— Охраняй ее.

Я остановила Яфуша жестом.

— Нет.

Макар вновь нетерпеливо подался ко мне:

— Ты не можешь дожидаться итога здесь. Не в таком многолюдном бою!

— Я не стану сбегать за стены, пока другие за меня бьются!

— Уезжай сейчас, пока еще есть время, — зашипел он.

— И что — ждать какого-то доклада? Гонца, который скажет мне, царица я или нет?

— Все это окажется бесполезно, если тебя убьют! Я сам приду за тобой, когда битва закончится. И ты с победой войдешь в город. Но до тех пор ты хотя бы будешь под защитой святилища.

Ему не нужно было завершать предложение, чтобы я услышала недосказанное: если мы проиграем.

— И что я буду делать в святилище? Буду жить там до конца своих дней, стану жрицей и никогда больше не ступлю за его стены? — Я покачала головой. — Я не оставлю мой мар- каб. И не оставлю тебя.

— Забудь обо мне! Я сейчас не должен иметь для тебя значения! Ради самой Сабы…

Но что-то — давно сокрытое и слишком давно забытое, начало подниматься во мне. Праведное, яростное негодование. Отказ вновь отречься, по причине вины или страха, от имени и прав, данных мне при рождении… отказ снова прятаться и скрываться. Каждая мысль о позоре, каждый смертный ужас моего прошлого в тот миг отвалились от меня, как старая раковина.

— А ты не думал, что я знала об опасности, когда согласилась вернуться? Что меня могли убить в тот самый миг, когда моя нога ступила на этот берег, и в любой миг после этого?

— Я дочь своей матери, и я не буду прятаться! — Мой голос становился все громче, по мере того как я продолжала. Я сдернула вуаль. — Я дочь царя и помазанница Алмакаха!

Затем я обернулась, ведомая тем же порывом, и закричала людям, что окружали меня:

— Я внучка великого Агабоса, объединителя Сабы! Чей, по-вашему, этот маркаб? Он принадлежал моему деду. Теперь он мой. Теперь он наш!

Крики раздались сзади, мечи поднялись в воздух. Впереди Кхалкхариб и другие оборачивались, чтобы взглянуть на происходящее. Не важно было, что это не потерянный маркаб моего деда. Теперь он стал им. Я встала в седле.

— Разве могут люди победить избранников богов? Мы дети Алмакаха, которым обещано процветание в невиданной ранее мере! Саба! И Алмаках! Превыше всего!

Крики переросли в рев.

Макар рядом со мной помрачнел. Его губы шевелились, но я не расслышала шепота, определив слова, сорвавшиеся с его губ, лишь внутренним чутьем.

Кто ты?

Запел рог. Ряды северян начали наступать, преодолев уже половину расстояния между нами. Впереди Набат внимательно всматривался в них, что-то себе бормоча. Кхалкхариб, ехавший рядом с ним, подался вперед в седле, а затем что-то быстро сказал Набату.

Набат закричал нам сквозь шум:

— Их слишком мало! У нас преимущество!

— У нас все преимущества, — с мрачной улыбкой добавил Ниман. — Саба и Алмаках!

В мгновение ока, прежде чем наши люди рванулись вперед, поле для меня внезапно исчезло. Остался только Макар, глядящий на меня с тем же непроницаемым выражением лица человека, который знает и одновременно с этим не узнает другого.

А затем воины бросились вперед, унося с собой всех и вся, как муссонный дождь, бурной рекой катящийся с горных ущелий.

Мы устремились через северный оазис. Тысяча воинов на верблюдах словно текла мимо меня. Три тысячи пеших хлынули следом — представители племен, цивилизованных городом и поселениями, в мгновение ока вернулись к своим яростным корням, в них проснулись кочевники, как в домашнем животном просыпается дикий зверь при первом же запахе крови.

Возможно, во мне говорило остаточное влияние дурмана, но, хоть я и знала, что никогда в жизни не ездила верхом с такой скоростью — а мне было далеко до всадников, мчащихся мимо с красотой и яростью диких племен, цвета их одежд и масти верблюдов словно тянулись за ними мозаичным шлейфом, — на миг мне показалось, что я парю и что верблюдица подо мной движется мягкой волной, а не рваным шагом, к которому я привыкала неделями…

Яфуш приблизился вплотную ко мне, выхватил у меня поводья, Макар с другой стороны обнажил меч. Я, в доспехе из ткани и шелка, была вооружена лишь своим кинжалом.

Впереди первые ряды северян, казалось, поддались с одной стороны, рассыпались. Резкий двойной сигнал рога, и мои лучники, приподнявшись в седлах, осыпали их ливнем стрел.

Далеко перед нами люди выпадали из построения, как зубы из старческой челюсти.

Но вот они развернулись, первая линия не столько сломалась, сколько скользнула, как осыпь с холма, к нашему левому флангу. Набат кричал на Кхалкхариба, который словно не слышал его, и среди наших людей порывом ветра пронеслось замешательство.

Я замедлялась, и потеря скорости казалась мне болезненной, а передо мной те же люди, что нянчились со своими верблюдами у костров, словно те были их любимыми ручными зверушками, теперь кричали их имена, как боевые кличи.

Что-то было не так. Я оглянулась на огромную прореху; в наших рядах — не разделение пехоты и всадников, а разрыв между правым флангом и центром. Был долгий момент непонимания… а затем внезапный звон мечей и блеск железа там, где его не должно было быть.

Макар закричал что-то сквозь грохот.

Я крепко зажмурила глаза и снова открыла, отчаянно желая прояснить зрение. Я смотрела и видела, как правый фланг проваливается сам в себя, поддаваясь людям Катабана. Что же произошло?

А затем я поняла.

Люди Амана предали нас.

Всадники перед нами разворачивались влево, к атакующим северянам. Еще несколько минут, и мы будем окружены.

— Царевна! — Голос Яфуша, который молчал порой по нескольку дней подряд, заставил меня вздрогнуть. Я никогда еще не слышала, как он повышает тон, как звучит его тревога. Яфуш схватил меня, и я поняла, что он собирается унести меня с поля боя, прежде чем северяне достигнут дамбы, сделав мой побег невозможным. Я дернула поводья, но слишком поздно. Огромный нубиец уже схватил меня за тунику, не отпустив, даже когда верблюдица ринулась вперед. Меня рвануло, вскинуло в воздух и крепко ударило о бок его верблюда. Мы двинулись назад, когда Макар резко обернулся к нам. Взглянув на меня в последний раз, он забрал вправо с воинами своего отца.

Яфуш перекинул меня через шею своего верблюда и пригнулся, закрывая собой от ответного ливня вражеских стрел. Вокруг нас падали воины, стрелы попадали им в грудь, в бедра, в горло.

Я выгнула шею, чтобы увидеть растущую прореху в наших рядах, и в это время Набат с воинами из Сабы врубился в наступающих северян, а люди Катабана поддались под напором предательского племени Амана.

Я впитывала происходящее, краем сознания понимая, что не могу дышать, что меня мотает из стороны в сторону от каждого рывка бегущего галопом верблюда.

Яфуш уносил нас с поля в сторону узкой дамбы, а отряд северян устремился наперехват.

Макар. Где Макар? В разрыве рядов я видела упавших воинов, видела верблюдов, которые нюхали своих неподвижных хозяев или бились на земле среди раненых.

Вон там — фигура Азма в жреческом одеянии, он хватается за ногу.

А затем я увидела еще кое-что. Бесцельно бредущего с опущенной головой белого верблюда, несущего маркаб.

Яростным усилием, от которого платье слетело с плеч, я вырвалась из рук Яфуша. На этот раз без ощущения полета — земля накренилась и выбила весь воздух из моего тела. Я закопошилась в грязи, отчаянно пытаясь втянуть хоть глоток воздуха в отказавшиеся расширяться легкие. Боль раскаленным железом впилась мне в ребра. На миг мне даже почудилось, что в меня попала стрела.

Откуда-то донесся крик: «Саба и Алмаках!»

В моих глазах стоял дождь, звезды, которых на небе не было, и сумерки, которых вокруг не существовало.

Я заметила, что Яфуша окружили северяне, услышала слабый звон мечей, потому что мир для меня внезапно начал терять все звуки. Мне подумалось: я умру. Но лучше уж здесь, вот так, чем перед двором Хагарлат. Грязь холодила мне щеку.

Но на поле оставался Макар. И Азм. И Яфуш. И тысячи людей, готовых расстаться с жизнью согласно сделке, заключенной мною с самим Алмакахом.

Вставай.

Вздох, когда он мне наконец удался, обжег отказавшие легкие изнутри, словно огненной плетью.

Грохот и хаос битвы вернулись в мои уши.

Я перекатилась на бок, боль прошила мои руки, заставила сердце заколотиться в ушах. Оттолкнувшись от земли, невероятно тяжелая и совершенно невесомая одновременно; я поднялась, и поле словно закружилось под моими ногами.

Я видела оазис, тела, разбросанные, словно кровавые руны.

Над нами возвышалось лишь одно: золоченый ковчег на вершине белого проблеска, поводья, волочащиеся по грязи. Я споткнулась… и побежала, медленно, как в кошмаре, к брошенному маркабу.

Попыталась схватить уздечку, промахнулась, оскалившийся верблюд шарахнулся прочь, и я нырнула за поводьями. Налегая всем весом на поводья, я заставила верблюда повернуть голову и пригнуть шею. Целая вечность ушла на то, чтобы перебросить ногу через его шею— сесть верхом, расседлать его я не могла, — а затем я вознеслась наверх. Схватилась за раму из акации, забралась в ковчег, намотав поводья на запястье.

— Дочь Алмакаха! — Это был один из соплеменников. Ножен при нем я не видела, заметила лишь, что он явно ранен, однако протягивает мне палку, которой погонял своего верблюда.

Я схватила ее и, хлестнув по акациевой коробке, послала верблюда в галоп.

Хаос. Я добралась до разбитого фланга, сердце бешено колотилось в груди. Я кричала, звала Макара и, не найдя его, начала призывать всех известных богов. Ответом был сплоченный крик — передо мной, ожившим боевым хором.

Алмаках!

Я не видела, как покачнулись ряды северян. Едва слышала призывы рогов своих соплеменников. Собрав все силы, я поднялась на ноги в маркабе.

Лишь одно — лишь единственное лицо — имело для меня значение.

Но только в последний миг мне удалось заметить Макара, увидеть его спутанные волосы, липнущие к залитому кровью лицу. Он рухнул на землю в тот самый момент, когда племя Амана попятилось.


Потом говорили, что я призывала мощь Алмакаха, сидя в колыбели из золотых полумесяцев маркаба, словно царица на троне.

Что я сорвала свое платье, как боевые девственницы прошлого, что криком вернула силы своим бойцам, и северные народы пали от их мечей.

На самом же деле я просто упала с верблюда, и меня подобрал Яфупп. И после того, как меня привезли в город и объявили царицей, сломанные ребра продержали меня в постели несколько недель. Я не желала просыпаться.

Мой возлюбленный был мертв. Корона стала моей.

Хагарлат, моего сводного брата Даммара и их влиятельных придворных задушили по приказу Вахабила, моего нового главного министра. Я позволила Ниману и нашим сородичам рейд мести на Нашшан, Амана прочих союзников прежней власти. Они окружили колодцы племен, потребовав тысячи верблюдов и столько же рабов, чтобы продать не ближе Дамаска с первыми торговыми караванами.

Мои сородичи вернулись с триумфом, но я не ощущала радости победы. Я обрела царствование, отравленное сожалением.

Мои дни проходили в медленном плаванье между бодрствованием и милосердным сном после лекарственных настоек. В те часы я часто говорила с Макаром, пока он не превращался в жертвенного козленка и кровь его не оказывалась в золотой чаше.

Наконец я проснулась и швырнула флакон с настойкой на мраморный пол.

Когда Азм объявил церемонию принесения в жертву пяти сотен быков и трех сотен козлят во время храмового празднества, я отправила вместо себя юную девственницу, повелев ей смотреть в кровавый котел. Азм был растерян и не понимал, отчего я отказалась снова провидеть будущее, а я так и не открыла ему правды: в тот день на поляне я попросила благовоний, поскольку боялась потерять сознание.

А глядя в кровь, я не увидела в ней ничего.

Глава пятая

Мариб, жемчужина Сабы, стоял на перекрестке дорог мира. Пути ее караванов тянулись от горных высот южного Хадрамаута к северу от Дамаска, ее морские пути пролегали от Офира до восточного Инда. Любой, кто имел дело с торговлей пряностями, рабами, золотом, слоновой костью, благовониями, тканями, украшениями или экзотическими животными, имел дело с дорогами и портами Сабы. Что означало: любой имел дело со мной.

В первые месяцы своего царствования я отправила колонистов из Сабы на север, в великую долину Джауф, где позволила им выбирать поля предавших меня племен Нашшана и Амана. В ответ они стали моими работниками, возводя в оазисах новые крепости и храмы. Торговый путь — жизненно важная артерия объединенного царства Сабы — был в безопасности.