Александр Прозоров - Царская любовь

– Долгих лет тебе, Иван Михайлович, – поклонился боярский сын.

Князь Шуйский потер подбородок, склонил голову набок, осматривая позднего гостя. Наконец спросил:

– Так из какой ты ветви, сказываешь, новик?

– Захария Зерна потомок, княже, Ивана Годуна правнук, Иванов сын. Дмитрием родители окрестили.

– И что за забота привела тебя в мой дом, Дмитрий из рода Годуновых?

– Слышал я, княже, что люди твои о судьбе сына Соломонии Юрьевны у родственников моих расспрашивали. – Юношу отнюдь не испугал холодный тон Ивана Плетня. Он понимал: раз его впустили, стало быть, интерес имеется. – И я могу кое-что о сем поведать.

– Ты услышал о моем интересе к своему родичу и тут же поспешил его выдать? – удивленно вскинул брови князь. – И я должен сему поверить?

Боярский сын прикусил губу. Подумал. Потом сказал:

– Князья Шуйские никогда не жаловали Ярославичей. Не верю, чтобы вы желали выдать его царю. Иные же цели пойдут моему родичу и моей семье на пользу.

– И потому род послал ко мне тебя? Никого солиднее не нашлось?

Гость опять помедлил и признался:

– Я сам, по своему разумению… Из дома убег.

– Отчего так?

– Как обычно, – после очередной заминки поведал Дмитрий. – Было у прадеда моего шестеро сыновей. И поделили его имение на шесть уделов. А у деда моего четыре сына. И поделили его удел на четверых. А у отца мого сыновей трое…

– Постой, и ты средь них младший?! – Князь расхохотался. – Знакомо, знакомо. Дай угадаю… Дабы тебя в новики записать, надобно броню купить, саблю вострую, лук-рогач, прочее походное добро. Да хорошо бы не токмо для себя, а еще и для холопа, каковой сопровождать воина будет. Ах да, и еще холопу тому же закуп выплатить. Оно все денег стоит, а у вас серебра нет. Трое сыновей, а удел ужо раздроблен до невозможности. Сколько там у вас пашни-то осталось?

– Две сотни десятин с небольшим…

– Четверых ратников выставлять надобно, – мгновенно прикинул Иван Плетень. – Боярский сын с тремя холопами. Да, для одного служивого удел достойный. Но коли на троих делить, сие ужо крестьянский надел выйдет, а не боярский вовсе. А раз ты в разрядную книгу не попал, то и от казны тебе земля не положена. Выходит, ты теперича смерд, Дмитрий Иванович! Понапрасну сыном боярским назвался!

– Я из рода Годуновых, потомок мурзы Захария Чета! – набычившись, скрипнул зубами юноша. – Мы двести лет державе русской служим!

– Младший потомок – это славно, – внезапно послышался усталый женский голос. – Младшие сыновья, особливо безземельные, самыми ловкими и отчаянными боярами вырастают. Ибо кроме как на себя и саблю свою, им надеяться не на что. Слабые и ленивые в уделе смердами остаются, глупые гибнут в первой же сече, и токмо умелые и находчивые в служивый люд пробиваются. Знавала я одного такого боярского сына, нищего и безземельного, что к концу службы своей с самим Великим князем Василием кое в чем уравняться смог. Вот и сей отрок сам догадался, что службу важную сослужить князьям знатным способен и через то в люди выбиться. Ты, Иван Михайлович, у него так и не спросил, что за весточку интересную он смог нам принесть?

– Да тетушка, совсем забыл, – повинился князь и поднял взгляд на гостя: – Так что ты узнал о сыне великой княгини, Дмитрий из рода Годуновых?

– Вы определите меня на службу? – ответил вопросом на вопрос юноша.

– Ты сказывай, отрок, сказывай, – посоветовала темнота. – А уж мы с князем определим, какой награды твоя находка достойна.

– Я посетил многих родственников, расспросил многих женщин, – поведал поздний гость. – Я ведь не чужой для всех и своей родней интересовался. Потому иные из них поведали, что сын Соломонии Юрьевны в полном здравии пребывает, что посылала она письма к сыну и от него вести иногда получала.

Дмитрий замолчал.

– Это все? – немного подождав, удивился князь.

– Не так мало, Ванечка, – утешила его темнота. – Коли письма сохранились, сие может стать доказательством его происхождения. Я полагаю, награды в пять рублей отрок вполне достоин.

– Пять рублей?! – фыркнул князь Шуйский. – За такие деньги честный боярин должен два года в ополчение ходить и кровь проливать!

– Однако у нашего гостя есть то, чего не найти у всех прочих бояр, – возразил женский голос. – Юность и происхождение. Твои храбрые бояре токмо рубиться насмерть умеют. Мыслю, приезжая к родичам сабуровским с твоим поручением, они били кулаком о стол и требовали рассказать как на духу. И хорошо, коли дыбой не угрожали. То-то они не смогли найти ничего внятного. А сей отрок явно умеет задавать вопросы, раз уже смог получить хоть какие-то ответы. И Соломее он действительно родственник. Посему его интерес удивления ни у кого не вызовет. Подойди сюда, мальчик.

Дмитрий Годунов двинулся на голос. В слабом свете свечей он с большим трудом различил сидящую в самом углу, на скамье с подушками, пожилую женщину, одетую во все темное. Она подняла руку, провела ладонью по его щеке:

– Какая бархатная кожа… Ты совсем еще дитя. Но дитя храброе и сообразительное. Будет жалко, коли сей дар угаснет среди смердов. Пожалуй, мальчик, я дам тебе шанс вознестись над прочим людом.

– Благодарю! – задохнувшись от радости, преклонил пред старухой колено юный боярин.

– Рано благодаришь, мальчик, – улыбнулась женщина. – Ничто в сем мире не дается просто так. Дабы вознестись на невозможную высоту, ты должен свершить невозможное. Ты должен сыскать сына Соломонии Юрьевны. И не просто сыскать! Тебе надобно доказать, что это именно он. Его должен кто-то опознать, отрок, ибо твоих и его слов будет слишком мало. Кто-то должен знать особые приметы. Родинки, шрамы, цвет глаз. И тогда, обещаю тебе, ты получишь достойное место при царском дворе.

– Я исполню волю твою, высокочтимая княгиня Шуйская, – пообещал юноша.

– Надеюсь на сие, – пожилая княжна не стала его поправлять. – Сегодня можешь отдохнуть в людской, серебро получишь завтра. Может статься, до утра я припомню что-нибудь еще. Теперь ступай.

– Слушаюсь, княгиня! Благодарю за милость, княже, – поклонился юноша и вышел из горницы.

– Ты полагаешь, он и вправду сможет найти княжича, тетушка? – повернул голову Иван Плетень.

– Еще одна пара ног и глаз лишними не будут, Ванечка, – ответила князю темнота. – Всего-то пять рублей. Холоп, и тот дороже стоит. А тут боярский сын. Да еще и родственник…

Стукнула дверь, и стоящий возле забранного слюдой окна рослый широкоплечий государь, все еще одетый в войлочный поддоспешник с золотой вышивкой и пухлые рысьи штаны, сшитые мехом внутрь, недовольно рявкнул:

– Кого там несет?! Сказывал же, один хочу побыть!

– Даже меня не пускать? – еле слышно донеслось от входа, и юный царь резко повернулся. По лицу его пробежала легкая дрожь, хорошо выдавая борьбу гнева с любовью… Победила последняя. Лик повелителя разгладился, осветился радостью. Иван оттолкнулся от стены, быстро прошел навстречу супруге, замершей в высоком кокошнике и синем бархатном сарафане, крепко ее обнял, стал целовать глаза, щеки, губы:

– Настенька моя родная! Ладушка ненаглядная, диво мое дивное, павушка чудная, любимая моя, желанная… Как же я по тебе соскучился!

– Соскучился, молвишь, ан ко мне на половину не приходишь, – мягко пожурила супруга царица. – Уж два часа скоро как минуло, а тебя все нет и нет!

– Я… Желал… – Юноша запнулся, явно не зная, что сказать.

Анастасия провела ладонью по его щеке, слабо улыбнулась:

– Нешто думы столь тяжкие пытают, Ванечка, что уж и я тебе не в радость?

– Ничего не выходит, любая, – вздохнув, покачал головой восемнадцатилетний властелин. – Верно, боги прокляли меня, ломая все планы и начинания. Слуги старые отвернулись и разбежались, воли моей никто не признает. Средь зимы лютой для меня оттепель начинается, а с весной – морозы. Бояре собственные, ратники исполченные, слушать не желают, свои помысли полагая важнее моих указов. На благо всей державы русской провозгласил я поход на Казань разбойничью! Что же вышло у меня? Пушки в Волге потонули, ополчение по дорогам невесть где заплутало, лишь каждый десятый до места сбора к сроку назначенному добрался. Иные без припасов, иные без оружия ладного, иные по сей день у Мурома плутают. Из всех полков токмо един в порядке и ко сроку к Казани вышел! Един! Да и тот князя Михайлы Воротынского, урожденного Рюриковича!

Иван передернул плечами, отпустил жену, вернулся к окну и уперся лбом в холодную свинцовую решетку, удерживающую слюдяные пластины.

– Может, и прав был князь Василий Глинский? – тихо посетовал он. – Может, и вправду непригодны людишки худородные для деяний великих? Может, и вправду токмо тягло они нести способны, и не выстоять мне без опоры на рода знатные?

– На Руси сказывают, «первый блин комом получается», – подошла ближе царица. – Сие ведь первый твой поход ратный, Ванечка. Не вини себя столь сильно, любый мой. Не все у нас в жизни сразу получается.

– Я даже армии собрать не смог! – ударил кулаком по сукну на стене безусый властелин всея Руси. – Просто собрать! Пушки под лед провалились, рати не пришли, обоз из лагеря так и не выбрался… Не справляюсь я, Настя. За что ни берусь, ничего не получается! Я сбежал, Настя. Сбежал просто от войск своих! Стыдно в глаза боярам смотреть. Отменил я поход сей вовсе и в Москву уехал.

– Желаешь, государь, чтобы я в монастырь постриглась? – тихо спросила царица.

– Что ты сказываешь, Настенька?! – аж задохнулся Иван, рывком повернувшись к супруге. – Как тебе такое в голову пришло?!

– Так ведь из-за меня все, Ванечка, – повинилась правительница. – Это я худородной уродилась, это мне князья знатные кланяться не хотят. Коли от меня откажешься, то Рюриковичи, глядишь, обратно под руку твою и вернутся…

Плечистый богатырь провел ладонью по голове хрупкой девушки, ростом ему едва по подбородок, сбросив на застеленный ковром пол кокошник и льняной платок, взял ее лицо в ладони, посмотрел внимательно в самые глаза. Покачал головой:

– Тля я есмь неблагодарная. Боги чудо величайшее для меня сотворили, любовью истинной наградив и в объятия мои тебя передав. Я же сетую на них за беды мирские мелкие. Нет, душа моя, с тобой я никогда ни на сем свете, ни в ином не расстанусь. Вестимо, счастье такое получив, все прочее надобно в трудах ежечасных добывать. – Царь склонился, осторожно поцеловал жену. – Не бывать на земле русской второй семибоярщине! Не поклонюсь знати строптивой. И от тебя никогда не откажусь, моя ненаглядная. Сам пешим впереди рати пойду, но тобой торговаться не стану!

Анастасия лишь улыбнулась, а государь зажал ей уши и громко рявкнул:

– Ада-а-ашев!!!

– Здесь я, Иван Васильевич! – распахнув дверь, влетел в покои молодой стряпчий.

После свадьбы у царственной четы никакой свиты, по понятным причинам, не имелось. Так что старательный паренек, с первых дней знакомства показавший прилежание, уехал из дворца на Воробьевых горах вместе с государем, став его первым настоящим слугой.

– С похода я вернулся, Алексей, – все еще глядя в глаза супруги, сказал государь.

– Так баня уж протоплена, Иван Васильевич! – отчитался стряпчий. – Веники березовые и можжевеловые, мыло ароматное, рыбка копченая, рябчики печеные, мед хмельной, вино заморское – все ужо там, воли твоей дожидается.

Юный царь чуть приподнял брови. Настасья ответила на немой вопрос, ненадолго опустив веки.

– Извести дьяков из приказов государевых, Алексей, что всех их желаю завтра после заутрени в малой думной палате видеть.

– Сей час исполню, государь!

– И более нас сегодня не тревожь.

– Дозволь хоть проводить, Иван Васильевич! – взмолился стряпчий. – Бо невместно царю православному без свиты вовсе ходить!

– Коль невместно, то веди, – разрешил государь, наконец-то оторвавшись от глаз своей любимой и беря ее за руку. – Пойдем.

Вечер был долгим и жарким. И не только от хорошо натопленной парной. Там, в предбаннике, растворялись в голубых глазах суета и тревога, таяли на алых губах обида и отчаяние, забывались в сладких поцелуях страхи и тяготы. Наступало безумие, что обращалось в нежность, плескалось счастье, превращаясь в нестерпимый огонь желания, взрывалась страсть и утолялась жажда сердца. Становились единым целым тела и чувства, горела кожа и плавились губы, взрывались вулканы, исчезали и рождались вселенные, загорались звезды – чтобы обратиться в блаженное небытие сладкого покоя. И снова – полыхнуть пожаром. Между ними творилось великое таинство любви, что делает человека равным богам в чистоте души и крепости воли.

Царственные супруги перешли в покои лишь темной ночью. К этому времени их сил осталось только на нежность. Но и с этой нежностью они предпочли заснуть в общей постели, в крепких объятиях друг друга.

Малой думной палатой именовалась протяженная горница, что находилась возле государевых покоев. Три окна, две печи, расписанные бредущими святыми оштукатуренные стены, трон на небольшом возвышении и несколько скамей возле стен – на тот случай, если думы собравшихся окажутся слишком долгими. Ранним утром четвертого марта сюда собралось два десятка хорошо одетых бояр, в тяжелых московских шубах – из дорогого индийского сукна, с шелковыми вошвами, подбитых соболями и украшенных самоцветами, – в высоких бобровых шапках, с резными высокими посохами.