Снежана Черная - Цена притворства

Но что никогда не забывалось, так это их последние мгновения перед смертью в линзе его оптического прицела. Это тот случай, когда не помнишь всей мизансцены, зато какой-то стоп-кадр врезается глубоко в память.

Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами, и, глядя в широко распахнутые глаза своих жертв, он видел устилавшую их пелену пустоты. Она проникала в Данино сознание, постепенно заполняя собой и его самого, лишая обычных человеческих эмоций. Он физически ощущал в себе опустошение, которое невозможно было ничем заполнить: ни лаской продажных женщин, ни удовлетворением от ещё одной крупной суммы денег. Оно зияло в его взгляде, таком же пустом и безжизненном, как и у его жертв.

Даня всё чаще задавался вопросом, когда уже и его самого решат устранить? В том, что именно так и будет, он не сомневался. В начале своей карьеры он знал порядка двух десятков штатных ликвидаторов столицы. Сейчас из «старых» остался в живых только он и ещё один. Остальные? Ну, лежат где-то. В каких-то лесах. Такой процент выживаемости. На их место приходят новые, снова уходят, и так по кругу.

Беркут оказался хорошим стратегом и жёстким руководителем. О его жестокости ходили легенды, но что из них было правдой, а что вымыслом, Даня не брался судить. Под началом Беркута ОПГ разрасталась, пуская корни всё глубже. На фоне борьбы с чеченскими бандами, которые Беркут люто ненавидел, ему удалось объединить две враждующие группировки с большой пользой для себя. Основной костяк - это спортсмены или, как и сам Беркут, выходцы из силовых структур. В конце концов он подмял под себя добрый кусок столицы и не собирался на этом останавливаться. Данью облагались не только мелкие предприниматели, но и банки, предприятия и концерны. Конкурентов или тех, кто не хотел платить и каким-то образом стоял на его пути, Беркут убирал. Часто при помощи того же Данилы.

Даня прекрасно отдавал себе отчёт в том, что когда-то придёт и его очередь, и однажды этот день наступил.

В 1998-ом у Беркута возник конфликт с крупным бизнесменом чеченского происхождения Аббасом Балиевым. Было решено устранить зажравшегося чечена, и дело передали Снайперу.

Вечером дня Х, когда Аббас с компанией вышел на порог ночного клуба «Доллс», Данила взял его на прицел винтовки. Первая пуля угодила Балиеву в грудь. Мужчина начал медленно оседать на землю, и пока телохранители бестолково размахивали пистолетами, пытаясь определить местоположение киллера, Даня произвёл контрольный - в голову.

Помня наказ Беркута - убить по возможности всех, кто оказался рядом с Балиевым, он начал отслеживать в прицел двух его спутников. Один сразу попытался убежать и получил пулю под левую лопатку. Второй, казалось, совсем не опасался за свою жизнь и старался накрыть собой истекающего кровью друга. Эта сцена заставила Данилу опустить ружьё. Он восхитился смелостью этого человека и выстрелить в него не решился. Отбросив винтовку, Даня спустился с чердака и вышел налегке через проходной подъезд на другую сторону многоквартирного дома.

В парике, накладных усах и очках в роговой оправе, через несколько минут он уже шёл под прикрытием деревьев по Скверу на Трёхгорном Валу. Поравнявшись с памятником борца-пролетария, Даня на ходу отсалютовал ему по-армейски – ладонью от виска - и направился в сторону жилых домов на противоположной стороне улицы 1905 года.

Он шёл незаметной тенью, не оглядываясь по сторонам. Зачем? Если бы кто-то сидел на хвосте, то Даню ликвидировали бы ещё в сквере – лучшего места исполнения не найти. А не в сквере, так в подъезде съёмной квартиры.

Его ликвидация - это лишь вопрос времени и, положа руку на сердце, скорей бы это случилось. Как известно, ожидание казни – хуже самой казни. А жизнь, которую он вёл – это и не жизнь вовсе. Даня даже сомневался, жил ли он на самом деле. Мир вокруг был пустым, а внутри него самого пустота уже давно была обычным явлением. Он смирился с ней, принял её, и они стали одним целым.

Казалось, и не было никогда того парня, который только-только дембельнулся. Парня, полного устремлений и смелых планов на будущее. Горизонты тому мальчишке казались безграничными, а небо над головой безоблачным. Другое дело сейчас, когда ему тридцать и нет ни горизонтов, ни планов, ни каких-либо целей. Он постоянно в тени и постоянно один, потому что просто не имеет права привязываться к кому бы то ни было.

Данила не раз задавался вопросом о смысле своего существования и каждый раз вынужден был признать, что смысла нет. Не станет Снайпера – его место займёт кто-то другой, и одному Богу известно, закончится ли когда-нибудь этот круговорот.

Он неспешно шёл к своей машине, которые менял так же часто, как и временные пристанища.

Он никогда не ездил на дорогих авто. Не то чтобы не мог себе этого позволить - отнюдь. Чего он не мог себе позволить, так это привлекать лишнее внимание, потому и средства передвижения его были такими же неприметными, как и он сам.

Данила уже издали видел свою потрёпанную «семёрку», но что-то его заставило остановиться и затаиться в тени жилого дома. Он будто боролся с каким-то чувством. Ну не хотелось ему туда идти! Напрягая зрение и прислушиваясь к ночной тишине, он не заметил ничего подозрительного, и всё равно что-то было не так. Интуиция о чём-то отчаянно ему сигналила, а своим предчувствиям Даня привык доверять.

Порой они тревожат без зримого повода, предвещая тупик, билет в один конец, навстречу отчаянной или даже безнадёжной ситуации. Но редко кто-то проверяет это издалека, большинство плюёт на сигналы. Как правило, неосмотрительный плевок оборачивается (и довольно быстро) угрозой угодить между молотом и наковальней.

В данном случае излишняя предосторожность и пятиминутное ожидание сполна оплатились – возле его машины мелькнула чья-то тень. Следом в ночной тишине совдеповского дворика послышался хлопок закрываемой дверцы, а через секунду прогремел мощный взрыв, выбивший стёкла ближайшего жилого дома и поднявший вой автомобильных сирен. Даня упал на землю, куски стекла и железа расшвыряло на десятки метров, а его «семерку» подбросило до уровня второго этажа! Взрывчатки явно не пожалели, от бедняги, позарившегося на его жигулёнок, должны были остаться лишь мелкие фрагменты, едва ли пригодные к идентификации.

Не было никаких сомнений в том, что поработал профессионал.

Это был его шанс! Пусть он сейчас умрёт для всех, подорвётся в машине, начинённой взрывчаткой, как новогодняя утка яблоками.

Всего один момент колебания, взгляд, брошенный на взметнувшееся столбом пламя, а в следующий миг Даня уже стремительным шагом направился прочь. Он шёл в ночь незаметной тенью, человек без имени и без прошлого. Данилы Снайпера больше не было, а вместе с ним уснуло вечным сном и его искусство убивать.

Ехали мы молча. Я тупо уставилась перед собой и время от времени бросала косые взгляды на Бультерьера, а он, казалось, вообще был далеко отсюда. Собственно, он вёл себя как и всегда.

Я не понимала, как он может быть таким спокойным. Меня била крупная дрожь, а в ушах до сих пор стоял жуткий хруст – характерный звук, когда нож входит в грудину. Его уже ни с чем не спутать и из головы не вытравить. Почему-то именно это кошмарное воспоминание вытеснило все остальные ужасы. Или, по крайней мере, отодвинуло их на задний план. Возможно, спустя какое-то время я и отойду от шока, чтобы рационально осмыслить всё произошедшее, но пока мой мозг отказывался что-либо понимать.

«БМВ» рассекала ночную мглу светом фар, устремляясь вперёд, всё дальше от столицы. Рублёво-Успенское шоссе осталось позади, мы двигались в западном направлении, покидая Одинцовский район.

- Куда мы едем?

Ответом мне было молчание.

- Ты отвезёшь меня к папе?

Снова тишина.

Это уже даже не раздражало. Скорее угнетало неведение, а собственное ближайшее будущее казалось весьма сомнительным. Я даже не знала, где сейчас моя семья!

- Не молчи, пожалуйста, - выдавила я из себя совсем тихо.

Ответа снова не последовало.

А меня охватила паника. Дрожь усилилась, меня трясло так, что зуб на зуб не попадал. Вопросы в моей голове только множились: «А куда он меня везёт? А что ему от меня нужно? А почему он молчит? И где, чёрт побери, папа?!»

Но я тут же мысленно дала себе пинка.

Глупо. Если бы не Бультерьер, я была бы уже давно мертва. Сомневаюсь даже, что ниндзя успел бы до меня добраться раньше, чем шальная пуля.

Но что если Бультерьер тоже преследует какие-нибудь свои корыстные цели, и моё спасение было отнюдь не жестом доброй воли? Ведь не зря он так остервенело меня защищал! Намного логичнее было бы бросить меня там, за всё «хорошее», что он за годы службы от меня натерпелся.

И когда я уже потеряла всякую надежду на ответ, Бультерьер, не отрываясь от созерцания ночной дороги, произнёс:

- Пристегнись.

И всё. Просто «пристегнись».

Какое-то время я ещё гипнотизировала взглядом его профиль, пока не поняла, что разговаривать со мной он более не намерен.

- Да пошёл ты! – выпалила я в сердцах.

Бультерьер дёрнулся, и я сначала даже не поняла, что произошло, но мои губы обожгло огнём.

Он ударил меня по губам!

- Ты охренел? – тут же взревела я пожарной сиреной.

Ещё один шлепок тыльной стороной ладони обжег губы, да так, что они запульсировали. Больно, блин! Адреналин после встречи с ниндзя схлынул, и разбитые губы, как и челюсть, болели так, что даже разговаривать было невмоготу. Не удивлюсь, если и физиономия распухла.

На глаза навернулись слёзы. Смахнув скатившуюся по щеке предательскую слезинку, я злобно уставилась на этого непрошибаемого мордоворота.

- Пристегнись, - Бультерьер равнодушно повторил свой приказ, как будто речь шла о погоде.

Ещё одна слезинка скатилась по щеке, за ней вторая. А следом слёзы покатились градом, и я уже не сдерживала себя. Это была и реакция на боль, и последствия пережитого шока, и жалость к самой себе. Эмоции просили выхода, но в то же время скопившись глубоко в груди, не желали выходить наружу. Слёзы и те не приносили облегчения.

Шмыгая носом, я всё-таки потянула за ремень безопасности и принялась тыкать замком рядом со своим сиденьем. В глазах двоилось от устилавшей их влаги, и я почти ничего не видела. Со всевозрастающим исступлением я пыталась воткнуть дурацкий замок в защёлку, пока не почувствовала, как рука Бультерьера направила мою кисть, а в следующий момент сработал щелчок механизма.

- Твой отец мёртв, - глухо произнёс мужчина, - тебя должны были тоже исполнить специально обученные люди.

Бросив на меня короткий взгляд, Бультерьер добавил:

- Можешь не благодарить.

Смысл его слов до меня дошёл не сразу. Должно быть, я так сильно замкнулась в себе, упиваясь своими горестями и размазывая по лицу слёзы, что сказанное Бультерьером сначала пропустила мимо ушей. Когда же слова «отец» и «мёртв» достучались-таки до моего перегруженного «процессора», я круто развернулась и во все глаза уставилась на Бультерьера.

- Я тебе не верю, - прошептала я.

Мужчина ожидаемо никак не отреагировал.

В мчавшейся машине повисло напряжённое молчание, и это давило на нервы.

- Где моя мать? – твёрдо спросила я и, памятуя о его славной привычке оставлять вопросы без ответов, добавила: – Отвечай!

- Она тебе не мать. Забудь о ней, - прошелестел Бультерьер.

И всё сразу встало на свои места. Да он же чокнутый! И как я сразу не догадалась!

Это открытие меня, с одной стороны, порадовало, потому как верить в то, что Бультерьер говорит, совершенно не хотелось. С другой - возникли серьёзные опасения, и благополучный исход всей этой ситуации начал казаться ещё более сомнительным.

- Тебе бы в больницу, - осторожно начала я, - плечо полечишь… и голову.

Я бросила взгляд на распоротую ткань его пиджака на плече. Рассмотреть рану не представлялось возможным. Бультерьер практически подпирал головой крышу, в то время как я скукожилась на краешке сиденья непонятным карликом.

Может, у него под пиджаком броня, и ему эти штуки в руках бешеного ниндзя до лампочки. Так, в зубах разве что поковыряться.

Он бросил на меня мимолётный взгляд, должно быть, до охранника дошло, что ему попросту не верят, но вместо грубости или очередного шлепка Бультерьер неожиданно улыбнулся. Это была мимолётная улыбка, очень неприятная и неживая, на его лице она смотрелась так же неестественно, как, в общем-то, и любая другая эмоция. Но это продолжалось лишь одно очень краткое мгновение. В следующий же миг его взгляд заледенел, черты лица хищно заострились, и Бультерьер произнес: