Александр Дюма - Цецилия

Все заботы баронессы были сосредоточены на маленькой Цецилии, по счастью, довольно легко перенесшей морское путешествие; но так как она спешила приехать в Лондон и выбрать постоянное местопребывание, то в тот же день нашла места в дилижансе, который отправлялся в столицу в девять часов утра на следующий день.

Английские дилижансы очень удобны, поэтому маркиза села в него без отговорок, особенно когда увидела, что по заботливости своей дочери ее место отделено от всех других путешественников.

Переезд из Дувра в Лондон был скор по обыкновению. Путешественницы, почти не останавливаясь, проехали Кентербери и Рочестер и в тот же день приехали в Лондон.

Баронесса была столь грустна, что не могла смотреть вокруг себя, но маркиза была в восторге; она видела ливреи, гербы, пудру — вещи, которых уже не видела около трех лет, и Лондон показался ей прекраснейшим из городов, а англичане — величайшей нацией на свете.

Путешественницы остановились в Голден-сквер, в отеле, указанном им госпожой Амброн; это было недалеко от Риджент-стрит, и баронесса тотчас же послала к герцогине де Лорд известить ее о своем приезде.

Вечером пришла герцогиня, она была очень дружна с баронессой и предложила ей свои услуги, если та хочет избрать Лондон местом постоянного жительства.

Но у баронессы Марсильи были другие намерения: она хотела во все время пребывания за границей жить уединенно и спросила у герцогини, не знает ли она хорошенькой деревушки, в которой бы ей можно было поселиться и посвятить себя воспитанию дочери. Герцогиня назвала ей Гендон, соединявший близость к столице с уединением деревни, и баронесса дала себе слово поспешить на следующий день в маленький рай, который ей рекомендовала ее подруга.

На другое утро баронесса и маркиза нанесли герцогине ответный визит, и первой заботой баронессы было узнать о госпоже Дюваль, мужу которой и баронесса и маркиза были обязаны своим спасением. Герцогиня велела ее позвать, и через несколько минут вошла госпожа Дюваль в сопровождении своего сына, прелестного десятилетнего мальчика, который тотчас же стал товарищем в играх маленькой Цецилии.

Баронесса, рассказав госпоже Дюваль, как они были спасены ее мужем, передала ей его поручение; бедная женщина выслушала ее слова с истинной благодарностью, потому что более трех месяцев не имела никаких известий от мужа: он боялся писать по почте и пересылал ей известия о себе только изредка, через других, но эти случаи становились все реже и реже, а между тем наступили кровавые дни 10 августа, 2 и 3 сентября, и бедная женщина не знала, не был ли он в числе жертв.

Узнав о муже, она позвала своего сына, который подошел, ведя под руку маленькую Цецилию.

— Генрих, — сказала она, — попроси у баронессы позволения поцеловать руку и поблагодари ее за известие, что твой отец еще жив.

— А где мой папа, маменька? — спросила маленькая Цецилия.

Бедная баронесса залилась слезами и, обняв обоих детей, расцеловала их, что очень показалось странным маркизе.

Вечером баронесса получила от герцогини письмо, которым та уведомляла ее, что не позволит ей ехать одной в Гендон, а заедет за ней и они вместе отправятся в деревушку, место будущего ее жительства.

На другой день, в 10 часов, герцогиня де Лорд приехала к баронессе: она и маленькая Цецилия были готовы, но маркиза еще не кончила туалета.

Гендон был в нескольких милях от Лондона; они проехали их в два часа. Баронесса была обворожена спокойным и скромным видом английских загородных домов: женщина простого вкуса, любившая внутренние наслаждения, она, особенно после смерти мужа, мечтала об уединенной жизни в каком-нибудь маленьком домике, подобном тем, которые ей поминутно попадались на дороге; ей казалось, что в таких жилищах существование должно быть если не счастливо, то почти всегда спокойно.

Гендон в самом деле, согласно словам герцогини, был одной из тех маленьких английских деревень, которых в Голландии и Бельгии находим только жалкие осколки. Баронесса спросила, отдаются ли внаем какие-нибудь дома, и ей указали пять или шесть.

Баронесса так сильно желала поселиться в одном из этих красивых домиков, что пустилась в поиски и хотела снять первый встретившийся ей, не веря, чтобы мог быть другой, красивее и удобнее. Но герцогиня, лучше ее знавшая внутреннее устройство этих маленьких жилищ, уверила ее, что она найдет другой, гораздо более удобный, и, поверив ей, госпожа Марсильи продолжала осмотры.

В самом деле, пятый или шестой домик был так хорош, что и герцогиня признала, что едва ли можно найти лучший. Его наняли за восемьдесят фунтов стерлингов в год, с тем что баронесса Марсильи имела право переехать в него в тот же день.

Это был небольшой двухэтажный домик, белый, с зелеными ставнями, окруженный зеленой решеткой, увитой растениями, листья которых в это время года приняли пурпурный цвет; перед домом был двор, а стороны дороги, ведущей к дому, были усажены цветами. Три ступени вели к двери такого же цвета, как и ставни, посередине которой висел медный молоток, блестевший как золото. Дверь вела в коридор, который выходил в маленький сад с зеленой лужайкой; кругом шла аллея, осененная группами акаций, в глубине была сельская беседка со столом и четырьмя стульями; наконец, небольшой ручеек, мило журчавший, перепрыгивая через маленькие скалы, и образовавшийся под ними бассейн, который мог бы высушить один луч южного солнца.

Внутреннее убранство дома было очень простым.

В коридор нижнего этажа выходили четыре двери: из столовой, зала, спальни и кабинета.

Столовая и зал соединялись друг с другом так же, как кабинет и спальня.

Верхний этаж был распределен иначе: лестница, по которой в него входили, вела в переднюю, где были три двери: прямо против входа — дверь в небольшой зал, а по бокам — в спальню и уборную.

Верхний этаж предназначался для прислуги, и там, кроме комнат для нее, была прачечная.

Маркизе дом казался слишком малым и годным лишь для житья летом; баронесса, улыбаясь, сказала ей, что они переедут на зиму в Лондон; маркиза поверила этому обещанию и согласилась с выбором своей дочери.

Но домик не был меблирован; надобно было все купить или все нанять. Герцогиня де Лорд и маркиза де ла Рош-Берто, поминутно представлявшие себе, что Франция будет наказана, эмигранты возвратятся в Париж, законная династия водворится на престол, стояли за наем, но госпожа Марсильи, смотревшая на вещи с точки зрения гораздо более положительной, рассчитала, что в три года она заплатит за наем столько же, сколько стоит покупка, и решилась купить всю нужную мебель и все хозяйственные принадлежности, приглашая свою мать выбрать себе комнату, чтобы немедленно убрать ее по ее желанию. Для маркизы и ее гардероба весь дом был слишком мал; она говорила, что в ее замке в Турени у нее были шкафы, в которые можно было бы спрятать все комнаты этого домика; она говорила правду, — но это было в Турени, а не в Англии; надобно было решиться. Пройдя раз двадцать весь дом, осмотрев все углы и закоулки, маркиза выбрала себе спальню и кабинет нижнего этажа.

Баронесса желала как можно скорее водвориться в своем новом жилище, и на другой день герцогиня де Лорд послала на ферму своего обойщика. Баронесса восстала против таких аристократических распоряжений, откровенно признаваясь герцогине, что у нее не более ста тысяч франков, считая в том числе и бриллианты маркизы, но герцогиня отвечала, что с этой суммой при бережливости госпожа Марсильи может прожить пять или шесть лет, а так как войска были не далее пятидесяти верст от столицы, то ясно было, что они прождут спокойно столько времени до своего возвращения; притом, имея фермеров и земли, можно получать деньги из Франции.

Все эти рассуждения казались герцогине и маркизе столь непреложными, что они не могли понять, что баронесса ими не убеждается; впрочем, последняя сделала уступку — приняла обойщика, но решила сама купить мебель.

Неделю спустя загородный дом был готов к принятию новых хозяев; все было очень просто, но чрезвычайно опрятно и отличалось хорошим вкусом. Надобно было все купить! Белье, серебро, мебель, платье и пр., так что, при всей экономии баронессы, у нее вышло двадцать тысяч франков. Это была пятая часть всего ее богатства. У нее остались десять тысяч ливров, данные Пьером Дюраном, и на шестьдесят или восемьдесят тысяч франков бриллиантов маркизы.

Этим можно было прожить пять или шесть лет, и, несмотря на недоверчивость, поселенную в сердце госпожи Марсильи прошедшими несчастьями, она не могла не повторять мысленно, что в течение пяти-шести лет может случиться многое.

В самом деле, в шесть лет совершилось много важного. Но покуда мы, по счастью, должны заняться только загородным домиком и его обитателями.

Конечно, маркиза нисколько не помогала дочери в устройстве их жилища, и поэтому все время приготовлений провела у герцогини де Лорд, упросив госпожу Дюваль помочь ее приятельнице, баронессе.

Госпожа Дюваль была англичанка мещанского происхождения, но отлично образованная, так что благодаря воспитанию могла сделаться наставницей. К участию, которое внушило ей к баронессе общее их несчастье, присоединилась и признательность за тысячи мелких услуг, так что в шесть дней, проведенных этими двумя женщинами вместе для снабжения загородного дома всем нужным, между ними образовалась приязнь, при которой госпожа Дюваль с удивительным тактом умела сохранить расстояние, положенное светом между ею и баронессой.

Дети, не понимавшие еще ничего этого, то боролись на лугу или на ковре зала, то бегали друг за другом или рука об руку по аллее сада.

Через неделю все было готово. Госпожа Дюваль взялась найти баронессе женщину, которая могла бы готовить и смотреть за хозяйством, и воротилась в Лондон.

Детям было очень грустно расставаться.

На другой день герцогиня де Лорд приехала с маркизой и привезла горничную-француженку, которую маркиза наняла лично для себя.

Баронессе было очень неприятно это неожиданное увеличение прислуги, но, зная аристократические привычки матери, она думала, что было бы жестоко лишать этой прихоти маркизу, стольким уже пожертвовавшую в нынешних обстоятельствах.

Конечно, эти обстоятельства нисколько не зависели от воли баронессы. Госпожа Марсильи привыкла к удобствам жизни, как и ее мать, и, следовательно, так же и страдала в своем стесненном положении, но есть люди, забывающие себя для других, — госпожа Марсильи принадлежала к числу их и заботилась единственно о своей матери.

Что касается Цецилии — она не понимала еще здешнего мира: счастье и горе были для нее пустыми словами, которые она повторяла, как эхо, не сознавая их важности и не делая различия в тоне, которым их произносила. Она была прелестная девочка трех с половиной лет, красивая и кроткая, одаренная всеми прекрасными качествами женской природы; счастливое создание, ожидающее только плодотворного действия материнской любви, чтобы соединить в себе все добродетели; все прекрасное встречала она улыбкой — так весенний цветок улыбается солнцу.

Баронесса оценила это счастливое расположение и предоставила себе одной заботу развить его. Впрочем, маркиза охотно предоставила ей эту заботу. Конечно, она любила свою внучку, стороннему взгляду показалось бы с первого взгляда, что она любит ее более матери. Она звала ее к себе из одного угла комнаты в другой, приказывала приносить ее из сада, горячо целовала, но после десяти минут свиданья дитя начинало ей надоедать, и она отсылала его к своей дочери. Маркиза в сорок пять лет любила Цецилию так, как некогда, будучи сама ребенком, любила свою куклу. Цецилия не была для нее необходимостью, как для ее дочери, а составляла минутное развлечение. В минуту энтузиазма маркиза пожертвовала бы жизнью для своей внучки, но не была бы в состоянии переносить для нее какое-нибудь лишение в течение одной недели.

Однако с первого дня между маркизой и баронессой возник спор о воспитании Цецилии.

Маркиза хотела, чтобы ей дали блестящее образование, достойное места, которое ее внучка займет в свете, когда король, отомстив своим неприятелям и снова сев на престол, отдаст баронессе потерянное ею состояние, увелича его процентами благодарности. Поэтому ей нужны учителя языков, рисования и танцев.

Баронесса, со своей стороны, была совершенно противоположного мнения; женщина с умом и чувством, она видела вещи в их настоящем виде. Король и королева заключены в Тампле, она и мать в изгнании; поэтому будущее казалось ей неверным и более мрачным, нежели блестящим, — для такого будущего надобно было воспитать Цецилию. Воспитание, которое сделало бы ее простой, неприхотливой, довольной малым, считала она в настоящее время самым приличным; потом, если бы обстоятельства переменились к лучшему, она могла бы по хорошей основе, ею сотканной, вышить узоры более блестящего образования.