– Приветствуем тебя на пороге дома госпожи нашей, княгини Анастасии Ивановны, могучий царь касимовский Саин, сын Бека-Булата! Прими наше почтение и уважение! – низко поклонились все трое.

– Бек-Булат не отец мой, а воспитатель, – поправил их татарский хан.

– Прощения просим, что не зовем в дом столь дорогого гостя, однако ныне в нем пустота и запустение. Весна сейчас. Все люди, к работе годные, в полях. Знамо, день весенний опосля целый год кормит. Упустишь – не воротится. Да и невместно нам, слугам простым, без хозяйки гостей в хоромах ее принимать.

– Жаль, не довелось застать княгиню Анастасию. Давно уж не слышал о ней ничего. Не встречаемся мы с ней, писем друг другу не пишем и вовсе весточками никакими не обмениваемся, – громко ответил Саин-Булат, дабы отвести от женщины возможные подозрения, и тут же спросил: – Так где же она ныне пребывает?

– Полагаю, великой тайны мы не раскроем, – степенно ответил средний, худенький боярин, – коли скажем, что в Архангельский монастырь княгиня Черкасская убыла.

– Как?! Зачем?! – Саин-Булата словно окатило ушатом ледяной воды. – Иншал-ла! Куда?!

– Кто мы такие, ничтожные слуги княжеские, чтобы госпоже вопросы такие задавать? – развел руками боярин. – Коли захотела в монастырь, значит, захотела. Она свою волю объявила, мы ее приняли.

– Какой монастырь?! Где? – повысил голос татарский хан.

– От Твери неподалеку князья Мстиславские землями издревле владеют, – вступил в разговор левый старик с большим рыхлым носом и розовыми обвисшими щеками. – Средь прочих деревня Кушалино, что в полудне пути от Бежецка, им принадлежит. Тамо монастырь свой володетели как-то возжелали основать. Знамо, к нему княгиня Анастасия в стремлениях своих духовных и приглядывается…

– По коням!!! – не стал дослушивать Саин-Булат, взметнулся в седло и послал кобылу в стремительную рысь.

Мысль о том, что где-то там, в сотне верст за Москвой, его Анастасия, может статься, прямо сейчас принимает постриг, уходит из мира, что больше уже никогда в жизни он не обнимет княгиню, не сможет ее поцеловать… Да что поцеловать – даже прикоснуться! Эта мысль едва не лишала воина рассудка. И он гнал, гнал, гнал несчастных лошадей по полям и перелескам, не давая роздыху ни себе, ни своей свите.

Уже через одиннадцать дней покрытый пылью, усталый татарский отряд на измученных лошадях въехал в Кушалино, с некоторым удивлением осматривая здешние владения князей Мстиславских.

Пять широко раскиданных тут и там дворов с избами-пятистенками да старыми дворовыми пристройками; с грядками, не столько огороженными, сколько отмеченными жердяными изгородями. Архангельский монастырь, срубленный на взгорке над речной излучиной, имел почерневшие от времени стены церкви, местами повалившийся тын и две жилые избы, да большой амбар за ними. Храм отнюдь не сиял на солнце позолотой, а был покрыт обычной осиновой дранкой, ворота же во двор и вовсе отсутствовали напрочь. В общем, не похожа была здешняя обитель на княжеское святилище. Совершенно не походила! Единственное, что вид отсель открывался великолепный. Со всех сторон, насколько хватало глаз, зеленели всходами распаханные поля, цвели желтыми, синими, красными и оранжевыми бутонами луга, а также еще не успели сбросить розовые и белые бутоны многие яблоневые и вишневые сады. Однако в садовой красоте не заночуешь, от непогоды не укроешься, да и могилу с надгробием достойным в ней не сделаешь. Помолиться разве хорошо – да и то не во всякий день.

– Нешто обманули бояре? – усомнился Савад-бек. – Ложный путь указали?

– Я проведаю, великий хан, – спешился Яштиряк, кинул поводья совсем юному нукеру и отправился в монастырь.

Дожидаясь его возвращения, касимовский царь тронул пятками коня, проехал по селению от двора до двора, встречаемый кое-где лаем собак. В остальном же везде стояла тишина.

«Весенний день целый год кормит», – вспомнил Саин-Булат. Вестимо, в деревне ныне все от мала до велика на полевых работах заняты. Сильные пашут, слабые сеют, малые с родителями. Скот на выпасе. Сено не тратить – тоже подспорье. Так что раньше темноты местных искать бесполезно.

Касимовский царь спешился у колодца. Тут же подскочил юный слуга, достал воду, поставил ведро на край сруба. Саин-Булат напился. Вслед за ним утолили жажду его спутники. Лошадей пока к воде не пустили – дабы не запарились, коли опять скакать придется.

Сюда, к колодцу, и прибежал Яштиряк:

– Про Кушалино верно сказывают, великий хан, – тяжело дыша, отчитался он. – Князей Мстиславских деревенька. И вклад первый на обитель тоже они делали, кто-то из старших полвека тому расщедрился. Однако же в приданое княжне Анастасии она не отошла, да и в монастыре княжна отродясь не показывалась. Коли бабка не врет, конечно, которая двор подметала. Прочие Мстиславские на вклады тоже не особенно щедры. Когда батюшка-настоятель просить ездит, так крохи малые по старой памяти перепадают.

– Сильно бабка старая? – тихо уточнил Саин-Булат.

– Я так мыслю, княгини Черкасской втрое старше будет. Коли не вчетверо, – так же шепотом ответил слуга. – Да и местная она вроде. Кабы приезжал кто из князей, припомнила бы.

Судя по виду деревни, появление здесь княжеской свиты никак не могло пройти незамеченным. Это вам не Москва, в которой князем больше, князем меньше – все едино.

– Я ей двугривенный дал, как болтать начала, – уточнил Яштиряк. – Тут уж у нее язык и развязался, все как на духу выложила. Очень уж желала еще серебра заполучить. Но я прямо не спрашивал, дабы ради прибытка лишнего не наплела.

– Точно говорю, наврали нам бояре! – зло высказался Савад-бек. – Для поганых христиан правоверного обмануть завсегда за честь считается! Понапрасну копыта стаптывали, тысяча ифритов их дому!

– Может статься, она сама не пожелала слугам сказывать, куда путь держит? – рассудительно предположил смуглый и кареглазый сотник Чурали.

– Сие есть вернее всего, – прошептал касимовский царь, вспомнив, куда именно направилась княгиня Анастасия на самом деле.

Но вот куда она поехала после запретного свидания? Поди угадай… Русь огромна, и обителей в ней не счесть. Монахиню с богатым вкладом любая примет с радостью.

Саин-Булат вздохнул, открыл поясную сумку, достал кошелек, кинул расторопному слуге, задумчиво кивнул:

– Молодец!

– Твой раб, великий хан! – не к месту весело склонился Яштиряк.

– Куда теперь, великий хан? – потрепал свою лошадь по морде Савад-бек.

– В Бежецк, – отер ладонью лицо касимовский царь. – Вы все уже давно заслужили отдых. Снимем постоялый двор, отмоемся и отоспимся, дадим лошадям передышку. А там…

Татарский хан махнул рукой, прошел к своей лошади и поднялся в седло.

– Дозволь задержаться, великий хан! – попросился Яштиряк. – Авось еще чего разведаю? Завтра вас в Бежецке отыщу.

Саин-Булат кивнул, потянул левый повод, разворачиваясь, и первым пустил лошадь по пыльной дороге неспешным походным шагом.


Касимовский царь со свитой отдыхал в Бежецке полторы недели, старательно парясь в бане, вечерами долго крутясь с боку на бок на дорогой перине в хорошо натопленной опочивальне и потратив изрядную горсть серебра на местном, не самом богатом торгу. Он устроил общий пир для местных служилых бояр, со многими из которых ходил в общие ратные походы в спорную Ливонию и супротив богомерзких ляхов, съездил на медвежью охоту к боярину Остречину, побывал на свадьбе у дочери боярина Ягренева. Но как ни старался татарский хан отвлечься на насущные хлопоты и развлечения – улыбка так ни разу и не появилась на его челе, а взгляд оставался отрешенным, словно направленным куда-то внутрь.

Утром двенадцатого дня татары наконец-то собрались в обратный путь. Поскольку в этот раз никакой гонки не предвиделось, то и степняки особо не спешили, выехав за ворота постоялого двора только около полудня, торжественно и даже величаво. Теперь гости Бежецка уж никак не напоминали изможденных пыльных бродяг. За минувшие дни свита касимовского царя вычистилась и приоделась и теперь переливалась атласом халатов и шаровар, сверкала каменьями перстней и золотом цепочек, меховой оторочкой плащей, витиеватой вышивкой тюбетеек. А иные из сотников даже надели чалмы с крупными самоцветами надо лбом. Они медленно двигались по улице на тонконогих туркестанских скакунах, гордо поглядывая с высоты седел на собравшихся неверных…

И вот тут всю красоту момента испортил какой-то малец – босоногий, в серой рубахе из домотканого полотна и таких же штанах, верхом на неоседланном годовалом жеребенке. Он нагнал кавалькаду со стороны двора и, поравнявшись с Саин-Булатом, громко закричал:

– Эй, боярин! Это ты касимовским царем у нас прозываешься?! Рубль тогда давай!

– Да ты нешто обезумел, сорванец? – грозно рыкнул Чурали и отвернул грудью своего крупного мерина на жеребенка.

– Оставь его, сотник, то моя оплошность вышла! – крикнул из хвоста колонны Яштиряк. – Это я пообещал рубль тому, кто известит касимовского царя о приезде княгини Черкасской в Кушалино!

Гнедая кобыла, захрипев, поднялась на дыбы и, сделав на задних ногах несколько неуверенных шагов, скакнула вперед, стремительным галопом пронеслась по улице, только чудом не сбив с ног никого из глазеющих на знатных путников горожан. Остальная свита, ругаясь, стала спешно разворачивать лошадей.

– Эй, царь! А рубль?! – возмутился малец.

– Будет тебе рубль, мелюзга безмозглая, – расстегнул поясную сумку Яштиряк. – Коли я пообещал, то мне, выходит, и платить.

– Почему это «безмозглая»? – возмутился мальчонка. – Сам же награду сулил!

– Кто же так с царем разговаривает, дикая ты деревенщина? Скажи спасибо, плетью поперек хребтины не получил, а то и саблей. Вот, лови!

– Был бы рубль, на остальное наплевать! – поймал награду радостный мальчишка.

– Были бы мозги, получил бы кошель, а не рупь жалкий, – ответил нукер и пустил застоявшегося скакуна в галоп, нагоняя своего господина.

Отдохнувшая за неделю лошадь летела по дороге стрелой, одолев пять верст пути всего за полчаса. Влетев на монастырский двор, Саин-Булат увидел огромный, как ушкуй, возок, обшитый жженой рейкой и покрытый олифой, выпряженных лошадей, щиплющих траву под частоколом, буквально скатился с седла, вбежал в двери церкви, внутри добежал до алтаря, окликнув стоящую у креста прихожанку в плаще с собольим воротом:

– Анастасия!

Женщина оглянулась, и воин с облегчением расхохотался, увидев драгоценные голубые глаза. Схватил тонкие белые ладони, притянул к себе одетую под плащом в легкий сарафан княгиню, обнял и закружил, целуя щеки и брови, губы и шею, тонкие резные ушки и острый носик.

– Что ты делаешь, мой витязь? – обхватив его за шею, блаженно зашептала Анастасия. – Люди же кругом!

– Пускай! – выдохнул Саин-Булат. – Я тебя больше не отпущу, чудо мое дивное, ни на миг и ни на час. Нет мне без тебя жизни, нет мне без тебя судьбы, любимая, ненаглядная моя! Душа моя, дыхание мое, услада глаз моих. Вместе отныне останемся, что бы ни случилось, с мига сего и до последнего часа! В том тебе мое слово.

– Но ведь это невозможно, любый, – провела ладонью по его щеке княгиня. – Разные мы, из миров разных. Нет у нас общей судьбы.

– Есть, Настенька! – взял ее лицо в ладони татарский хан. – Нет силы, способной нас разлучить, коли мы вместе остаться возжелаем! Я слишком долго искал тебя, мечтал о тебе, боялся за тебя, чтобы отпустить снова. Отныне ты будешь рядом со мной всегда. И если ради этого мне нужно отвести тебя под венец в христианском храме, я это сделаю!

– Но ты же… Ты же потеряешь все! – мотнула головой женщина.

– Ты дороже всего мира, любимая, – в самые ее губы прошептал Саин-Булат. – Лучше потерять все, нежели тебя!

В храме внезапно стало шумно. Это, чуть припозднившись, вслед за касимовским царем ввалилась в двери и вся его свита.

Служки, старухи, нищенки, что находились внутри церкви, от такого зрелища моментально забились по углам и словно растворились в темноте. Кто-то помчался за помощью, и очень скоро из бокового придела появился благообразный пузатенький попик с рыжей курчавой бородкой и густыми черными бровями. Священник что-то дожевывал на ходу и одергивал на себе черную рясу. На груди его раскачивался большой ивовый крест, бритую голову прикрывала расшитая бисером коричневая тюбетейка.

– Да благословит вас Господь, дети мои, – бегая глазками, пробормотал он.

– Пожени нас, священник, немедленно! – потребовал Саин-Булат. – И я построю для тебя здесь новую церковь!

– Коли невеста согласна… – чуть приободрился священник.

– Невеста согласна, отче! – рассмеялась княгиня.

– …не могу не спросить, подбородки ваши голые лицезрея, – продолжил остепенившийся на глазах попик, – каковую веру вы исповедуете?

– Учение пророка Мухаммеда, да будет благословенно его имя, священник, можешь не сомневаться! – кивнул татарский хан.