ягодицы и глубоко погрузился в ее тело, снова пригвоздив ее к ложу и жестоко подчинив себе. Вскоре Зенобия уже бессознательно извивалась под Аврелианом, и он вел ее к пику наслаждения — один, второй, третий раз, пока она, наконец, не выругалась:

— Будь ты проклят, римлянин, отпусти меня! И он отпустил ее, предварительно дойдя до кульминации и издав при этом звук, который был чем-то средним между смехом и стоном.

После этого они лежали несколько минут, прильнув друг к другу, затем он скатился с нее, и вскоре после она услышала его храп. Только тогда Зенобия свернулась клубочком и тихо заплакала, уткнувшись в подушки. Наконец, она погрузилась в глубокий исцеляющий сон. Проснувшись, обнаружила, что лежит на животе, прижатая сверху его мощной рукой. Она обдумывала, как бы поосторожнее освободиться, так как боялась, что если он тоже проснется, то может пожелать ее снова, а она не готова выдержать еще одну такую битву.

— Ты проснулась!

Голос Аврелиана решил эту проблему.

— Да, проснулась, римлянин.

Она намеренно говорила ровно и бесстрастно.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— А почему тебя это беспокоит? — сказала она в ответ, перевернулась, села и натянула покрывало на озябшее тело. — Ты ведь одержал победу, не правда ли? Ты выиграл битву между нами, римлянин. Чего же ты еще хочешь?

— Тебя!

Это слово прозвучало резко и ясно.

— Ты уже обладал мной.

Ее голос слегка дрожал, и она молчаливо проклинала себя за слабость.

— Я обладал твоим телом, Зенобия, но не тобой.

— Ты никогда не будешь обладать мной римлянин! Ни один мужчина никогда не обладал мной и никогда не будет! — солгала она.

— Даже Марк Александр Бритайн? — спросил он.

— Будь ты проклят, Аврелиан! Будь ты проклят тысячу раз! — произнесла она напряженным голосом, и ей пришлось сдерживать слезы, которые грозили вновь хлынуть у нее из глаз. — Чего ты хочешь от меня? Может быть, правда заставит тебя замолчать раз и навсегда. Ну что ж, хорошо. Я любила Марка так, как никогда не любила ни одного мужчину. Когда он женился на твоей племяннице, я страдала не только из-за того, что потеряла его, но и из-за его предательства, ведь я полагала, что хорошо знаю его. Да, я отдавала ему себя целиком, и я больше не совершу подобной ошибки. Каждый раз, когда ты будешь желать меня, тебе придется принуждать меня, и, может быть, ты снова заставишь меня заявить о своем поражении. Но ты никогда не будешь владеть мной по-настоящему. И ты никогда не сможешь использовать Марка как оружие в твоей войне против меня. Ты не сможешь причинить мне боль.

Она почувствовала, что эта речь истощила ее силы, но в то же время, каким бы невероятным это ни казалось, она вновь ощущала себя сильной.

Во время ее монолога он лежал на животе. Теперь он перевернулся и взглянул на нее снизу вверх.

— Как же ты удивительно наивна, богиня!

Его голубые глаза смотрели на нее с причудливой смесью сочувствия и решимости. Потом это выражение внезапно исчезло, и его взгляд вновь стал непроницаемым. Он спокойно поднялся с постели и, повернувшись к ней, произнес:

— Вставай, богиня! Ночью я отправил твоему сыну послание, и сегодня утром представлю тебя Пальмире в качестве моей пленницы. У них будет один день, чтобы решить свою судьбу.

— Они не сдадутся! — настаивала она.

— Тогда я обрушу город им на головы! — последовал ответ. Они пристально смотрели друг на друга. Каждый из них был непоколебим в своих намерениях и уверен в своей правоте. Наконец, Зенобия с хмурым видом произнесла:

— Мне нечего надеть, римлянин. Несомненно, ты не собираешься выставлять меня нагой перед стенами моего собственного города?

Злобная усмешка искривила его губы.

— Восхитительная мысль, богиня! Но нет! Я редко делю с другими то, что принадлежит мне. Вчера поздно ночью, прежде чем я присоединился к тебе, в лагерь явилась ворчливая старуха, которая заявила, что она — твоя служанка. Твой сын прислал ее с одеждой и другими вещами, которые могут понадобиться женщине. Бедному Гаю Цицерону нелегко пришлось. Только когда с ней заговорила одна из бедавийских женщин, ее удалось успокоить. Я сейчас же пошлю за ними.

Аврелиан быстро оделся и вышел из палатки, не сказав ей больше ни слова. Вскоре после он вернулся вместе с двумя женщинами.

— Хвала богам! Ты невредима! — воскликнула Баб, и слезы заструились по ее обветренному старому лицу, когда она бросилась на шею Зенобии.

Завернувшись в покрывало, Зенобия утешала свою няню.

— Тише, старушка! Как всегда, ты слишком беспокоишься обо мне. Разве я не любима богами?

Аврелиан, однако, заметил выражение озабоченности на лице царицы. Итак, подумал он, ее сердце не совсем холодное.

— Зенобия!

Зенобия с любопытством взглянула на вторую женщину, которая откинула назад капюшон накидки.

— Тамар! Ох, Тамар, неужели это действительно ты?

— Да, это я, дитя мое! — Тамар разглядывала одеяние Зенобии. — Как у тебя дела?

Зенобия спокойно кивнула.

— Все так, как я ожидала, — ответила она.

— Кто эти женщины? — спросил император. Зенобия взглянула на него.

— Это моя старая няня, которая всегда заботилась обо мне. Ее зовут Баб. А это, — с этими словами она подтолкнула вперед Тамар, — это Тамар бат Хаммид, жена моего отца.

— Значит, ты в хороших руках, и я могу спокойно оставить тебя, — ответил он. Потом он повернулся к двум старым женщинам.

— Оденьте царицу в ее лучшие одежды! Он поднес руку Зенобии к своим губам и, повернув ее, поцеловал внутреннюю сторону ее запястья.

— Встретимся позже, богиня! — сказал он и быстро вышел из палатки.

С минуту все три женщины стояли в молчании, а потом Тамар спокойно сказала:

— Баб, покажи Зенобии то, что ты принесла. Выберем что-нибудь подходящее.

Баб зашаркала к выходу из палатки, нагнулась и втащила небольшой сундучок. Открыв его, она достала оттуда прозрачное темное одеяние. Со слабым подобием улыбки протянула его Зенобии и сказала:

— Я выбрала для тебя вот это, дитя мое. Губы Зенобии дрогнули от восторга.

— Неужели ты становишься бунтовщицей в свои преклонные годы. Баб?

Старуха захихикала.

— Я подумала, что это подойдет при данных обстоятельствах!

— Ты, что, с ума сошла? — спросила Тамар. — Ведь черный цвет — это цвет траура.

— А разве мне не следует быть в трауре? — возразила Зенобия. — Я в трауре по моей добродетели, которую у меня вырвали прошлой ночью. Я в трауре по Пальмире, моему любимому городу. Я чувствую, что эта битва с Римом будет смертельной.

— А разве мы не сможем победить? — прошептала Тамар.

— Если бы я была в городе, а не здесь — тогда да. Царь Пальмиры, мой сын, еще не воин. Я опасаюсь, что Аврелиан перехитрит Вабу, ведь он умный человек.

— Тогда почему же ты передала полную ответственность за Пальмиру Вабе перед тем, как отправиться в Персию? — полюбопытствовала Тамар.

— Я хотела, чтобы среди членов совета не было разногласий по поводу того, кто станет царем. Я могу только молиться, чтобы Ваба стал таким же царем, каким был его отец, чтобы он оставался твердым, даже несмотря на то, что Аврелиан захватил меня в плен. Я буду молиться богам, если они еще не совсем покинули меня, чтобы он был сильным.

Снаружи донесся сигнал труб, и Баб сказала:

— Мы должны одеть тебя, дитя мое. Скоро за тобой придут. Несколько мгновений спустя пришел Гай Цицерон в сопровождении эскорта из шести человек, которых он оставил снаружи поджидать пленницу.

Зенобия приветствовала его довольно любезно. Он был не в состоянии скрыть восхищение, которое испытал при виде нее.

— Вы готовы, ваше величество? — вежливо осведомился он.

— Готова, Гай Цицерон, — спокойно ответила она. Тамар и Баб стояли возле входа в палатку и наблюдали, как римский центурион со своими людьми уводил Зенобию. Они повели ее на окраину лагеря, обращенную в сторону главных ворот Пальмиры. Там она увидела возвышавшийся помост, на котором стояла маленькая палатка. Они провели ее наверх по небольшому лестничному маршу позади палатки и ввели внутрь. В палатке ее ожидал Аврелиан. При виде Зенобии он приподнял свою светлую бровь и усмехнулся.

— Уж не хотела ли ты вызвать мое недовольство, надев траурные одежды, богиня? Я полагаю, что твое платье — превосходный выбор, так как это подразумевает поражение. Поражение Пальмиры.

Ее сердце упало. Он оказался прав, она совершенно упустила такую простую мысль, как и старая Баб. Она и в самом деле хотела рассердить его, надев простой черный каласирис без всяких драгоценностей, за исключением царского венка из золотых виноградных листьев.