— Я приехал на грузовике из Лидса. Все мои приятели пошли в столовую на танцы. Проблема в том, что я не могу танцевать. Я подвернул ногу, видите? — он захромал по двору, чтобы показать, какая серьезная у него травма, хотя оба знали, что он притворяется, — а Хэрри сказал, что вы хороший собеседник. И в данный момент я страшно нуждаюсь в приятной беседе с хорошенькой молодой женщиной.

Они проговорили весь вечер, обсудив вопросы жизни и смерти, религии и политики, погоды, брака, а также другие темы, которые Кэти потом и припомнить не могла. Они говорили, пока не стемнело. Джеку пора было возвращаться в Лидс, но к тому времени они уже были влюблены друг в друга. Он был самым умным из всех мужчин, которых Кэти приходилось встречать, хотя бросил школу в четырнадцать лет, так же, как и она. Она и представить себе не могла, что любовь может так захватить человека, что все ее существо каждую минуту будет устремлено к предмету обожания.

С этого дня они встречались, когда только могли. Джек пользовался любым транспортом, чтобы добраться до Китли. Дважды он приезжал в качестве пассажира на мотоцикле.

Кэти труднее было улизнуть в Лидс. Все же она несколько раз приезжала к Джеку, и они снимали комнату в отеле, даже не пытаясь сделать вид, что женаты. То же самое они делали и в Китли, но ни в одном из отелей никто и не думал возражать. В конце концов, шла война и мораль вместе со многими другими излишествами полетела ко всем чертям. Через шесть недель лодыжка Джека зажила, и его отправили к Хэрри Паттерсону в Египет. Влюбленные часто писали друг другу. Письма Джека были длинными и вдумчивыми. Письма Кэти, аккуратно напечатанные на машинке, изобиловали шутками и описаниями смешных случаев, происшедших в части.

И сейчас, танцуя с Реджи, она думала о Джеке, мечтая, чтобы случилось чудо и Реджи превратился в Джека. Она была совсем не похожа на свою подругу Эми. Кэти не считала, что ее отношения с Джеком освящены небесами или что она умрет, если потеряет его, или что она тоскует по нему в сотни раз сильнее, чем другие женщины тоскуют по своим мужчинам. Но она твердо знала, что любит его всем сердцем и хочет всю свою жизнь быть рядом с ним.

В соседней комнате зазвонил телефон, кто-то снял трубку.

— Кэти, это тебя, — крикнул этот кто-то.

Единственным человеком, который мог позвонить ей поздно вечером в канун Рождества, была Эми. Кэти отстранилась от Реджи, вышла в другую комнату и взяла трубку.

— Привет, родная, — произнес самый родной в мире голос.

— Джек! — взвизгнула она, затем понизила голос: — Джек, где ты?

— В Египте. Я зашел в английский паб, и тут оказался телефон, ну такой, в который надо все время совать деньги. Я пытался дозвониться целый вечер, и у меня в кармане около сотни фунтов мелочью.

— Сто фунтов! — ахнула Кэти. Она даже не заметила, как опустела комната и тихо притворилась дверь.

— Ну, скорее пять, — сознался он. — Как твои дела? Я так и думал, что ты будешь у себя в офисе на вечеринке.

— Все хорошо. А теперь, когда я говорю с тобой, даже лучше. — Ее голос понизился до надрывного шепота. — Но, Джек, как бы мне хотелось, чтобы ты был здесь!

— Мне тоже, милая. — Она услышала, как он опустил в аппарат монету. Там, в Египте, наверное, очень жарко. Кэти выглянула в окно и увидела на земле иней. Небо было темно-синим, а звезды, казалось, висели очень низко и светили неестественно ярко.

— У вас там, наверное, холодно, — произнес Джек.

— Очень холодно. Кажется, скоро пойдет снег.

— Я люблю тебя, Кэт. — Еще одна монета звякнула, упав в аппарат.

— А я люблю тебя. Почему мы говорим о погоде? — Кэти знала, что, положив трубку, вспомнит тысячу вещей, которые должна была ему сказать.

— Я люблю тебя и скучаю по тебе. И еще, Кэт, я очень тебя хочу. — Он на мгновение замолчал. — Прямо сейчас, прямо сию секунду. Я хочу тебя так, как никогда ничего не хотел в этой жизни.

Прежде чем Кэти успела что-то ответить, звонок оборвался. Она смотрела на трубку, пытаясь взглядом вернуть голос Джека и представляя, как он сейчас делает то же самое в Египте.

— Где ты, Джек? — на всякий случай спросила она, но трубка молчала.

Через некоторое время раздался стук в дверь и Реджи просунул голову.

— Ты уже закончила?

Кэти кивнула, но продолжала молчать.

— Сегодня Рождество, и мы только что разрезали торт. Хочешь кусочек?

— Да, конечно. Я уже иду. — Ей все-таки удалось поговорить с Джеком. Женихи и мужья многих тысяч других женщин сейчас находятся вдалеке от них, в другой части земного шара, и у них нет ни малейшей возможности позвонить своим любимым. Ей страшно повезло.


Барни писал Эми письмо. Он сидел у стола в своей комнате, в шинели и накинутом на плечи стеганом одеяле. Оно накрывало его почти полностью, но Барни все равно было холодно. За маленьким окошком без штор валил густой снег. Метель не прекращалась уже несколько дней.

По случаю Рождества пленным разрешили лечь спать в час ночи. Охранники только недавно угомонились во дворе. Несмотря на завывающий ветер и температуру ниже нуля, заключенные долго играли в снежки. Теперь Барни слышал лишь пение, доносящееся из столовой. Он тоже должен находиться внизу и вместе с товарищами петь рождественские гимны, а не сидеть, закрывшись в комнате.

Барни уже написал Эми, как сильно он ее любит, и поблагодарил за рождественскую посылку, прибывшую через Красный Крест. Она прислала шоколад, печенье, книги, блокнот, конверты, набор карандашей и точилку вместо пузырька с чернилами (которые могли бы разлиться и все испортить), поздравительные открытки и маленькие подарки от всех Карранов, а также от всех соседей по дому у Ньюсхэм-парка. Эми связала ему шарф, и сейчас Барни сидел и писал ей письмо, обмотав его вокруг шеи. На шарфе было много спущенных петель и узелков, но от этого Барни только больше любил жену и представлял себе, как она вязала, склонившись над спицами и прикусив нижнюю губу, как она делала всегда, когда пыталась сосредоточиться.

«И еще одна потрясающая новость, милая. Никогда не догадаешься какая. Эдди Фэрфакс уже не живет со мной в одной комнате. Он думает, что я не знаю, но мне известно, что он договорился с польским офицером поменяться местами. С тех пор сюда подселили еще двух французов, и теперь нам тут тесно, как сельдям в бочке. Наверное, Эдди просто не выдержал. Я все время был в плохом настроении и не хотел с ним разговаривать. Это верно. Но причиной моего плохого настроения было именно то, что я совершил для Эдди. Я не могу об этом забыть. Мне кажется, что все вокруг читают мои мысли и знают, что я сделал, и презирают меня за это. Что, если Франц Джегер проболтался и теперь эта новость расползается по Улью?»

Барни поднял голову от письма.

— Люди знают. Я вижу по глазам, — вслух произнес он, прежде чем закурить одну из сигарет, которые передавал ему Франц Джегер, когда ему это удавалось. Он был порядочным парнем, и подозревать его в болтливости было несправедливо. Барни вдохнул дым и почувствовал, как согреваются его внутренности.

Снизу донесся смех, и Барни вспомнил, что заключенные организовали концерт. Одним из лучших номеров было выступление двух парней, имитировавших Грету Гарбо и Марлен Дитрих, поющих попурри из песен, в основном смешных. Но заканчивалось это попурри очень трогательной песней «Пусть светят огни родного дома». Этот смех и тот факт, что он к нему непричастен, заставили Барни еще острее почувствовать свое одиночество. Это ощущение было для него чем-то непривычным. Он всегда и везде был очень популярен. Но сейчас он был чужаком, наблюдающим за чужим весельем.

Барни вернулся к письму.

«Мне очень нравятся мои новые соседи по комнате, — написал он. — Поскольку я не говорю ни по-польски, ни по-французски, а они не говорят по-английски, нам нечего сказать друг другу, что меня устраивает как нельзя лучше». — Очень удачным было также и то, что никто из них не курил, так как это избавляло Барни от необходимости делиться сигаретами.

Он закончил письмо тем, что еще раз напомнил жене, как сильно ее любит.

«Тут некоторые люди, лучше меня во всем разбирающиеся, утверждают, что новый, тысяча девятьсот сорок второй год станет последним годом этой проклятой войны. Будем надеяться на то, что следующее Рождество мы встретим вместе».

Барни не стал подписывать письмо. Он вырвал листки из блокнота и разорвал их пополам. Затем то же самое он проделал с половинками. Он рвал страницы до тех пор, пока они не превратились в кучку конфетти на столе.

Барни открыл окно, выбросил порванное письмо наружу и долго наблюдал, как обрывки бумаги кружатся в воздухе, пока ледяной ветер не унес их прочь.

Затем сел к столу и начал писать другое письмо, намного короче. Как будто он мог рассказать ей все это. Как будто он мог рассказать об этом хотя бы кому-нибудь.


Воздушные налеты не прекращались до начала мая, унося множество человеческих жизней и уродуя город. В мае последовала неделя таких тяжелых бомбежек, что в Ливерпуле все задавались вопросом: уж не решил ли Гитлер стереть их город с лица земли.

Бомбы падали непрерывно, час за часом, ночь за ночью. Покидая утром дома, люди обнаруживали огромные воронки там, где накануне были целые улицы, и узнавали, что навсегда потеряли своих лучших друзей. Церкви, школы, театры, памятники архитектуры, не говоря уже о тысячах жилых домов, систематически уничтожались.

Эми с матерью и сестрами уезжали ночевать к Чарли в Эйнтри, где взрывы было видно и слышно, но бомбы падали редко. Мистер и миссис Портер перебрались к дочери в Саутпорт, а Стаффорды — к сестре Вероники, жившей в Формби.

Все соседи приглашали капитана Кирби-Грина погостить у них, пока не прекратятся эти ужасные налеты, но он отказался покинуть дом у Ньюсхэм-парка.

— Должен же кто-то присматривать за домом, — храбро заявлял он.

Однажды утром его обнаружили в подвале. Капитан, ссутулившись, сидел в кресле. Ночью его настиг сердечный приступ. Но на лице Кирби-Грина была улыбка, а в руке он держал все ту же деревянную линейку, как будто продолжал руководить невидимым хором.


Наступило еще одно Рождество, а война все не заканчивалась. Воздушные налеты постепенно прекратились, но обстановка оставалась безрадостной. Англичан вытеснили из Греции. В Северной Африке они также терпели неудачу за неудачей. На Рождество японцы захватили Гонконг, что произошло всего несколько дней спустя после потери Англией Сингапура. По крайней мере, после того, как Япония уничтожила американский флот в Перл Харбор и Германия объявила войну Соединенным Штатам, у Британии появился в этой войне еще один союзник. Через несколько недель на британские берега начали прибывать янки, вызывая трепет в женских сердцах.

Несколькими месяцами ранее Германия вторглась в Россию, что стало самой крупной ошибкой Гитлера, так как его армия не была готова к столь свирепым зимам. Это также означало, что с Великобритании его внимание переключилось на восточный фронт. Сложилась патовая ситуация. Шли месяцы, но прогресса не было ни с одной из сторон.

Внутри страны еще более ужесточилась карточная система. Ощущалась нехватка практически всего. Эми больше огорчало введение карточек на одежду, чем на продукты питания. Она гораздо внимательнее относилась к тому, что она носила, чем к еде.


Это уже превратилось в ритуал. Хэрри утверждал, что это приносит им удачу. Он был убежден, что погибнет, если перед боем не сможет пожать Джеку руку.

Сейчас каждый из них крепко сжимал руку друга обеими руками, чтобы сделать рукопожатие как можно более сердечным. В четыре часа утра в Эль-Аламейне, неподалеку от Александрии, было тихо и тепло. Темное небо светилось зловещим пурпурным блеском, а песок рассыпался, как пыль. Чтобы не проваливаться по самую щиколотку, приходилось ступать как можно осторожнее. Пехотинцы неровными цепями молча шли за танками, из-под гусениц которых похожими на дым клубами вылетал песок, поэтому солдаты не видели перед собой ничего, кроме смутных очертаний ревущих машин.

Впереди был враг. Предположительно, он отступал, хотя время от времени мимо свистели пули и где-то неподалеку падали снаряды.

Джек с улыбкой на лице шел немного впереди Хэрри, сжимая в руках винтовку. Он потерял носки, и теперь ботинки болтались на его тощих ступнях. Он был неспособен относиться к происходящему серьезно. Джек искренне считал, что мир сошел с ума и что находящиеся у власти люди безумнее всех остальных, но, тем не менее, беззлобно и безропотно принимал участие во всеобщем сумасшествии.

За два года знакомства Джек стал для Хэрри ближе, чем когда-либо был его родной брат. В этом не было вины Барни, просто они с Барни не ходили вместе в бой и не подвергали вместе опасности свою жизнь. Если и существовал в этом мире человек, которому Хэрри с радостью отдал бы Кэти Бернс, то это был Джек Уилкинсон. Хэрри уже согласился быть шафером на их свадьбе, когда бы она ни состоялась.