Александр Прозоров - Царская любовь

– Горячая… Хорошо топят у прекрасной Анастасии, как бы ночью не упариться.

Он вернулся в светелку, повесил лампу на место у зеркала. И вдруг заметил за спиной светлое пятно, скользящее от стены к стене.

– Кто здесь?! – резко повернулся он, по привычке опустив руку к поясу. Однако вместо рукояти сабли пальцы схватили пустоту.

– Прости, великий хан, что побеспокоила. Гребень забыла на комоде. Расчесаться хотела перед сном, а он здесь…

– Настя?! – вырвалось у мужчины. – Но откуда?

– Я же сказывала, что в девичьей обитать стану! – насмешливо фыркнула женщина. – А от служанок ко мне в покои отдельная дверца имеется. Не округ же им ко мне бежать, коли понадобятся?

Княгиня была простоволоса и закутана лишь в светлый атласный халатик.

– А я дурак, чуть не отказался! – повинился Саин-Булат, делая шаг к ней, но княгиня отпрянула:

– Не подходи!

– Но почему?! – окончательно запутался в происходящем татарский хан.

– Так ведь пост сегодня, забыл? – рассмеялась Анастасия. – До полуночи нельзя!

– Ну и пускай! – остановился воин. – Главное, что я могу слышать твой голос, подобный журчанию живительного ручейка, могу видеть тебя, ненаглядная земная краса. Твои глаза, подобные драгоценным яхонтам, твои губы, соблазнительные, как бесценные рубины, твои зубы, каждый как чудесная жемчужина, твой носик, точенный из слоновой кости, и сотканную из нежнейшего китайского шелка шею. Ты словно мечта, явившаяся пред замечтавшимся поэтом. Кто надеется прикоснуться к мечте? Даже то, что тебя можно видеть, уже высшее счастье. Воплощение мечты, любви, желания… В свете лампад, Анастасия, ты переливаешься, как огонь, как сама страсть, обжигающая пламенем, испепеляющая любые преграды…

– Это не я переливаюсь, Саин-Булат, – покачала головой женщина. – Это всего лишь халат…

Княгиня вскинула руки к вороту, потом дернула поясок – и ее единственная одежда упала на пол.

Воин сделал два шага вперед, его руки осторожно коснулись бедер хозяйки, очень медленно скользнули вверх, пока пальцы не зарылись в волосы…

– Я солгал, Настенька, – прошептал он. – Твоя кожа нежнее шелка, твои волосы мягче ветра, и сама ты куда прекраснее самой сокровенной мечты. Трудно поверить, что такое чудо возможно наяву, что ты не наваждение, не видение, не сон…

Татарский хан наклонился ближе, обжигая дыханием уста желанной красавицы, но губами коснулся не их, а подбородка, потом шеи, поцелуй за поцелуем спускаясь все ниже, добрался до ключиц, груди, живота. Его усы щекотнули пупок – и княгиня вдруг громко выдохнула, вцепилась пальцами в его волосы и чуть ли не взмолилась:

– Да полночь уже, полночь, полночь!!!

Не смея спорить с любимой, Саин-Булат подхватил ее на руки и понес в опочивальню.

На то, чтобы осушить целый океан сладострастия, у касимовского царя и черкасской княгини ушла целая вечность и много стараний. И потому, погасив первый порыв страсти, они утонули в перине уже совершенно без сил.

– Я мечтала об этом с того самого мгновения, когда летом в Новгороде ты вышел за дверь, – призналась Анастасия, поглаживая воина ладонью по груди.

– Клянусь милостью Аллаха, я мечтаю об этом всегда, – улыбнулся ей Саин-Булат.

– О боже! – Женщина откинулась на спину и закрыла лицо руками. – Боже мой, я буду гореть в аду! Я блудила! Я блудила в пост! И я блудила в пост с басурманином! Мне не отмолить сего греха никакими вкладами и паломничествами!

– Настя?! – встревожился татарский хан.

– И самое ужасное, что при этом я еще и счастлива! – покаялась княгиня.

Это дополнение успокоило гостя, и он придвинулся ближе.

– Из-за тебя я теряю рассудок, Саин-Булат. – Княгиня положила ладонь ему на голову. – Забываю о долге, чести и совести, о своем звании и происхождении. Небеса сжалились надо мной, и прошлая наша встреча не имела последствий. Мне следовало благодарить всевышнего о такой милости и держать себя в строгости. Но что я творю? Я опять в твоих объятиях, я опять милуюсь с тобой и открываю тебе свое лоно. Что мы творим, Саин-Булат? Великий боже, что же мы творим?!

– Нет ничего проще, любимая, – с трудом отвлекся от ее бедер мужчина. – Я холост, а ты вдова. Мы оба свободны. Тебе достаточно выйти за меня замуж, и все трудности исчезнут.

– Ты шутишь! – нервно рассмеялась княгиня. – Все знают, что касимовские татары целовали шертную грамоту государю на том, что править ими будет царь магометянской веры. Ты не можешь отречься от басурманства. Татары тебя изгонят. Ты лишишься и своего звания, и своего княжества.

– Мне не обязательно отрекаться, чтобы жениться на тебе, Настя. Ислам позволяет правоверным брать жен христианской веры.

– По своему обряду? Чтобы я жила с тобой невенчанной, во грехе открытом и блуде?!

Княгиня Черкасская разгневалась всерьез. Настолько, что даже выбралась из постели, встала и отошла к окну. Татарский хан тоже поднялся, подкрался сзади, взял за плечи, поцеловал спину, шею, потом под ухом, вкрадчиво зашептал:

– Я сделаю тебя царицей, любимая моя… Твои дни будут проходить в неге и почете, а ночи – в ласках и наслаждении. Я стану носить тебя на руках и сочинять для тебя стихи, я буду кутать тебя в шелка и осыпать подарками. Все, кто увидит тебя, станут кланяться твоему величию, а кто не увидит – завидовать рассказам о тебе. Моя любовь будет окружать тебя всегда. Мои губы станут целовать твои плечи и уста, мои руки станут ласкать твой стан и бедра, мои глаза станут неотрывно…

Женщина развернулась и прильнула к касимовскому царю в жарком поцелуе, так и не дав закончить обещание. Но мужчина не сильно огорчился, сменив ласки словесные на реальные, и безумие страсти опять закружило любовников в своем жарком до нестерпимости вихре.

Усталость пришла к ним, когда догорели свечи. Княгиня Анастасия положила голову Саин-Булату на грудь и тихо сказала:

– Мы никогда не сможем быть вместе, любый мой. Не судьба. Ты должен уехать.

– Но ты же согласилась! – вскинулся Саин-Булат.

– С чем?

– Принять ислам и стать моей женой!

– Разве ты не понимаешь? – вздохнула женщина. – Я есть княгиня Черкасская, урожденная княжна Мстиславская, потомок рода Рюриковичей. Я никогда не откажусь от веры своих предков и не опозорю своего рода, согласившись жить с кем-то во грехе невенчанной и незамужней. Ни с кем. Даже с тобой! Ты должен уехать, любимый мой. Уехать ныне же утром! Не мучай меня понапрасну, мой витязь. Мы получили свой глоток счастья. Но теперь мы должны расстаться. Не судьба.

Саин-Булат промолчал, ибо прекрасная Анастасия была права. Он не мог вопреки своей вере отвести ее под венец. И понимал ее преданность своей вере и родовой чести. Ведь он и сам предпочел истинного бога московскому престолу. Есть вещи, поступиться которыми невозможно даже перед лицом смерти.

– Постой! – спохватился гость. – А как же охота? У нас пари! При всех заключили!

– Охота? – Княгиня задумалась. Приподнялась и поцеловала его грудь: – Хорошо, до охоты можешь остаться. Но на следующий день с рассветом сразу в седло!

* * *

Лесничие и сокольничие готовили состязание целых три дня. Но старания того стоили. Когда княгиня и татарский хан со своими свитами доскакали по звонкому льду Дона до выбранного поля и птичники посадили соколов им на руки, то, едва всадники выехали на берег – из-под копыт крайнего скакуна взметнулся и помчался через поле крупный длинноухий заяц.

– Ату его! – сдернув колпачок с головы кречета, подбросила птицу княгиня Черкасская. И еще прежде чем Саин-Булат сообразил, как поступить, могучая птица уже спикировала на добычу, вцепилась когтями в спину длинноухого, чуть приподняла в воздух, бросила, спикировала снова и разбила голову ударом мощного клюва.

– Вот и почин! – Княгиня дала шпоры коню, пуская его в галоп. Ветер подхватил песцовый плащ, развевая его за плечами Анастасии Черкасской, попытался сорвать низкий кокошник, заиграл с платком, но безуспешно. Женщина осадила скакуна у места схватки, опустила руку. Сокольничий прибрал добычу, посадил птицу госпоже на перчатку.

Охотники поскакали дальше, и внезапно княгиня снова подбросила птицу вверх. Никто даже не понял – зачем? Однако кречет, набрав высоту, сложил крылья, рухнул вниз… И все увидели улепетывающую лисицу.

– Да что же такое? – забеспокоился Саин-Булат. Как ни прекрасна была Анастасия в своем азарте, однако позора ему тоже не хотелось. И потому, когда женщина в очередной раз сдернула колпачок со своего сокола, он поступил точно так же, подбросил сарыча в голубую высь. Крылатые хищники разогнались, врезались в стаю взлетающих куропаток, и сразу сбили каждый по одной.

– Ну хоть что-то, – облегченно перевел дух татарский хан.

Кавалькада всадников широкой линией мчалась по заснеженному полю, вспугивая то тут, то там зайцев, лис, куропаток, оленей. Тут же взмывали ввысь птицы, и начиналась стремительная погоня. Птицы гнались за добычей по небу, охотники, не разбирая дороги, неслись по земле…

К полудню развлечение закончилось – за полем на пути людей поднялся густой ельник. К этому времени в сумках лесников уже лежало пять зайцев, две лисы, несколько куропаток и три небольшие лани. Причем из всего этого богатства сарыч Саин-Булата взял только лань, зайца и несколько птиц.

– Ну и у кого из нас лучший сокол, любезный мой Саин-Булат? – задорно спросила женщина, подъезжая к своему гостю.

– Твоя взяла, княгиня, – развел руками касимовский царь. – Можешь получить свой приз, твое право.

– Какой приз?

– Мы же на поцелуй спорили, княгиня! – напомнил Саин-Булат. – Если я выигрываю, то я тебя целую. Если нет, то ты меня. Ты победила. Целуй.

От такого поворота все охотники, разгоряченные погоней, довольно расхохотались. Даже бояре из княжеской свиты.

– Это жульничество! – возмутилась женщина. – Ты меня обманул.

– Пари есть пари! – мотнул головой татарский хан. – Выиграла? Целуй.

– Мошенник! – Под общий смех княгиня Анастасия подъехала к гостю, обняла его, крепко поцеловала в губы и тут же дала шпоры, сорвавшись с места в карьер. Саин-Булат помчался следом, а за хозяевами погнались и их свиты…

Такой веселой и азартной, страстной и горячей Анастасия оставалась до самого рассвета. А когда во дворце зазвучали голоса поднявшихся слуг – княгиня скользнула в потайную дверцу. И снова хозяйка с гостем встретились уже в трапезной, за общим завтраком. Накормив путников, княгиня Черкасская вышла их проводить, но едва ступила на крыльцо, как по глазам ударила жесткая ледяная крупка.

– Да вы с ума сошли, в такую метель отправляться! – прикрыв лицо ладонью, крикнула она. – Сгинете ведь в пути! Эй, татары, расседлывай коней. Когда распогодится, тогда и отправитесь!

Метель стихла только через три дня, однако наступил Карачун, праздник богов зла и смерти, когда никто из дома в здравом рассудке не выглядывает. Затем пришло Рождество – а в праздники людей в дальний путь отправлять грешно. За святками было Крещение, потом случилась новая непогода, затем Афанасьевы морозы, а за ними Сретенье…

А двадцать первого февраля в ворота постучался гонец, доставивший письмо для касимовского царя.

– От Дмитрия Годунова, – глянув на печать, сказал Анастасии Саин-Булат, оторвал нити, развернул свиток. Негромко прочитал вслух:

«Не знаю, друже, там ты или нет? Может статься, я напрасно перевожу бумагу и чернила. Но если ты там, где я думаю, то знай: государь направил в Касимов грамоту. О чем в ней, не ведаю, однако же подозреваю, весной ты понадобишься в Ливонии со всеми своими силами. Твой друг ДГ».

– Вот теперь вправду нужно ехать, – свернув бумагу, поднял глаза на княгиню татарский хан. – Иначе до распутицы в Новгород не поспеть.

Женщина обняла его и поцеловала. С надеждой спросила:

– Ведь утром?

– Конечно, – согласно кивнул Саин-Булат, выгадывая им еще одну ночь на двоих.

Над крепостными стенами поднимались густые белые облака порохового дыма, но еще более плотный дым стелился над земляными валами выкопанного через ров от угловой башни бастиона. Время от времени из белесых клубов огненно сверкали выстрелы, и до холма, выбранного русским царем для своей ставки, доносился грохот пушечного залпа.

Пушкари били вслепую, благо башня крепости никуда со своего места убежать не могла, и какой урон наносят их ядра, даже не подозревали. Однако все понимали, что чем больше чугунных шариков врежется в камни укреплений, тем лучше – а потому с рассвета и до заката пробанивали длинные стволы пищалей, забивали в каждый провощенный картуз с порохом, вколачивали пыж, закатывали ядро, вставляли в запальник раскаленный железный штырь. Трясли головами после оглушительного выстрела и снова – пробанивали, забрасывали, забивали, закатывали, поджигали…

Под прикрытием дымной завесы стрельцы, боярские дети, черносотенцы и холопы бегали ко рву и забрасывали его мешками с землей. Здесь тоже действовал принцип: чем больше – тем лучше, и русские воины не ленились. Тем паче что стрелять по ним прицельно свеи не могли. Просто не видели. Зато видели замершую вдалеке крупную фигуру в собольей шубе и бобровой шапке, в окружении столь же богато одетой свиты, и время от времени неподалеку от ставки в мерзлую землю с сочным чмоканьем впивались ядра.