Александр Прозоров - Царская любовь

Но потом…

Весной Девлет-Гирей объявил великий поход на Русь.

Бек-Булат, понятно, сказался больным, оставив сына при себе для заботы. Известного своей храбростью воина никто из татар не попрекнул – тем паче что возраст его и вправду располагал к болезням.

Поход закончился ничем – встретив на пути к Рязани русские полки, Девлет-Гирей снова сбежал, не обнажив меча. Однако лето было упущено – война есть война, мирным табунщикам путь на север заказан. А после зимы с ответным визитом явились русские – князь Вишневецкий с казаками и царскими стрельцами спустился по Дону, гоняя ногайцев прямо под Перекопским валом, а дьяк Адашев прошел вниз вдоль Днепра, ворвавшись в самый Крым и изрядно разорив западное побережье.

Новое лето тоже не сулило ничего хорошего – султан Селим объявил великий поход на Астрахань. Но сия война хотя бы направлялась не на север, а в восточную сторону.

Отчаявшись ждать, боярин Годунов и Бек-Булат составили рискованный план. Дмитрий забирал у старика главное его сокровище – пятитысячный табун, в который превратились проданные усадьба и соляной прииск – и через степь уходил с ним на Русь. Сам старик с нукерами садился на ушкуй, нагруженный поверх товара и всякой рухляди, каковую он желал взять с собой, вяленым мясом, и примыкал к султанской флотилии. После преодоления Волго-Донского волока Бек-Булат надеялся незаметно отстать от османского каравана и уйти вверх по Волге.

Встречу по настоянию бывшего боярского сына Кудеяра определили в Суздале. Дмитрий Годунов хорошо понимал почему и спорить не стал.

В конце мая боярин повел табун по Муравинскому шляху и в начале июля благополучно добрался с ним к ощетинившейся пушками Туле.

Царский постельничий, пригнавший на Русь огромный табун, ни у кого из порубежников удивления не вызвал. Лошадей на севере, как известно, завсегда не хватает. Среди лесов и полей с выпасами не густо, и потому степные кони были товаром обыденным. Война войной, а торговля торговлей. Не вызвали удивления и сопровождающие боярина полсотни татар. Понятно же, что в таком предприятии без табунщиков не обойтись. Посему задерживать Годунова стражники не стали. Пошлину торговую взяли – и дальше на торную дорогу пропустили.

За Тулой путники двигались уже медленно, поскольку лошадей теперь требовалось как можно быстрее продать. Русь не степь, пять тысяч голов скота так же просто на выпас не отпустишь. Среди лесов каждая лужайка на счету! По счастью, после двух лет войны со степью цены на скакунов выросли, и товар купцы разбирали охотно.

К Суздалю небольшой отряд вышел только в сентябре, имея всего полтораста лошадей, но зато накопив тяжелый сундук казны. Бек-Булат, как оказалось, ждал их здесь уже почти месяц, сняв целиком сразу два постоялых двора.

Утром седьмого сентября тысяча пятьсот шестидесятого года седовласый Кудеяр со своим воспитанником, переодевшись во избежание косых взглядов в добротные русские зипуны, в сопровождении трех доверенных нукеров и боярина Годунова вошли в ворота Покровского монастыря. В саду за собором они вскорости нашли скромную могилу с плитой из белого известняка.

– Вот, мой мальчик, – тихо сказал старик. – Мы все наконец-то вместе. Здесь лежит твоя мать.

Сын Булата опустился на колени и склонил голову в молитве. Бек-Булат последовал его примеру. А вслед за ними – и вся остальная татарская свита…

Но если крымские беглецы уже нашли, что искали – боярину Годунову надлежало спешить. С рассветом восьмого сентября он ступил на палубу ушкуя. Корабельщики отвязали причальные канаты, выпростали весла – и судно покатилось вниз по течению к Нерли, и дальше по ней – к Клязьме, Оке и уж потом, вверх по течению – к Москва-реке и в саму Москву. Первого октября постельничий наконец-то сошел на берег, обогнул Китай-город округ стены, за час добрался до Мясницкого холма и постучал в знакомые ворота.

Долгое время внутри было тихо. Потом калитка отворилась.

– Ди-има-а-а!!! – Агриппина стремглав сбежала с крыльца, метнулась через двор и повисла у него на шее. – Вернулся, любый мой! Наконец-то вернулся!

Оказывается, медовый месяц может случиться дважды.

После нескольких лет разлуки Дмитрий никак не мог насытиться близостью с женой – ее ласками, поцелуями, прикосновениями к бархатной коже, ее голосом, волосами, стонами и смехом. Вот и сейчас: Агриппина, обнаженная, шла к двери, а боярин любовался ее широкими бедрами, мягкими движениями, россыпью волос на плечах и спине – и в мужчине снова нарастало жгучее желание…

Словно специально поддразнивая, супруга накинула на плечи цветастый самаркандский халат только перед дверью, вышла наружу. Вскоре створка распахнулась, мальчик в зеленой атласной рубашке и полотняных штанах занес корзинку, быстро расставил на стол немудреную снедь: кувшин с широким горлышком, моченые яблоки и соленые огурцы, миску кураги, миску орехов, лоток с чем-то мясным – судя по запаху, жаркого. То ли заячьи почки, то ли лебединая печень, то ли просто протомившиеся несколько часов в печи куропатки.

Слуга молча исчез, а вернувшаяся Агриппина скинула халат, полюбовалась угощением, выбрала себе яблоко, откушала, потом еще одно, пальцами добыла в лотке кусок мяса, дошла с ним к мужу, положила супругу в рот, позволила дочиста облизать пальцы, поцеловала в губы и прошептала:

– Я велела приготовить твою ферязь и нарядный пояс. Как ни хорошо с тобой, суженый мой ряженый, но если ты не появишься на службе, то вполне можешь потерять место. Князь Иван Плетень, знамо, записал в разряде, что по важным делам государевым ты отослан. Однако же ныне невесть кто в свите царевича Юрия заправляет, и даже до меня слухи недобрые стали доходить.

– Нешто Иван Михайлович не справляется? – притянул и опрокинул жену на перину Дмитрий, навис сверху. – Не может такого случиться!

– Разве ты не ведаешь, Дима? – сползла улыбка с лица Агриппины, и она удержала супруга над собой. – Твой добрый покровитель, князь Иван Шуйский, еще полтора года назад скончался…

– О-о-о, проклятье! – Нега моментально слетела с боярина. Он отпустил жену, поднялся, дошел до стола. Схватив кувшин, жадно стал пить через край дорогое фряжское вино, не ощущая его вкуса.

– Прости, милый… Я полагала, сие известие дошло до всех… – Женщина тоже поднялась, подошла сзади, обняла за плечи, прижавшись теплым мягким телом к его спине. – Я знаю, ты его очень любил.

– Прямо отец родной, – сухо согласился Дмитрий Годунов.

Думал боярин, понятно, совсем о другом.

Сейчас, прямо в эти самые дни и часы, в Суздале находится старший брат государя Ивана Васильевича, ожидающий своего возведения на престол. О сем не знает никто, кроме него, постельничего Дмитрия Годунова. И привез наследника тоже он, Дмитрий – сам, своею волей через все дозоры порубежные проведя. Выходит, так теперь складывалось, что именно он, Дмитрий Годунов, во главе заговора по низложению царя оказался?! Главный крамольник! От неприятного предчувствия топора у боярина так жутко зачесалась шея, что он повел из стороны в сторону подбородком.

– Не печалься так, милый! – поцеловала его в спину супруга. – Прямо сердце кровью обливается, на тебя глядючи.

«А ведь ее тоже казнят! – вдруг подумалось Годунову. – За такие деяния не токмо виновного, всю семью изменников запросто в проруби утопят!»

Он повернулся, запустил пальцы в волосы Агриппины, стал целовать ее носик, ее щеки, глаза.

– Недоброе что-то? – моментально ощутила его чувства жена.

– Я очень тебя люблю, душа моя, – прошептал Дмитрий. – Без тебя мне жизни нет.

* * *

– Я очень тебя люблю, душа моя. Без тебя мне жизни нет, – точно такие же слова, тоже жене и в эти же самые минуты прошептал Иван Васильевич, держа в ладонях еле теплую руку своей ненаглядной Анастасии.

– Как хорошо с тобою рядом, любый мой, – слабым шепотом ответила лежащая в постели маленькая худенькая женщина с белыми от слабости губами. – Какая хорошая была у меня жизнь… Все мечты исполнились…

– Нет, нет, Настенька, мечтай! – взмолился царь. – Мы и новые исполним!

– Устала я очень, Ваня… – вздохнула царица. – Дозволь немного поспать.

– Спи, душа моя, спи… – согласно кивнул Иоанн.

Женщина опустила веки.

Государь всея Руси еще немного посидел рядом, прислушиваясь к слабому дыханию. Затем осторожно поднялся и вышел из опочивальни в соседнюю горницу. Из нее – в просторную залу, поднялся по трем ступеням к креслу с высокой резной спинкой и массивными подлокотниками, опустился на трон и замер, погрузившись в тяжелые думы.

Сюда, в село Коломенское, царь увез захворавшую супругу потому, что в Москве Анастасия постоянно жаловалась на духоту. Но, увы, вдали от столицы легче ей не стало.

В залу осторожно вошли ближние, доверенные люди: дьяк Алексей Адашев, изрядно раздобревший на почетной придворной службе – в величаво вышагивающем боярине в ферязи с золотым шитьем, в бобровой шапке было уж не узнать того шустрого юнца, что стелил новобрачным их первую постель; митрополит Макарий, ничуть не изменившийся за минувшие годы, и следующий за ним по пятам протопоп Сильвестр, обзаведшийся солидной окладистой бородой; князь Воротынский, так и оставшийся Рюриковичем: гордым знатным князем в дорогой тяжелой шубе, опирающимся на резной золоченый посох.

– Известия новые пришли, государь, – кашлянул Адашев. – Дела воли твоей ждут.

– Что за вести? – негромко спросил царь.

– В Ливонии город Фелин дозорами нашими передовыми взят! – раскатисто ответил князь Воротынский. – Магистр ордена Тевтонского Вильгельм фон какой-то в полон сдался. Ныне в Москву его везут. Поход султана Селима на Астрахань так же провалился полностью. Из сорокатысячной армии его токмо несколько сотен янычар до дому живыми возвернуться смогли. Гарнизону астраханскому я повелел порох и пушки новые отправить, ибо басурмане, мыслю, одним походом не успокоятся.

Государь сидел на троне, глядя в дальний угол зала, и никак не отвечал.

Митрополит, постукивая посохом, подошел почти вплотную, спросил:

– Как Настенька наша, чадо?

– Спит, – прошептал Иоанн.

– Может, пойдем проведаем?

– Да! – На это царь отреагировал моментально и впереди патриарха устремился в опочивальню.

Женщина, слабо дыша, спала под присмотром сразу пяти нянек.

– Помолись за нее, отче, – попросил царь.

– Помолюсь, – подошел ближе митрополит, перекрестился, положил руку на крест, что-то зашептал. По опочивальне пополз слабый запах ладана.

– Если она не исцелится, я постригусь в монастырь, – неожиданно сказал Иоанн. – Жизнь без Настеньки мне ни к чему.

– Даже не думай, чадо!!! – резко обернулся к нему митрополит. – Не себе ты принадлежишь, а земле русской и вере православной! Не о себе думать тебе надлежит, а о долге своем пред небом и людьми! На кого державу бросить намерен?! Опять семибоярщине на поругание?!

– Коли долг мой таков, за что мне кара сия? Отчего Господь радость единственную мою отнимает?

– Каждый христианин испытания, Господом посылаемые, должен принимать с достоинством! Переносить с честью! Сие есть долг твой христианский!

– Вот и посвящу себя Господу, молитвам и плоти умерщвлению… – прикусил губу Иоанн. Упрямо мотнул головой: – Не нужно мне без Насти ни жизни, ни царствия. Постригусь!

– Не пострижешься, – подступил к нему Макарий. – Покуда я митрополит земель православных, ни одна обитель постриг твой не примет. На троне твое место, на нем долг свой исполняй! – Пастырь гневно пристукнул посохом. И тут же послышался слабый стон.

– Настенька?! – кинулся к постели Иоанн. – Разбудили?

– Ванечка, – протянула к нему руку царица. – Ванечка, любый мой. Как хорошо… Еще раз тебя увидеть.

– Всегда с тобою, душа моя… – присел рядом царь.

– Детей наших… береги… – попросила Анастасия, опуская ладонь ему на руку, и закрыла глаза.

На этот раз навсегда.

И впервые в своей жизни государь всея Руси заплакал.

* * *

На похоронах царицы властитель православных земель был не просто печален – он был почти безумен. Братьям: родному Юрию, двоюродным Владимиру и Александру пришлось нести его за гробом буквально на руках – закинув руки царя себе на плечи. Боярин Годунов лицезрел сие собственными глазами, следуя в траурной процессии в десятке шагов за правителем всея Руси. Место постельничего он удержал, за несколько дней восстановив порядок в своей службе, благо опыт имелся, и теперь мог считаться довольно приближенным, ибо среди худородной свиты царя он оказался одним из знатнейших.

После похорон своей любимой Иван Васильевич замкнулся, забросил все государственные дела и общался разве только с митрополитом Макарием. Слухи о сих беседах ползли самые недобрые, но Дмитрию Годунову было не до них. Потратив больше месяца, дабы привести двор царевича Юрия к надлежащему виду и изгнав проворовавшихся в безнадзорности слуг, постельничий нанес визит на подворье Шуйских, за бездетностью Ивана Плетня перешедшего к Александру Борисовичу Горбатому-Шуйскому.