— Нет, не принимай ничего, — крикнула я в пустой квартире. — Что случилось с Марией? Ты должна вспомнить. Тебе известно о пистолете. Она — твоя мать. Как ты могла выбросить ее из памяти? Если примешь лекарство, ты, как обычно, уснешь; когда проснешься, воспоминания исчезнут. Остались заключения коронера, люди, которые, должно быть, знают, друзья из оркестра. Их легко найти. Если ты спросишь о Марии…

Худое лицо Марии и ее голос с русским акцентом вернулись ко мне так живо, словно она находилась в комнате рядом со мной. Мама надломленно умоляла: «Оставь ее, Роланд. Как ты можешь? Она же не понимает». На меня смотрели те же самые опустошенные глаза, которые были у нее, когда мы лежали в постели втроем — она, папа и я. Он между нами.

Давление поднималось. Я встала налить воды и, шагнув к дивану, задела подлокотник кресла. В глазах появились какие-то расплывчатые ломаные линии.

Восемь часов. Совсем недавно было шесть. Почему я так долго просидела в деревянном кресле с прямой спинкой? Казалось, мой рот набит ватой, а язык распух. Я встала и, держась за стену, направилась к дивану.

Уже девять? Только что было восемь. Очевидно, я снова задремала. Я добралась до ванной.

Двенадцать часов дня? Я никогда не спала так долго. Всегда вставала без будильника в семь. Меня ждали на съемочной площадке в восемь, надо позвонить Жозе… Длинные гудки мучительно отдавались в голове, пришлось положить трубку.

В зеркале отразились налитые кровью глаза на белом лице… надо поесть… принять душ… подышать воздухом… потом я пойду работать. Я стала раскладывать вещи, немного, самый минимум. Но для заполнения двух маленьких шкафчиков требовалась энергия, которой не было. Я откинулась на спинку кресла… этот шкаф — для брюк, тот — для платьев… или наоборот. Мои записи, документы, планы… они в чемодане, нет, в портфеле… А, вот таблетки… надо взять воду… убрать чулки в шкаф…

Я добралась до кухни, поднесла чашку к губам, но руки не слушались, вода пролилась на грудь. Проглотив таблетки, я прижалась головой к стене и почувствовала, что падаю. Надо прилечь… простая кровать без украшений… не отговаривай себя… дальше по коридору. Я добрела до спальни и упала на кровать… какое приятное падение… но если упасть слишком далеко…

Внезапно зазвонил телефон.

— Элизабет, это я. — Голос графа прорывался сквозь помехи.

— Я тебя не слышу, — неуверенно вырвалось из пересохшего рта.

— Я сейчас в машине, — сказал граф. — Перезвоню через пять минут, когда треск исчезнет.

Я с трудом положила трубку. Какие неудобные аппараты! Наверно, дело в том, что мне плохо. К тому же вокруг темно.

Телефон зазвонил снова.

— Элизабет, это я. — Голос графа звучал отрывисто, ясно. — Теперь слышишь?

— Да, — с трудом ответила я.

— Что-то случилось? С последней пятницы никто не получал от тебя вестей. Прошло шесть дней.

Шесть дней? Он, верно, ошибся.

— Я переехала на квартиру, — придумать другой ответ мне было не под силу.

— Да, да, я знаю, — нетерпеливо выпалил он. — В конце концов в отеле мне дали этот номер. Похоже, ты просила не сообщать его. Несколько песет решили проблему. Что с тобой?

— Ничего особенного. — Меня почему-то здорово задел его тон. — Я уезжала на уик-энд, а затем перебралась сюда.

— Мой уважаемый партнер, — он, видимо, затянулся любимой сигаретой «Голуаз», — вы так легко поддались обаянию этого известного американского журналиста?

— Конечно, нет! — Мне удалось справиться с собой. — Нью-йоркские дела. Я оставила тебе в понедельник сообщение с просьбой передать остальным. Что? Ты не получил? Бывает. Извини… извини… я-то была уверена…

Ложь, необходимая ложь.

— Ничего страшного, — перебил он, давая понять, что не верит. — Надо поговорить о существенном. Снова проблемы, связанные с деньгами. Французскому банку нужна точная информация о положении дел на сегодня; только после такого отчета они смогут выдать вторую половину кредита. Это их право, надо предоставить им материал.

Звон в ушах прекратился. Он, несомненно, лжет. Я разговаривала с банком в пятницу. Никто ничего об отчете не говорил. Цифры потребовались ему. Мое поведение показалось ему странным, и граф занервничал. Но он прав, я бы сделала то же самое. Когда речь идет о фильме, можно запросто потерять миллионы.

— Ты можешь его подготовить?

— Могу… почему нет? — ответила я. — Они вправе интересоваться. Да, завтра утром.

Но в голове крутились мысли… записи, документы, счета… в портфеле, который лежит в гостиной, нет, в шкафу, таблетки в ванной…

— Элизабет? — Голос графа прервал мои размышления. — Или снова помехи? Ты меня слышишь?

— Конечно, слышу. Отчет для банка… Все материалы находятся здесь, в квартире… составление отчета займет несколько часов.

— Хорошо. Хорошо. Встретимся в «Ла Луна» завтра в семь. — Это звучало скорее как приказ, нежели как просьба. — Выпьем аперитив и поговорим. Может, назовешь твоему партнеру некоторые цифры, а?

— Да, в семь часов… «Ла Луна»… приеду… выпьем аперитив.

— Элизабет, что с тобой? Ты с любовником?

— Нет, конечно. Ты звонишь посреди ночи. Я спала.

— Моя дорогая, сейчас только шесть, — с укором произнес он.

— Я спала. У меня легкая простуда. Спасибо, что разбудил. В комнате темно.

— Здесь что-то не так. Может, ты действительно разболелась?

— Говорю тебе, ничего серьезного. «Ла Луна», в семь. Спасибо, что беспокоишься обо мне.

Положив трубку и включив свет, я изумилась, увидев два подноса. На одном остался недоеденный омлет, на втором — суп и салат. Рядом лежали отдельные счета из кафе. С различными датами. А подле — таблетки Бетти. Я каким-то образом потеряла два дня.

Я снова проснулась в семь утра, как обычно, До того, как зазвонил будильник, и приготовила крепкий кофе. В голове еще пульсировало, но я уже чувствовала себя лучше. Может, я действительно подцепила какую-то инфекцию. Мне пришлось осторожно пройтись по гостиной чтобы проверить… легкое головокружение… нет, все в порядке… просто слабость. Крепкий кофе взбодрит меня… вот портфель, на стуле, загляни туда… да, документы, счета, планы, цифры, все на месте, в полном порядке.

Я села за стол, раскрыла свой «лаптоп» — миниатюрный компьютер — и начала работать. В скудно обставленной квартире царила тишина. Здесь все было чужим, ничего не напоминало о прошлом, не представляло интереса. Не было даже намека на будущую радость или горе, с улицы не проникало ни звука, ни лучика солнечного света. Именно это мне и нужно.

Я работала гораздо дольше, чем рассчитывала, но все же закончила отчет. И отправилась искать, где бы его распечатать. Над летними улицами поднимался пар, выхлопные газы множества машин душили меня. Наконец подвернулось одно бюро, затем заглянула в стеклянный кафетерий на Пасео де Грасиа, затем прошла на забитую людьми и голубями площадь Плаза де Каталуна, оказалась возле Рамблас де Каталуна, спустилась к порту через заполненный цветами центральный променад. Около Рамблас группа молодых светловолосых немцев в сандалиях и с рюкзаками на спинах смотрели шоу мимов напротив ряда лотков с сувенирами. Налево начинались извилистые узкие улочки Старого Квартала, они и привели меня к отелю «Колон».

— Мадам, — портье вручил мне перетянутую резинкой пачку корреспонденции. — Еще одно заказное письмо.

— Как любезно с вашей стороны.

Это действительно было любезностью. Обычно вам передают уведомление, и вы идете на многолюдную почту.

Портье удивленно посмотрел на меня.

— Конечно, сеньора, вы же оставили письменное указание принимать вашу корреспонденцию. Пожалуйста, подождите минуту.

— Спасибо.

Я принялась просматривать новые сценарии и нью-йоркские счета.

— Вот, мадам, — портье вернулся с конвертом «Федерал экспресс».

Там лежало письмо от Стивена. Я поднесла конверт к свету… дата стерлась. Бережно убрав конверт в сумку, покинула отель. На противоположной стороне площади возвышался собор, округ которого в этот солнечный день гуляли ногочисленные туристы. Рядом ждали огромно автобусы, металлические крыши отражали жаркие лучи. Мне захотелось посидеть на ступенях собора и прочитать письмо, но голова снова закружилась, мир показался слишком большим, а путешествие через площадь — чересчур длинным.

Я расположилась в ближайшем кафе, бросила пачку сценариев на край стола, а письмо Стивена — на середину, прямо перед собой. Рассмотрела надпись на конверте. Рукописный текст таит в себе нечто личное, создает эффект присутствия человека. Я развернула письмо.

Дорогая Элизабет!

Сейчас подо мной исчезает Барселона, и мне трудно выразить охватившее меня ощущение пустоты. В Коста-Брава я вовсе не собирался подвергать себя эмоциональному риску, делясь с тобой самым сокровенным. Но сейчас, глядя вниз на этот прекрасный город, я вижу твою улыбку, и внутренний голос велит написать это письмо. Я чувствую нашу связь и знаю, что ты испытываешь то же самое, но по какой-то причине стараешься подавить. Возвращаясь из Коста-Брава, я хотел только одного — удержать тебя. Заставлял себя не смотреть в твою сторону.

Впервые встретившись с тобой в июне в самолете, я полушутя решил, что ты моглибы составить счастье всей моей жизни. После уик-энда я понял, что это правда. Не знаю, почему мне было очень трудно выразить свои чувства, но сейчас я боюсь потерять тебя навсегда.

Пока мы держались как друзья, я мечтал показать тебе величайшие горнолыжные трассы мира, видел нас среди снегов в Инсбруке, на Монблане, в Аспене перед камином. Я мысленно говорил о том, как сильно люблю тебя. И мог бы раствориться в тебе.

Что такое любовь, если не высшая форма существования? Влюбленный излучает невероятную энергию, мир кажется ему тем великолепным местом, которым он должен быть. Проблема только в том, что мы оба привыкли искать и не находить любовь.

Элизабет, такое приходит раз в жизни. Потерять его — непозволительная роскошь. В любом случае ты — женщина, которую я люблю.

Стивен

Перечитав письмо Стивена, я остановилась на словах: «В любом случае ты — женщина, которую я люблю». Потом взяла свою почту, оплатила счет и покинула кафе; вышла через Баррио Готико на Авенида Портал де л'Ангел, Линовала Плаза де Каталуна, попала на Пасео де Грасиа. И все время крепко сжимала в руке письмо Стивена.

Хорошо, я расскажу тебе, Стивен, все, что случилось с Бетти. И после этого ты счастливо заживешь со мной, глубоко травмированным продюсером, связываться с которым все боятся. Репортеры «Пипл» опишут, что руководители телекомпании пришли в ярость, поскольку в каждой бульварной газетенке будет освещено истинное прошлое новой жены Стивена, в юности жившей со своим знаменитым отцом. Он не испугался профессионального краха. И проявил такую чуткость к несчастной жене. Как похвально!

Я шагала, нервно размахивая письмом, пока не добралась до квартиры. Одежда по-прежнему валялась на полу… Прошло несколько мгновений, я наслаждалась тишиной, ощущая себя почти невидимой. Все остальное находилось снаружи.

В семь часов пятнадцать минут граф сидел в «Ла Луна» в окружении молодых женщин — высокой, стройной скандинавской блондинки и гибкой темнокожей африканской красотки. Стены зала, обшитые по новейшей итальянской моде изразцами, усиливали каждый звук. Взрослые люди в костюмах от модных кутюрье смешались с молодежью в черных куртках. Кондиционеры работали на полную мощность.

— Элизабет, я здесь, — граф энергично помахал стеком.

— Привет, — я старалась говорить твердо и уверенно.

Спутницы тактично покинули его, предоставляя возможность поговорить о делах. Мне оставалось только одобрительно посмотреть на графа.

— Похоже, совсем неплохо, что я немного задержалась.

— Отчет готов?

Он сразу перешел к делу, закурил «Голуаз».

Внимательно просмотрел все цифры и последние расчеты, относящиеся к будущей работе. Изучил каждую колонку, пока не убедился, что все в полном порядке. Наконец доверие и хорошее расположение духа партнера восстановились. Впрочем, было еще кое-что.

— Ив сейчас здесь, — заявил граф.

— В Барселоне? Очень интересно.

Ив Боланье не любитель бесцельных увеселительных поездок.

— Какой бы ни была цель этой поездки, я видел его длинный белый «бугатти», ползущий по Рамблас, точно блестящее доисторическое насекомое.

— Его автомобиль? Вероятно, он намерен здесь задержаться.

— Совсем необязательно. Он всегда берет свой автомобиль, на какой бы срок ни выезжал. Хромированный бампер его машины напоминает морду муравьеда, а на пластинке для номеров — только представь себе — его фамилия!

— Ну, не стоит обвинять его в этом. Есть кое-что посерьезнее.

— Правда?

Граф навострился в предвкушении новой международной сплетни, которой он сможет пополнить свой богатый арсенал.