— Зажги свет, Том. Где спички?

Через секунду послышался щелчок и ругань.

— Это моя голова, проклятый идиот. Куда я шел?

Пока они разбирались, я, как кошка, переползал с подстилки на подстилку, руками ощупывая стену. Наконец, я наткнулся на острый край ступеньки. Это была самая нижняя ступенька крутой лестницы. Я преодолел два винтовых оборота, прежде чем добрался до верхней ступеньки, позади не было никаких признаков преследования. Действуя вслепую, я головой наткнулся на дверь, в которую упиралась лестница, и она загромыхала железными засовами. Внизу, послышались крики старика, и я понял, что через минуту-другую они будут здесь. Я поднялся, стал на свою здоровую ногу, бешено шаря в темноте в поисках задвижки, и отодвинул ее. Дверь открылась довольно легко, и я выбрался в летнюю ночь, которая казалась просто серой по сравнению с адской темнотой погреба.

Перед дверью, через которую я вышел, было крыльцо, как в церкви. Я обошел его и остановился на темном пятачке, в том месте, где лесенки примыкали к строению. Только бы появился сторож с фонарем и палкой! Хотя он наверняка поддержит служителей этого заведения, а не меня. Мне трудно было бы объяснить что-либо сторожу, или даже прохожему. Я был грязен, от меня нестерпимо воняло. И кроме того, я был почти нагой. Послышался звук шагов, а затем с крыльца донеслись голоса.

— Ты иди налево, я пойду направо, — командовал старик. — Мы должны поймать его, пока он никого не встретил. Не мог он уйти далеко. Мне показалось, что он хромой.

— Ага! — ответил Том.

Я увидел, как свет озарил что-то желтое перед крыльцом, и снова раздался стук.

— Проклятье, Том, — снова заскрежетал старческий голос. — Я же велел тебе идти налево. Ты что, не знаешь, где у тебя левая рука, ты неуклюжий болван?

Выйдя, я инстинктивно направился направо. Так, говорят, делает всякий человек, передвигающийся вслепую. Я услышал шаги Тома, удалившегося налево, и увидел, как старик вышел на крыльцо и поднял фонарь, вглядываясь в темноту, которая сгущалась от света фонаря. Он казалось, не спешил, или просто не мог уже быстро передвигаться. Когда старик обошел крыльцо, раскачивая фонарем, я наклонился вперед и схватил его за колени. Он с грохотом рухнул на землю, перевернулся и замер, но был ли он действительно оглушен или просто притворялся, чтобы избежать дальнейших ударов, этого я понять не мог. Дыхание его было достаточно ровным. Я стянул с него полотняные штаны и надел их на себя, натянул ему рубаху на голову и туго связал ноги его же шейным платком. Затем вынул свечу из фонаря и ползком направился направо. Один только раз я остановился, чтобы попить из лужи, образовавшейся в щели между булыжниками, и это был самый сладкий напиток в моей жизни.

Вскоре кожа на моих руках и ногах была содрана до крови, сердце колотилось так, что сотрясалось все тело. Наконец я увидел крыльцо, ведущее к какой-то двери. Под ним стояли дубовые скамейки, я забрался под одну из них и замер. Я не думал ни о чем, но и не спал. Я даже не думал об опасности, которой мне едва удалось избежать, и о разбойном поведении служителей. Я просто лежал, наслаждаясь возможностью отдохнуть от погони, и прошло много времени, прежде чем я увидел, что серое небо над крышами домов стало озаряться золотисто-розовым светом.

Было еще очень рано, хотя уже довольно светло, когда я вздрогнул от звука открывающегося засова. Я отодвинулся и встал на ноги, опираясь на ступеньки крыльца. Дверь отворилась, и на пороге показалась миловидная девушка в рабочем чепце с метлой в руках. При виде меня она тихонько вскрикнула, но я поспешил сказать:

— Не бойтесь, я не причиню вам зла.

Она стояла, недоверчиво глядя на меня, готовая в любой момент запереть дверь на засов. Затем я увидел, что взгляд ее остановился на моей больной ноге, которая беспомощно болталась на четыре дюйма над землей.

— Я калека, — пояснил я. — Кто-то украл мой костыль, и я не могу продолжать свой путь без него.

— Но у меня нет костыля, — растерянно ответила она, убедившись, что я не сделаю ей ничего плохого.

— Метла могла бы заменить его, — сказал я, покосившись на ее метлу.

— Но она совсем новая, еще и двух недель не прошло, как ее купили, запротестовала девушка.

— А старая?

— Ее можете взять.

Она пошла в дом, закрыв дверь на задвижку. Я думал, что она не вернется, но через некоторое время она показалась на крыльце со старой метлой в одной руке и куском пирога в другой.

— Мой хозяин очень благоволит к нищим и калекам, — сказала она довольно почтительно. — Он хочет, чтобы вы приняли вот это.

Она положила пирог на мою ладонь и резко отпрянула, учуяв неприятный запах.

— Сейчас достаточно тепло, чтобы помыться, — резко бросила она, и на вытянутой руке подала мне метлу.

Я поставил ее под мышку, поблагодарил девушку и заковылял прочь.

Если ничего другого не получится, я пойду в Лондон, пусть без башмака, просто опираясь на метлу! Задолго до того, как я нашел пожитки и добрался до своего дома в Лондоне, какая-то леди, идущая, как я полагаю, к утренней службе, бросила мне серебряную монету. Я поднял ее. Потом джентльмен, выехавший на раннюю прогулку верхом, швырнул мне два медяка. И эта благотворительность была вызвана отнюдь не тем, что нищие и калеки были редкостью, напротив, город просто кишел ими. Но многие из них были притворщиками, в то время как моя беда была совершенно очевидной. Я не побрезговал подобрать медяки из канавы, куда они упали, потому что мне не на что было поесть, и никакая гордость не могла накормить меня в этом положении.

Наконец, я повстречал водовоза, делающего свой утренний обход, и попросил его помочь мне найти Нью Кат. Следуя его замысловатым указаниям, я вышел на знакомые улицы, и как раз когда последние силы уже начали покидать меня, увидел долгожданный переулок, и добрался до ступенек, которые вели к двери моего дома. Я присел на последнюю ступеньку. Можно было и не стучать: в доме жили более двадцати человек, и рано или поздно, кто-нибудь из них должен был появиться на пороге. И действительно, в скором времени сама матушка Краске открыла дверь, чтобы выбросить мусор на кучу, возвышавшуюся посредине дороги.

— Пшел вон! — крикнула она, завидев меня.

— Миссис Краске, — обратился я к ней. — Помогите мне войти в дом. Со мной случилось нечто невероятное, и я совсем выбился из сил.

Она не двигалась, возвышаясь на крыльце, как будто окаменела от увиденного зрелища. Ее широкое бордовое лицо посинело, глазки заморгали.

— Вы не можете меня обвинять, — наконец произнесла она. — Я сделала для вас все, что было в моих силах. Вы не имеете права приходить сюда и нападать на меня.

— Я нападаю на вас? Я прошу вас помочь мне войти в дом и дать мне прилечь, пока я не найду в себе силы снова встать.

— Здесь ничего вашего нет, — невпопад ответила она, не спускаясь с крыльца.

— Мне нужны только мои башмаки.

Скромность моей просьбы открыла всю глубину моего бедственного положения. Я был болен и грязен, мои деньги пропали вместе с надеждой, что я могу помочь Линде. Я даже не знаю, как долго я болел. Попросив башмаки, я уронил голову на руки, и, не смея поднять глаз, сказал:

— Какой сегодня день?

— Двенадцатое июля. Вы пролежали здесь две недели, а четыре дня тому назад вас унесли, — сказала она уже почти жалостливо.

— У меня так много дел, — произнес я в крайнем отчаянии. — Помогите мне войти в дом, вы же добрая душа, дайте мне бумагу и перо. И немного бренди с яйцом, — добавил я, подумав. — Но я сказала им, что вы умерли, — и на этот раз голос женщины прозвучал действительно испуганно.

— Кому сказали?

— Людям, которые спрашивали вас. Я думала, что вы мертвы.

На четвереньках я вполз на крыльцо.

— Когда они приходили? Какие они?

— В тот самый день, когда вас увезли. Молодая женщина и мужчина. Очень хорошенькая, а у мужчины была огромная светлая борода. Она так плакала.

— Линда! — вскричал я. — Быстро, миссис Краске, найдите мою рубашку и мои башмаки, или я буду кричать на всю улицу, что меня обокрали, и даже ваша репутация не спасет вас от полиции. — Я прополз мимо нее и начал взбираться по лестнице в свою комнату.

— Принесите горячей воды и бритву! И НАЙДИТЕ МОИ БАШМАКИ!

В комнате, которая когда-то была моей, не осталось ничего из моих вещей, и по расстеленной постели и грязной воде в умывальнике я понял, что там уже жил кто-то другой. Но мне было все равно. Миссис Краске, которая наконец ожила, появилась на пороге с водой, бритвой и яйцом, и — слава Богу! — моими башмаками. Даже в том состоянии я не мог удержаться, чтобы не спросить ее, почему, распорядившись всеми моими вещами, она решила сохранить их.

— Думала, что, может, еще попадется джентльмен с короткой ногой, откровенно призналась она. — Никому больше они ведь не могут пригодиться. Она попятилась было из комнаты, но я остановил ее.

— Минуточку, миссис Краске. Ничего с вами не случится, если вы увидите мужчину без рубашки. Расскажите, как я болел. Не помню, что произошло после того, как я спустился за водой той ночью.

— Ну, — начала она довольно неохотно, — вы не вышли на следующий день, и я решила подняться к вам. Вы лежали на кровати и называли меня тем именем, которое только что произнесли — Линда — вы просили меня не поддаваться никаким уговорам. Я приносила вам воду и молоко, иногда вы пили, иногда нет, затем настал день оплаты. Я порылась у вас в вещах и нашла деньги. Я бедная женщина, мистер Оленшоу, и я должна обеспечивать себя. Когда я взяла деньги, то подумала, что вы могли бы заплатить лекарю, и позвала тут одного. Он сказал, что у вас жар, взял горсть монет и потом передал лекарство, которое вы отказывались пить. Вы бредили ужасно. — Она поскребла голову, едва прикрытую редкими волосами. — Говорили что-то там нехорошее про вашего отца. Я, бывало, подходила к вам и говорила: «Успокойтесь, вы переполошили весь дом», а вы глядели мне в глаза и отвечали: «Так ты думал, что получишь ее, старый развратник? Погоди, немощная навозная куча еще покажет тебе». Под конец недели снова пришел лекарь и сказал, что это чума и что у вас бычье здоровье, если вы так долго протянули, но что вы все равно умрете ночью, поэтому вас надо отвезти в морг, иначе его арестуют за то, что он не сразу распознал болезнь. И мы послали за телегой. Эти мужики или сам доктор забрали все деньги, и когда опять подошло время платить, я продала ваши книги и вещи, чтобы заплатить самой себе. И вы не имеете права меня ни в чем обвинять. Родная мать не сделала бы для вас больше, чем я.

С некоторыми оговорками я принял ее версию.

— А теперь, идите, — сказал я. — Мне нужно помыться.

Она удалилась, и я медленно помылся и оделся. Вещи, которые принесла хозяйка, были не совсем чистыми, но по крайней мере, от них не несло моргом, и я был не в том положении, чтобы привередничать.

Цепляясь за черные от грязи перила, я спустился на первый этаж и попросил:

— Подайте мне носилки.

Усевшись, я приказал носильщикам доставить меня к дому сэра Джона Талбота и задернул занавески. Они несли меня довольно быстро — их презрение к Нью Кат исчезло, когда они услышали адрес, который я им дал, и вскоре мы были у дверей друга мистера Горе.

— Подождите, — приказал я. — Вы можете еще понадобиться.

Я застал сэра Джона в кабинете за бутылкой портвейна.

— О да, — сказал он, пытаясь разглядеть меня. — Вы навещали меня по поводу Сибрука. Я наводил о них справки на следующий же день после вашего визита и узнал, что они в надежных руках, а именно, у вашего отца. Почему вы не сказали мне об этом? А? Я ведь чуть было не написал своим друзьям в Букингемшир и чуть не начал строить разные планы. Вы говорили мне, что им очень нужно найти пристанище, а они все это время были в безопасности!

— Забудьте все это, — я даже не пытался оправдываться. Я ведь не соврал, сказав, что они в опасности. — Скажите лучше: Линда Сибрук не приходила к вам сюда?

— Последний раз она была здесь с отцом, чтобы попрощаться со мной. Это было до Рождества.

— Не смею вас больше беспокоить. Если она придет к вам, скажите, что я в третьем доме на Нью Кат. Прощайте, сэр.

Я поспешил к носильщикам, которые, ожидая меня, задремали на солнышке. Я догадался, что мое письмо к Линде, в котором я упоминал о сэре Джоне Талботе, так и не было доставлено, а ей и в голову не придет, что случайное имя, проскользнувшее в бредовой речи ее отца, могло запасть мне в голову. Она не догадается обратиться к нему. Проклятая болезнь, недаром ее назвали чумой! Но они наверняка прибыли экипажем! Мой мятущийся разум наградил меня этой догадкой, как хорошую собаку куропаткой.

Экипаж из Колчестера!

— Бегом! — приказал я носильщикам. — В «Трубадур» на Стренде. — И там мне повезло. Хозяин постоялого двора сразу вспомнил молодую красивую женщину, которая прибыла со стариком. Им пришлось оставить багаж в таверне, но на следующий день девушка вернулась и забрала одну коробку, которую приказала отнести в дом на Ладгейт Хилл, — тот, что сразу за Спиндлерс Грин.