— Маленькая тюрьма?

В голосе Зенобии слышалось возмущение. Фабий Марцелл вдруг понял, что она — царица. Он залился краской от смущения и пробормотал:

— Меня нельзя считать ответственным за их решения, ваше величество. Я только выполняю свои обязанности.

Он подал знак, кивнув головой, и колесницу мгновенно окружили преторианские гвардейцы. Почувствовав, что снова владеет ситуацией, Фабий Марцелл встал во главе отряда, и они двинулись в путь по направлению к Риму.

— Что вы думаете обо всем этом? — тихо спросил Гай Цицерон.

— По правде говоря, ничего, — ответила она, — но несколько дней назад ко мне приходил сенатор Тацит и очень подробно расспрашивал меня.

— О чем же? — полюбопытствовал Гай Цицерон.

— Он спрашивал, ношу ли я ребенка императора, — ответила она.

— А это действительно так?

И он пристально взглянул на нее.

— Нет, — ответила Зенобия. — Ох, император уверен в этом, но без всяких оснований. Вы ведь не глупец. Гай Цицерон! Вы не можете верить, что я люблю Аврелиана! Я — императорская пленница. Я пыталась сохранить жизнь себе и своим детям. В своей жизни я любила только двух мужчин: моего покойного мужа и Марка Александра Бритайна.

— А я думал, что вы возненавидели Марка из-за его женитьбы на Кариесе, — Гай Цицерон покачал головой. — Нет, по мне так лучше простая женщина, вроде моей Клодии.

— Вы должны пойти к Марку, как только вас освободят, Гай Цицерон! Вы должны пойти к нему и сказать, что меня арестовали. Он знает, что делать. И помните о том, что прежде всего вы должны быть преданы своей жене и семье. Гай. Я предостерегла вас!

— Не бойтесь, ваше величество! — ответил он. — Это просто недоразумение.

— Я ничего не знаю наверняка. Гай Цицерон, но если меня приказали арестовать, значит, сенат хочет удостовериться, что я не ношу ребенка — ребенка Аврелиана, его наследника. Когда они убедятся в этом, меня, несомненно, освободят. Но все же необходимо, чтобы Марк знал, где я нахожусь, Гай Цицерон. Вы обещаете рассказать ему обо мне?

— Хорошо, ваше величество, обещаю вам. Он сделал паузу и сказал:

— Интересно, убьют они меня из-за того, что я помощник императора?

— Не думаю, Гай Цицерон. Просто присягните на верность Риму и новому императору. Разыщите нашего сенатора Тацита и объясните ему, что вы всего лишь простой солдат, а не политик. Он справедливый человек, он защитит вас и вашу семью. Ваш род древний и почтенный, Цицерон.

Ее слова приободрили Гая Цицерона.

— Возможно, вы правы. Если бы я был вместе с императором, то меня, несомненно, убили бы. Но, кажется, боги распорядились иначе.

Они быстро домчались до Рима, и Зенобию провели в здание, построенное из обманчиво невинного белого мрамора. Фабий Марцелл взял ее за руку и представил тюремщику.

— Я привел пленницу, Зенобию Пальмирскую, по приказу сената. Она задержана для допроса.

Фабий Марцелл ослабил хватку, и Зенобия повернулась к Гаю Цицерону.

— Не забывайте о своем обещании, Гай Цицерон, — сказала она, прежде чем последовать за тюремщиком.

Они прошли через дверь, и тут ей в нос ударило ужасающее зловоние. Она чуть не задохнулась и закашлялась, а на глаза навернулись слезы.

— Привыкнете, — сказал тюремщик, словно о чем-то само собой разумеющемся.

— Никогда! — воскликнула она. — Но что же это такое?

— Это запах человеческих страданий, — ответил он. Следуя за тюремщиком, Зенобия огляделась вокруг и содрогнулась от отвращения. Они спускались по лестнице, и она увидела, что и ступеньки, и стены покрыты скользкой, липкой слизью. Смоляные факелы в грубых железных подставках освещали путь, мигая и дымя. Дойдя до последних ступенек, он повел ее по коридору, по обе стороны от которого виднелся ряд маленьких деревянных дверей. Вокруг не раздавалось ни звука, за исключением случайного шороха в соломе, лежавшей по обе стороны прохода. В самом конце коридора тюремщик остановился, снял с пояса кольцо с ключами и отпер дверь.

— Сюда, моя прекрасная госпожа! — сказал он, указывая в открытую дверь.

Зенобия наклонила голову и прошла в камеру. Дверь позади нее захлопнулась, и она услышала, как заскрипел замок, когда тюремщик поворачивал ключ. Окинув помещение быстрым взглядом, она убедилась, что находится в одиночестве, и с облегчением вздохнула. Теперь она могла исследовать камеру. Она заметила, что камера маленькая и, очевидно, находится ниже уровня земли, так как в ней нет окон. Ее освещал маленький смоляной факел, и за это она была благодарна. В темноте она чувствовала себя заживо погребенной в могиле. На полу лежала солома, а в нише в стене стоял потрескавшийся кувшин с теплой водой. Больше ничего. Она уселась на солому и стала ждать. Через некоторое время Зенобия задремала.

Она вздрогнула и проснулась, когда услышала звук ключа, поворачивающегося в замке. С сильно бьющимся сердцем она вскочила на ноги и увидела двух мужчин, которые вошли в камеру.

— Можете закрыть дверь, — сказал один из них тюремщику, и тот мгновенно повиновался.

Другой повернулся к Зенобии и вежливо поклонился.

— Ваше величество, я — Цельс, врач. Сенат уполномочил меня осмотреть вас, чтобы определить, беременны вы или нет.

— Понимаю, — ответила Зенобия. — Что я должна сделать, Цельс?

Доктор посмотрел на другого мужчину.

— В этом месте невозможно осматривать пациентов, сенатор.

— Тем не менее таков приказ сената, — последовал ответ.

— Разрешит ли сенат принести чистый таз с теплой водой и дополнительный светильник, сенатор? Сенатор залился краской.

— Разумеется! Позаботьтесь об этом, а я тем временем побеседую с царицей Зенобией. Но поспешите! Это место отвратительно, и я желаю покинуть его как можно скорее.

Доктор насмешливо поклонился, позвал тюремщика и вышел вместе с ним, чтобы добыть все необходимое. Второй мужчина посмотрел на Зенобию долгим взглядом и наконец произнес:

— Я — сенатор Валериан Хостилий, ваше величество. Я уполномочен сенатом наблюдать за осмотром.

— Я помню вас, сенатор. Это вы хотели скормить меня львам во время нашей последней встречи, — презрительно сказала Зенобия.

— Зря сенат не послушался меня, — сказал Хостилий. — Мы не можем допустить появления наследников у Аврелиана!

— Я не беременна, сенатор, — спокойно сказала Зенобия.

— Это вы так говорите! Однако я присутствовал в храме Непобедимого Солнца в ночь совершения обряда. В ту ночь император был словно жеребец. Он действительно стал богом! А вы — богиней! Даже я вижу это!

Хостилий облизал в возбуждении губы и продолжал:

— Все женщины, все до одной, которых он взял в ту ночь, зачали ребенка, а вы говорите, что не беременны! Я не поверю в это, пока доктор не подтвердит, что это так!

— Те женщины совокуплялись с другими мужчинами на той бесстыдной оргии, а не только с императором, — огрызнулась Зенобия. — Аврелиан не способен произвести ребенка! Его собственная жена утверждает это!

Вдруг в ее голове пронеслась жуткая мысль.

— А что случилось с теми женщинами, которых Аврелиан взял в ту ночь? — спросила она.

— Они мертвы! — ответил он. — Все мертвы! Мы не позволим, чтобы отродье Аврелиана вернулось, чтобы преследовать нас!

— О боги! Да вы все с ума сошли! — прошептала она. В этот момент вернулся доктор вместе с тюремщиком и необходимыми вещами. Пока тюремщик устанавливал в камере дополнительные светильники, доктор поставил на полку в нише таз с теплой водой и вымыл руки.

— Вам придется раздеться, ваше величество, — сказал он извиняющимся тоном и набросился на стоявшего с открытым ртом тюремщика:

— Вон! Вон, ты, паразит! Тебе здесь нечего смотреть! Тюремщик поспешно выбежал и захлопнул за собой дверь.

— А он обязательно должен присутствовать? — спросила Зенобия, взглянув на Хостилия.

— Я остаюсь по приказу сената, чтобы этот человек не солгал.

Цельс возмутился.

— Что? У меня репутация честного человека. Валериан Хостилий!

— Как бы там ни было, я остаюсь по распоряжению сената, — последовал напыщенный ответ. Цельс взглянул на Зенобию.

— Мне очень жаль, ваше величество. Я никогда прежде не осматривал пациентку при таких обстоятельствах и прошу у вас прощения.

Она сочувственно кивнула ему и сказала:

— Что я должна сделать?

— Когда разденетесь, лягте, пожалуйста, на солому вот тут. Не обращая внимания на Хостилия, Зенобия сняла одежду и положила ее на пол, на солому. Теперь она почувствовала, как холодно в камере, и непроизвольно задрожала. Взгляд врача выражал сочувствие.

Врач ощупал ее живот, осмотрел груди. Потом, с бесконечными предосторожностями, чтобы не причинить ей боль, исследовал ее изнутри. Наконец, удовлетворенный, Цельс поднялся с пола и, снова вымыв руки, сказал:

— Царица Зенобия не беременна, сенатор. Я подам рапорт об этом сенату в письменном виде, но вы можете сообщить им, что она абсолютно не беременна.

Зенобия села. Голова у нее немного кружилась.

— Значит, теперь меня могут освободить?

— Если только у сената нет других оснований, чтобы содержать вас под стражей, ваше величество, я не вижу причин, почему бы не освободить вас прямо сейчас.

И он взглянул на Хостилия.

— Вы не наделены правом принимать официальные решения, доктор. Вы выполнили свои обязанности, а теперь уходите!

Зенобия с усилием поднялась на ноги. Интуиция подсказала, что ей грозит опасность.

Цельс бросил быстрый взгляд на Хостилия и сказал:

— Я подожду вас, сенатор. Мы пришли вместе, вместе и уйдем.

Хостилий бросил на него яростный взгляд, но, очевидно, смирился и пробормотал:

— Хорошо, я готов. Цельс поклонился Зенобии.

— Ваше величество, я снова прошу у вас прощения за причиненные неудобства.

Ее глаза выказали ему благодарность, прежде чем он повернулся и вышел из камеры вместе с сенатором. Зенобия медленно оделась, а потом села и стала ожидать освобождения. Дополнительные светильники, которые принес тюремщик, заливали мрачную камеру веселым светом и даже немного согрели холодный воздух. Время ползло медленно. Она начала тихонько напевать, пытаясь взбодриться.

Вдруг дверь камеры со скрипом распахнулась, и Зенобия поймала себя на мысли, что не слышала звука ключа. Она поднялась на ноги и лицом к лицу столкнулась с Хостилием. Он грязно улыбнулся ей.

— Вы уже думали, что избавились от меня, не так ли? — сказал он, с вожделением глядя на нее.

Дверь закрылась за ним. Теперь она услышала, как ключ поворачивался в замке.

— Чего вы хотите, сенатор? — спросила она, сохраняя спокойствие в голосе.

— Вы преследуете меня! — сказал Хостилий. — После той ночи в храме Непобедимого Солнца, когда я увидел, как вы прекрасны и страстны, я желаю вас! Вскоре Аврелиан будет мертв. Заговор разработан, заговорщики готовы. Это только вопрос времени, и он будет мертв! Вам понадобится новый покровитель, Зенобия! Вам нужен могущественный человек, который станет заботиться о вас. Империя может быть жестокой к своим пленникам, но если вы примете мое покровительство, я осыплю вас богатством!

Зенобия уставилась на сенатора в искреннем изумлении и засмеялась. Ее смех разрывал тяжелую тишину тюремной камеры и эхом отдавался от одной стены к другой. Хостилий посмотрел на нее с удивлением, а потом стал красным от гнева. Но прежде чем он успел заговорить, она овладела собой и заявила:

— Вы, должно быть, смеетесь надо мной. Валериан Хостилий. Я — Зенобия, царица Пальмиры, а не какая-нибудь дорогая куртизанка, которую можно купить.

— Вы — пленница империи и шлюха Аврелиана! — напомнил он ей.

— Я в самом деле пленница империи, — вскинулась она в ответ, — но если императора свергнут, то мне больше не придется быть его шлюхой, и, уж конечно, я не стану и вашей!

— Я хочу вас!

Он двинулся к ней, и неистовство его страсти ясно читалось в его глазах и движениях.

Ее взгляд окинул крошечную камеру в поисках чего-нибудь, чем она могла бы защитить себя. Теперь засмеялся Хостилий, увидев, в каком трудном положении она оказалась.

— Если вы причините мне вред, я пожалуюсь сенату! — угрожала она. — Тюремщик опознает вас, Хостилий, и доктор тоже разгадал ваши намерения.

— Тюремщику хорошо заплатили, чтобы он не раскрывал рта, а Цельс не видел, как я возвращался.

Он протянул к ней руки; она отпрянула и прижалась к стене. Он усмехнулся. Ее сопротивление приводило его в восторг.

— Ну, идите же сюда, — вкрадчиво произнес он. — Я не обижу вас! Говорят, я хороший любовник, а вы не девушка, чтобы стесняться меня.

Она в ужасе взглянула на него. Отвратительный маленький человек, с лысеющей головой, покрытой редкими черными волосами, жирный слизняк с короткими толстыми руками. Он такой белый, что казался почти бескровным.

— Ты снимешь одежду! — сказал он тихим голосом, который звучал угрожающе.