У старика ничего не было — ни оружия, ни еды. Немытый, грязный и наверняка голодный. Реми взялся за мешок.

— Мы как раз собирались перекусить, не хотите с нами, месье?

— Если можете поделиться, буду обязан, — достоинство, с которым старик произнес эту фразу, было просто удивительным, учитывая его состояние. — Правда, для моих зубов мясо не очень…

— У нас есть копченый лосось, — мягко предложил Реми.

Он сел спиной к стволу дерева, жестом поманил Солей садиться.

Слегка помедлив, уселся и старик; от запаха копченой рыбы в уголках рта у него появилась слюна.

Они поели, и старик рассказал им свою печальную историю. Его звали Оливье Годе, он жил с внуком, его женой и их тремя малышами. Пришли солдаты, внук Жермен схватился было за ружье — сразу пристрелили.

— Как собаку, месье! — делился горем месье Годе. — Так у порога и умер. Другие попытались бежать в лес — тоже всех поубивали, даже самого младшего, а ему всего пять лет было. На глазах у матери, а потом и ее… И меня бы прикончили, если бы не спрятался. А зачем мне теперь жить? Лучше бы и меня убили. Забрали все: муку, горох, кур, корову. Все им на пропитание пошло теперь.

Он ел жадно. Съев все, облизал пальцы, потом вытер их о свои лохмотья.

— Вы смелый человек, — это прозвучало как "безумец", — если идете здесь, да еще и с молодкой. Они хватают всех акадийцев без разбора — и на корабли.

— И куда же потом?

— Кто знает? — Месье Годе пожал костистыми плечами. — Их больше никто не видел.

Возмущение Солей наконец пересилило страх.

— А жители? Почему же они не защищаются?

Месье Годе беспомощно развел руками:

— А что они могут сделать, мадам? У каждого один мушкет, а у тех — дюжины. Многие уходят, бросают все, не знаю, что с ними дальше. А мой внук поклялся никуда не уходить отсюда, не бросать свою землю, вот и остался здесь навсегда, — он снова обратился к Реми: — Слышали, что они дали форту новое название? Теперь это форт Камберленд. — Английское слово прозвучало у него как-то странно. — Красномундирники повсюду. Все забирают, сжигают, даже церкви. Как-то прихожане на них набросились — с топорами, косами. Ну человек тридцать перебили, новые пришли, церковь все равно с землей сровняли, и дома тоже. Чего добились-то? Нас слишком мало против них, и есть нечего.

Помолчали; было слышно только чириканье птиц. Старик вздохнул и начал подниматься с земли.

— Благодарю вас, месье, за пищу. Счастливо вам с вашей молодкой добраться.

Мгновение — и он исчез в чаще.

Реми повернулся к Солей, попытался улыбнуться.

— Ну, чем скорее отсюда, тем лучше. Ты что-то ничего не ела.

— Не хочется. Вся душа переворачивается. Бойня настоящая. И женщин с детьми не щадят.

— Да, паршиво все это, — Реми обнял ее, прижал к себе. — Но мы выберемся. Поешь только. Без еды нельзя.

Она не сказала ему о том, как она боится за своих, которые там, в Гран-Пре. Страх ушел куда-то вглубь, но на душе было по-прежнему муторно.

Прошел день, они, кажется, миновали опасную зону, где свирепствовали каратели. Пепелищ больше не встречалось, но жители, не переставая, жаловались.

— Муки нет. И гороха тоже. Эти чертовы англичане не пропускают сюда суда с продовольствием. Из Луисбурга тоже ничего не идет. От самого Галифакса — везде заставы, заставы…

Уже новое, английское название употребляют. Противно… В остальном, однако, жизнь текла там, как обычно, и к ним снова возвращалась надежда — а может быть, дома все по-прежнему, как тогда, когда они отправлялись в свое путешествие?

Теперь Реми и Солей двигались быстрее, разводили костры, спали спокойнее, хотя любой резкий звук — лось, продирающийся через чащобу, например, — заставлял их вскакивать. Реми не расставался с мушкетом ни на минуту.

Солей теперь больше всего беспокоило, как они опять будут переправляться через это страшное место с водоворотами и высоким приливом. Конечно, она уже имела кое-какой опыт в гребле, но снова пережить этот ужас ей не хотелось… А по берегу, кружным путем — это займет много дней, нет, она этого не хочет.

Уже созрела смородина. Они остановились на ночлег засветло, и Солей смогла набрать корзинку. С какой жадностью она набросилась на ягоды, даже странно. Реми она пообещала, что, когда у них будет печка, она испечет ему пирог со смородиной.

— Теперь совсем недолго осталось ждать, — сказал Реми уже не таким напряженным голосом, как в последние дни.

Утром она проснулась от запаха жарившейся рыбы. Реми пристроился у костра, улыбнулся ей, когда она подняла голову.

— Вставай, соня! Если пораньше сегодня выйдем, заночуем уже на утесе, там, над проливом.

Солей встала какая-то разбитая, сбегала в кусты. Аппетитный запах еды сегодня ее никак не привлекал. Ее затошнило, потом вырвало. Она вышла из кустов, пошатываясь, бледная как мел.

— Что случилось? — Реми поднялся ей навстречу с озабоченным лицом.

— Плохо что-то… — с трудом выговорила она, прижимаясь к нему. Приступ уже проходил.

Он обнял ее.

— Сколько времени у тебя прошло с последнего раза? По-моему, уже больше месяца.

Она отстранилась от него. Она совсем об этом забыла — время было такое жуткое, эти солдаты…

— Реми, ты думаешь? Ой… — она быстро подрассчитала и радостно воскликнула: — Неужели правда? У нас будет ребенок?

Он засмеялся, вновь привлек ее к себе.

— Возможно, если только ты не наелась вчера несвежей рыбы. Но меня-то не тошнит. Говорил я тебе: Мадаваска принесет нам счастье!

Ее недомогание быстро проходило. Они еще несколько раз поцеловались, потом он поднял ее на руки и закружил вокруг костра.

— Первый сыночек! — напевал он.

— Первая дочурка! — подхватывала она.

Впрочем, время не позволяло отвлекаться. Вперед, вперед! Но теперь каждый раз, когда Реми подавал ей руку, чтобы помочь перебраться через упавшее на тропу дерево, или просто оглядывался через плечо, как она, Солей видела в его глазах какую-то новую, особую заботливость и нежность.

Времени подумать о себе у нее было, впрочем, достаточно. Иногда она с каким-то удивлением бросала взгляд на свой живот — такой же впалый, как всегда. Вроде ничего не изменилось — а вот, поди ты! Неужели там новая жизнь, ребенок Реми?!

Радость переполняла ее весь оставшийся путь. Даже пролив не показался ей теперь таким страшным; лишь на секунду ей пришла мысль, что если их лодка попадет в водоворот, то погибнет не только она, но и будущий ребенок.

— Ничего не случится ни с тобой, ни с ним, — заверил ее Реми, будто читая ее мысли, и она решила довериться ему.

Красные скалы все ближе, опасные места давно позади, и они уже поднимаются вверх.

Отсюда уже сама Солей знает дорогу.

Вот и ее родной Гран-Пре. Отовсюду слышатся приветствия, на лицах людей радость, удивление. Солдаты в форте вроде есть и новые, но больше их как будто не стало. Посмотрели на пришедших холодно, но не остановили.

И наконец такая знакомая дорожка от деревни к их усадьбе — Солей побежала бы, если бы Реми не удержал. Ушла он отсюда еще совсем девчонкой, а возвращается зрелой женщиной, будущей матерью. Последнюю сотню ярдов она все-таки пробежала, вырвавшись от Реми. Из-за двери донесся голос Эмиля, читавшего предобеденную молитву.

— Мама, папа! — закричала Солей что было силы. — Мы пришли! Мы дома!

27

На памяти Солей это был первый случай, когда Эмиль прервал молитву.

— Солей! Барби, дочка наша вернулась, милостью божьей!

Он бросился к Солей, обнял ее так, что чуть не раздавил, потом слегка отстранил от себя, чтобы получше рассмотреть. В глазах его стояли слезы.

— А ты изменилась! Такая была девчушка пухленькая, а теперь подобралась, окрепла, настоящая женщина! И Реми… Добро пожаловать, сынок! Чувствуется, не обижал нашу девочку.

— Я же вам обещал, папа! Ну, как тут? — Реми, широко улыбаясь, поставил в угол мешок.

Все повскакали с мест, чтобы встретить вернувшихся, даже о еде забыли. Такие знакомые, родные лица — и все-таки в чем-то неуловимо иные. Со всех сторон сыпались вопросы, вместо ответа следовали встречные вопросы, словом, была полная сумятица. Барби плакала, обнимая дочку, но она же первая вспомнила о неначатой трапезе, бросилась опять к столу. Солей хотела было помочь.

— Нет, нет! Сегодня вы — гости. Даниэль, принеси-ка еще две тарелки. Франсуа, подвинься немного! Садитесь, а то все совсем остынет!

"А ведь мать не такая седая была, — подумала Солей. — А в остальном она ничуть не изменилась". Солей взяла свою тарелку и начала с аппетитом есть — соскучилась по домашней пище, как, впрочем, и по этим голосам и лицам.

Эмиль счастливо улыбался. Вот теперь Солей могла его как следует разглядеть. Морщины вокруг глаз и рта отца залегли поглубже, широкие плечи как-то обвисли, будто под какой-то чудовищной тяжестью. Постарел, вид усталый.

Даниэль — та наконец, наверное, счастлива: вон грудь-то как торчит! Мордашка у нее всегда была хорошенькая, так что от парней небось отбоя нет, хоть ей всего тринадцать. Интересно, выбрала ли уже себе подходящего? Да, у нее же была симпатия — Базиль Лизотт, или уже новая появилась?

Анри и Венсан так выросли за лето — прямо не верится глазам. Венсан еще пухленький, а Анри вытянулся, похудел. Дедушка улыбается, радостно кивает — уж он-то, конечно, не меняется.

И у Пьера в лице что-то переменилось. Женщина, догадалась Солей и тоже улыбнулась ему. Неужели нашел кого-то после своей Авроры? Пьер сидел как раз напротив, поэтому она перегнулась к нему и спросила, чтобы другие не слышали:

— Кто она, Пьер?

Он секунду поколебался, улыбка его стала шире, потом гордо-смущенно сообщил:

— Сесиль Меньо!

Солей едва сумела скрыть свое изумление. Сесиль — почти ровесница Даниэль, ну, может, на год постарше. А Пьеру почти двадцать пять, двое сыновей на руках.

— Вы уже объявили о помолвке? — спросила она, пока все закатывались хохотом от какой-то шуточки Реми.

— Да нет еще. Но скоро, думаю.

На какой-то момент они ощутили такую близость, какая может быть только между братом и сестрой.

Сквозь общее веселье прорвался голос Антуана:

— Какие новости принес, Реми, насчет англичан? Через Бозежур проходил? Нехорошее люди говорят, чего только не услышишь…

— Да и я ничего хорошего не скажу, — Реми сразу посерьезнел. — Одни пепелища вокруг остались, и даже название форта переменили. Много беженцев мы встречали, на запад бегут, земли у них отняли, теперь в глухомани устраиваться будут.

Эмиль решительно поднял руку:

— Только не сегодня! Ни о бедах, ни о политике! Сегодня мы празднуем! Бертин, тащи-ка вино, выпьем за Солей и Реми, за их возвращение!

Жак, который тоже за время их отсутствия вырос не меньше чем на дюйм, впервые осмелился что-то сказать:

— Папа, а мне можно будет немножко?

— Почему нет? — Эмиль сегодня был настроен благодушно. — Сегодня, думаю, даже мать не будет против!

Анри, которого давно привлекал рубиновый цвет вина, тоже робко осведомился:

— А мне, дедуль? Попробовать только!

— Нет, нет, — запротестовала Барби, — ты еще маленький!

На лице парнишки еще не успело отразиться чувство разочарования, а Эмиль уже распорядился по-своему:

— От глотка ничего не будет. Давай попробуем с тобой лучшее французское вино, которое прошло через все британские засады и заставы!

Все с интересом ждали, что будет. Анри глотнул, как будто это было парное молоко, подавился, закашлялся.

— Гадость какая! — наконец произнес он ко всеобщему веселью, только бабушка укоризненно покачала головой.

— Я же говорила, рано ему еще! — проговорила она, вытирая подбородок Анри уголком фартука.

— Верно, — согласился Эмиль. — Но теперь он и сам это знает. А ты как, Венсан? Не хочешь попробовать?

Тот, широко раскрыв глаза, с ужасом смотрел на то, что произошло с братишкой.

— Нет, спасибо, дедушка!

Все снова засмеялись. Эмиль начал разливать вино остальным. Реми переглянулся с Солей, она улыбнулась, кивнула, и тогда он встал предложить тост:

— За вашего очередного внука и нашего первого сына, который должен появиться на свет к концу апреля следующего года!

Послышались поздравления. Барби и Даниэль вскочили с мест, бросились к Солей, стали ее обнимать. Когда шум наконец утих, Солей смогла задать вопрос, который давно уже вертелся у нее на языке:

— Ничего не слышно о Луи с Мадлен?

В комнате сразу стало тихо.

— Нет, — Эмиль сказал это каким-то сдавленным голосом. — Мы ничего не слышали. Можем только молиться, что они были уже на острове, когда англичане взяли Бобассен.