Это вполне приемлемое соглашение было заключено в далеком Лос-Анджелесе в баре с сомнительной репутацией и скреплено бутылкой шампанского. Позднее, во время свадебного путешествия, Глория сказала, что любит его. Он похлопал ее по заду и был очень доволен, хотя не поверил ни единому ее слову. То же самое она сказала бы и Белу Лугози, если бы он избавил ее от прежней жизни и перенес в мир мехов, драгоценностей и тонких шелковых чулок.

Никто не рассчитывал, что их брак продлится более полугода. Ни репортеры светской хроники, ни Симас, ни даже Нэнси. Но тем не менее их роман продолжался, и весьма бурно.

Чипс вспомнил, как однажды он вернулся домой после митинга и набросился на Глорию, когда та барахталась в ванне по шею в душистой мыльной пене.

— Господи, как хорошо! — сказала она, узнав, что ему не надо больше никуда идти. Чипс сорвал с себя одежду с нетерпением семнадцатилетнего юноши, встретившегося со своей первой девушкой, и Глория взвизгнула от восторга, когда он прыгнул к ней в ванну, расплескав воду на розовый ковер. В любовных ласках Глории не было ни жеманства, ни застенчивости, ни сдержанности. После весьма скупых, неумелых ласк его первой жены, которые она очень неохотно проявляла, а также после вереницы слишком податливых, пустоголовых женщин, последовавших за ней, Глория была подобна тонизирующему средству.

Он не только наслаждался, занимаясь с ней любовью, но получал удовольствие и от бесед с ней. Для него это был просто дар небес, от которого теперь ему пришлось отказаться. Его дом в Сити-Холле без золотистых локонов Глории и ее острых шуток стал похож на запущенный музей. Не было больше необходимости спешить домой, покидая Сити-Холл со своим королевским кортежем. Чипс убеждал себя, что ее измена с Санфордом вызывает у него глубокое презрение и он не станет больше разговаривать с ней. Однако он не доверял себе и опасался, что проявит слабость при первых же звуках ее голоса.

В прошлую пятницу Глория приказала шоферу своего роскошного белого «роллса» подъехать к Сити-Холлу и ворвалась в приемную кабинета Чипса, требуя встречи с ним. Симас, его помощники и секретарь перехватили ее, прежде чем она сумела ворваться в его убежище. Чипс сидел за своим массивным письменным столом, сложив руки на его гладкой кожаной поверхности, плотно сжав губы, с побледневшим лицом, и слушал ее мучительные крики.

— Чипс! Пожалуйста! Чипс! Чипс!

Они выдворили ее, и Чипс долго никого не впускал к себе, даже Симаса. Через час он собственноручно написал письмо. Он писал Глории, что она может не опасаться изменений в своей привычной жизни. Она по-прежнему остается его женой и может распоряжаться своим особняком в Палм-Биче и домом в Род-Айленде, как это было раньше. Только Сити-Холл был для нее закрыт.

Ответное письмо Глории было передано ему прямо в руки. На нем были пятна, похожие на следы слез. Ее обычно ровный почерк на этот раз был очень нечетким. Он сжег его, не распечатав. На следующее утро Чипс заказал каюту на борту «Иль де Франс» для себя и Симаса, оставив на изумленных помощников и секретарей все муниципальные дела.

Он больше не мог ни есть, ни спать и вел себя как мужчина, который случайно обнаружил, что его любимая женщина оказалась ему неверна. Поддавшись этой иллюзии, он решил отступить от своего принципа и вернуться к ней. Чтобы восстановить ясность мышления, пока он окончательно не потерял способность контролировать себя, надо возвратить Глорию из ссылки на Ямайку, избить до синяков, потребовать извинений и обещаний, а затем предаться с ней неистовой любви, хотя это и не подобает человеку в его возрасте.

Последнее, что он увидел, когда гордость французской пароходной линии снялась с якоря и плавно направилась к выходу из гавани, был знакомый белый «роллс-ройс», примчавшийся к стоянке, и фигуру без шляпки, бегущую и машущую рукой. Ее локоны отливали золотом на холодном зимнем солнце. В то время как пассажиры, сгрудившиеся у борта, выкрикивали слова прощания своим родственникам и друзьям, Чипс стоял молча, подняв воротник на холодном ветру и сжав кулаки в глубоких карманах пальто.

Ее рука неуверенно взметнулась вверх и опустилась. Глория не стала махать на прощание, но отчаянно взывала, чтобы он вернулся. Она стояла, маленькая и покинутая, среди одетой в меха толпы.

Чипс резко повернулся и направился в свою каюту первого класса, где его ждала бутылка виски. Глория обманула его однажды и может снова обмануть. Ее отчаяние можно попять, поскольку она явно боялась потерять то, что имела. Его же разочарование было настолько глубоким, что он боялся признаться в этом даже самому себе.

* * *

— Так ты выйдешь за меня? — Луис настойчиво смотрел ей в глаза.

— Я должна подумать, — сказала Мария сдержанно.

— Господи! Я предлагаю тебе руку и сердце, а не букет цветов!

— Мне нравятся цветы, — невозмутимо заметила Мария.

Луис молил Бога дать ему силы.

— Тогда я принесу тебе целую охапку! Или полную комнату!

Мария, вспомнив подарок Нэнси от князя Васильева, вздрогнула.

— Достаточно и одного цветочка.

— Один цветок или сотня, какая разница? Я прошу тебя выйти за меня замуж.

Они находились далеко от отеля, там, где сады постепенно переходили в девственные заросли.

— Я не могу выйти замуж за человека, который будет изменять мне, — сказала Мария, опустив глаза, чтобы не потерять контроль над собой и не броситься в его объятия.

— Я буду верен тебе до гроба! — Луис почувствовал слабость. Ему не верилось, что голос, который он слышал, принадлежал ему. — Клянусь непорочной Девой Марией и всеми святыми! Пожалуйста, Мария. Будь моей женой. — У него перехватило дыхание. — Я люблю тебя, Мария.

Она медленно подняла к нему свои большие темные глаза.

— И я люблю тебя, — сказала она тихо.

Их губы встретились, и судьба Луиса была решена. Он сплел ей венок из маленьких желтых цветов и надел в знак помолвки.

— А как же твои леди? — спросила Мария.

Луис давно отказался от попыток обманывать Марию по поводу своих отношений с дамами.

— Графиня Змитская и английская виконтесса уехали. Больше никого нет.

Мария подавила разочарование от этой лжи, но решила не портить вечер, когда ей сделали свадебное предложение. Она обняла Луиса за шею и, к его огромному удовлетворению, позволила ему поцеловать себя со всей страстностью, которую прежде запрещала.

Минни Пеквин-Пик следила за Марией так же, как и Мария за ней. Она заметила не только то, как чешская графиня постоянно поглядывала на Луиса, но и то, как часто обменивались взглядами Луис и хорошенькая служанка миссис Нэнси Ли Камерон. Однако это не беспокоило Минни Пеквин-Пик. Если закрыта одна дверь, можно войти в другую. Она с восхищением наблюдала, как сначала чешская графиня, а затем английская виконтесса были вынуждены постыдно покинуть отель. По всей видимости, она была следующей в списке маленькой пуэрториканки. Минни жила в предвкушении очередной выходки Марии. Служанка Нэнси Ли Камерон наконец встретила достойную соперницу. Минни была готова с радостью оставить Луиса, если это была настоящая любовь. Но ей нравились настоящие противники, а смуглая служанка была, несомненно, такой. Тем не менее Марии не удастся выдворить ее из отеля, как двух других любовниц Луиса. Минни Пеквин-Пик никогда ниоткуда не уезжала, пока сама не решала сделать это. Она все время ждала, когда же Мария нанесет очередной удар. И ей не пришлось долго ждать. Вернувшись в номер после солнечных ванн с Майклджонами и очень заинтересованная встречей с Люком Голдингом, Минни застала свою служанку в слезах.

— Не могу понять, как это могло произойти, мадам. Я искала повсюду. Спрашивала прачек и уборщиц. Никто не видел и не брал их.

— Что именно? — На мгновение тревога сжала сердце Минни. Она могла допустить всевозможные шутки, но не воровство ее драгоценностей.

— Ваши бюстгальтеры, мадам.

— Бюстгальтеры! — Минни Пеквин-Пик села на край огромной кровати и залилась смехом. Ее служанка не могла понять, что смешного в этой ситуации, и была готова заплакать.

— Не осталось ни одного, мадам, а вы должны сегодня обедать с миссис Камерон, мистером Санфордом, князем Заронским, леди Бессбрук, графом и графиней Монткалм…

Обычно на такие обеды дамы надевали платья с открытой спиной и плечами и с разрезом на бедре, однако габариты Минни не позволяли носить такие наряды. Ее телеса, мягко говоря, были колоссальными. Служанке требовалось не менее получаса, чтобы затянуть ее в корсет, а ее огромные бюстгальтеры выглядели скорее как некая броня. Без них миссис Пеквин-Пик не могла появиться на людях. Но вместо того чтобы впасть в истерику, миссис Пеквин-Пик, казалось, явно забавлялась.

— Эта девчонка определенно знает мою ахиллесову пяту, — сказала она, снимая с себя платье, в котором принимала солнечные ванны.

— Пропали ваши бюстгальтеры, а не туфли, — повторила служанка, подумав, не перегрелась ли ее хозяйка на солнце.

Минни махнула на нее рукой. Девушка была послушна, но глупа. Она подивилась, где миссис Камерон удалось найти свою предприимчивую пуэрториканку, и позавидовала ее приобретению.

Ванна была наполнена, и Минни с наслаждением погрузила свое огромное тело в горячую воду. Когда графиня Змитская в истерике покидала отель, закрыв лицо густой вуалью, виновница ее трагедии наблюдала за ней, стоя в отдалении. Когда виконтессу Лоземир с остекленевшим взглядом вели к автомобилю Каррингтона, та же самая виновница наблюдала за ней с удовлетворенной улыбкой. Минни барахталась в мыльной воде. На этот раз маленькая шалунья будет разочарована. Пропажа бюстгальтеров не может смутить Минни Пеквин-Пик из Миннесоты.

— Но, мадам! — Ее служанка пришла в ужас, узнав о намерении хозяйки все-таки пойти на обед.

Обильно расшитое блестками платье было с достаточно большим вырезом, открывавшим пышную грудь, на которой, как на полке, лежало бриллиантовое колье. Ничем не стянутая грудь миссис Пеквин-Пик расползлась во все стороны, а стянутые корсетом массивные бока только подчеркивали расплывшуюся верхнюю часть ее туловища.

— Мадам, вы не можете идти в таком виде…

— Могу, — твердо заявила Минни, прикалывая эгрет с огромным бриллиантом к своим волосам и накидывая на шею боа из перьев.

— Мадам, пожалуйста…

Минни качнула пышным торсом и встала. Казалось, верхняя часть ее тела живет своей собственной жизнью.

— О мадам! — причитала служанка, но хозяйка не обращала на нее никакого внимания. С высоко поднятой головой, с перекатывающейся волнами грудью, она величественно, как римская императрица, двинулась через роскошные гостиные к личным апартаментам мистера Рамона Санфорда, где давался обед.

Лакей при виде ее закрыл глаза, затем снова открыл и объявил почти шепотом:

— Миссис Минни Пеквин-Пик.

Минни снисходительно улыбнулась ему, едва не задев правой грудью, которая колыхалась в собственном ритме, и вошла в белую с золотом столовую, где ее приветствовали Нэнси и Рамон.

Чарльз Монткалм побледнел и попросил бренди вместо предложенного аперитива. Джорджиана заморгала глазами и с огромным усилием подняла глаза навстречу мягкому и беспечному взгляду Минни.

Князь Феликс пробормотал что-то нечленораздельное, Венеция ошеломленно замолчала.

Казалось, только Нэнси не потеряла самообладания. Подали напитки. Миссис Пеквин-Пик была представлена присутствующим, и постепенно завязался разговор. Рамон прошептал в сторону, что по сравнению с их новой гостьей Лавинию Мид можно считать плоскогрудой, за что получил от Нэнси тычок в ребра.

Лакеи в белых перчатках отодвинули стулья, усаживая гостей, и даже благовоспитанная Нэнси не могла отвести взгляд, когда грудь миссис Пеквин-Пик опустилась на белоснежную скатерть.

— Надеюсь, вам нравится в отеле, — наконец произнесла Нэнси сдавленным голосом.

— Да, вполне, — сказала Минни, и при этом ее своенравная грудь опрокинула солонку в стиле Георга III.

Официант обеспокоенно поставил солонку на место. Казалось, невозможно предсказать, в каком направлении двинется в следующее мгновение верхняя часть туловища миссис Пеквин-Пик.

— Несмотря на утрату…

— Какую утрату? — Рамон нахмурил лоб. У Вильерса среди подробностей биографии миссис Пеквин-Пик не было упоминания о недавней тяжелой утрате. Мистер Пеквин-Пик покинул этот мир еще десять лет назад.

— Моих бюстгальтеров, — продолжала Минни.

Чарльз Монткалм пролил суп на свои брюки, а Венеция Бессбрук поперхнулась гренками.

Ни один гипнотизер не смог бы привести аудиторию в такое оцепенение.

Минни поднесла ложку супа ко рту, сделала глоток и кротко улыбнулась:

— У графини пропали искусственные челюсти. У виконтессы волосы приобрели зеленый цвет. У меня же куда-то подевались все бюстгальтеры.

— Ничего не понимаю, — еле слышно произнесла Нэнси.

Минни продолжала есть суп. Только она одна и могла делать это. Ложка князя Заронского застыла на полпути. Даже Рамон сидел не шевелясь.