– Ты рехнулся?! Вот сейчас бы волосы спалила! Завтра б лысая по дороге пошла! – Симка яростно отбросила его руку. – Что делаешь, дурак?!

– Не буду я с твоим задом разговаривать! – прорычал он. – Лицом повернись! И словом моим меня не попрекай! Кто бы рот раскрывал! С первым встречным сосунком из вагона сиганула – и моим же словом мне в глаза тычет! Твоему слову какая цена – полгроша?! Курва проклятая, а не цыганка, какого только…

Договорить он не смог: Симка вскочила на ноги, схватила из костра тлеющую головню и замахнулась.

– Вот только подойди, сукин сын! – хрипло, яростно пригрозила она. – Сразу в морду ткну! За «курву»! И за полгроша! И за то, что я из-за тебя всё лето в железах проходила!

– В чём?.. – оторопел Беркуло.

Симка открыла было рот, но, так ничего и не сказав, коротко всхлипнула, швырнула головню в траву (искры веером брызнули Беркуло на штаны) и бросилась в степь. Беркуло, вскочив, кинулся следом.

Конечно, он не догнал бы её – куда там… Но в темноте Симка запуталась в траве, упала навзничь и, уткнувшись лицом в землю, зашлась в тихом, горестном плаче. Беркуло подошёл, сел рядом. И, не пытаясь заговорить с ней, долго сидел молча, слушая, как она плачет, словно обиженный ребёнок, колотя по покрытой изморозью траве кулаками и сдавленно всхлипывая. Понимал: не из-за него. От усталости, страха, боли, от бессонной страшной ночи, от целого дня пути по холодной степи. Поплачет – успокоится.

Когда всхлипы стали реже и плечи Симки в темноте перестали содрогаться, Беркуло, глядя на звёзды, спросил:

– Кто тот парень был, девочка? С которым ты от меня ушла? Почему он тебя не взял? Почему ты девкой осталась?

– Почему-у-у… – Она мокро, протяжно всхлипнула, садясь в примятой траве. – О-о-о, как же вы мне все, дурни, надоели, так бы и поубивала… Это брат мой был! Брат мой, Сенька! С войны в том же поезде ехал! Увидел меня с тобой и решил обратно всё, как было, сделать. Не захотел кишинёвцев в родню. Я спала, так он меня схватил – и вон из вагона! А ты… ты… ты не приехал за мной даже!!! Даже за золотом своим не вернулся!!! Ничего тебе не нужно было, бандит бессовестный, ни-че-го!!!

Он сразу понял, что Симка не врёт. И сразу вспомнил, отчего такими знакомыми показались ему тогда огромные, мрачноватые глаза молодого цыгана в поезде. Симкины были глаза… И тех, других из её табора… Верно, у всех в их роду такие… И тут же всё встало на свои места. И Беркуло, запустив руку во встрёпанные волосы, сумел только растерянно пробормотать:

– Девочка, да кто ж знал…

Рядом – тишина. Повернувшись к Симке, Беркуло напряжённо ждал – ждал чего угодно: новых слёз, новой брани, упрёков, криков… Но она молчала. И если плакала в темноте, то совсем неслышно.

– Как же ты?.. – наконец решился спросить он.

– Как?.. Да никак. Меня дед в цепях держал, чтоб я за тобой не умчалась, – буднично отозвалась Симка. – Я сначала ждала тебя, ждала… Неделю, две… Месяц… Три… Зима скоро – а тебя нет и нет.

Беркуло молчал, сумрачно глядя в землю. Что тут было говорить?

– И клянусь, кабы не деньги твои, никогда бы я к тебе не помчалась! – с сердцем сказала Симка. – Ещё недоставало – на шею вешаться! Да пропади ты пропадом!

– Отчего ж родне не забожилась, что не пойдёшь со мной? – хмуро спросил он. Теперь уже замолчала Симка, и Беркуло, слыша короткие, сдавленные звуки из потёмок, понимал, что она едва сдерживает рыдания.

– Какая тебе уже разница… – справившись наконец со слезами, почти спокойно сказала она. – Теперь-то уж что?.. Ладно, морэ. Пойдём. Там уж прогорело всё, надо картошку печь.

Она встала и, не оглядываясь, пошла к рыжей искорке огня, мигавшей из темноты. Беркуло встал и пошёл следом.

Пока картошка пеклась в углях, Симка коротко рассказала о том, как красная комиссарша забрала её из табора. Беркуло слушал, не поднимая тяжёлого взгляда от прогоревших углей, молчал. Говорить было нечего. В голове стучало одно: неужели девочка в самом деле собиралась лишь бросить ему в лицо его же деньги?.. И всё?! Страшно хотелось взять Симку за плечи, заставить посмотреть глаза в глаза, коснуться этих волос, этих губ, сознаться, чёрт возьми, что всё лето только о ней и думал, и не соврать ни капли, но… Но поперёк горла стоял горький клин, и Беркуло молчал. Не разговаривая, они съели горячую, несолёную картошку, запили водой. Без слов улеглись по разные стороны костра. Луна зашла за курган, и над степью прозрачной шалью повис голубоватый, мерцающий свет звёзд.

Злой как чёрт Беркуло был уверен, что назло упрямой девчонке заснёт мгновенно, но не тут-то было. Растревоженное плечо саднило так, что впору было выть, а через полчаса Беркуло начал бить нешуточный озноб. Он знал, что его лихорадит из-за раны и нужно ждать, пока отпустит само. Но зубы стучали, казалось, на всю степь, и последние силы уходили на то, чтоб сдержать эту дрожь и не разбудить Симку.

Впрочем, она всё равно проснулась.

– Что ты, морэ? Что такое? Плохо, да?

– Ничего. Знобит немного… сейчас пройдёт. Спи.

– Знобит?! – Холодная ладошка легла на его лоб. – Да ты горишь как печка! О-о, дэвла, что ж тут делать… До утра потерпишь? Я травки нужной утром найду…

– Потерплю, – сквозь зубную дробь едва выговорил Беркуло. – Спи.

– И укрыть тебя нечем, шаль потеряла… – шёпотом причитала Симка. – Пожди, я в огонь подброшу, лучше будет…

Вскоре костёр заревел, взлетая к самым звёздам рыжими языками, Беркуло обдало жаром с одного боку, но с другого-то всё равно было холодно, хоть сдохни, и дрожь колотила его по-прежнему. Он даже не смог отстраниться, когда Симка, суровая, с плотно сжатыми губами, легла рядом с ним и крепко обняла за плечи.

– Грейся…

Превозмогая лихорадку, Беркуло тоже обнял её, притянул к себе. Обнял как сестру – ни на что другое всё равно сил не было. Да и не вышло бы у него сейчас ничего, кроме позора… Симка, словно зная это, прижалась к нему всем телом, согревая руками, грудью, даже подол своей юбки накинула на него – и вскоре Беркуло с изумлением почувствовал, что озноб отпускает. Тупая боль ещё толкалась в ране. Но зубы уже не стучали, по телу расходилась облегчённая истома, и в конце концов он так и заснул, уткнувшись в плечо Симки. И сам не знал, – снится ему или нет тёплая ладонь, которая гладила его по голове.

– А я тебе велю – пей немедленно! Ирод упрямый! Хуже дитяти малого! Горько ему, видите ли! Самогонку вашу вонючую глотаете – так ничего, только подноси, а нужную вещь нипочём не вольёшь! Пей, контра недобитая!

– Симка, отвяжись! Не буду! Сил нет такое глотать! Отравишь насмерть своим чаем на поганках! Воды дай лучше!

– На каких поганках?! – завопила Симка. – Это бабки моей чаёк! По особому секрету сварен! Я из-за тебя, разбойника, всю степь с утра на карачках обползала, покуда нужные травки сыскала, а он… Пей, тебе говорят, не то об твою башку пустую котелок расшибу!!!

Беркуло покосился на её обозлённую физиономию и, морщась, принялся глотать через край старого солдатского котелка (где она его только взяла?) вонючую тёмную жидкость. Симка, как часовой, ходила вокруг него, бдительно следя, чтоб не сплюнул, змей, ни капли, и сокрушалась:

– Вот не знаю, как без карасина-то получится… Бабка завсегда карасин добавляла, две ложки, и молитву особую, карасинную, читала, а я и слов не помню, вот беда-то!

При упоминании керосина Беркуло поперхнулся, уронил котелок, и тёмная жидкость брызнула ему на штаны.

– Девочка, да не нарочно же!.. – взмолился он, увидев Симкино лицо. Но она, свирепо сопя, уселась рядом, взяла котелок в руки, поднесла к губам Беркуло и заставила проглотить всё до последней капли.

– Держись! Не смей, чтоб наружу вышло, терпи! – заголосила она, когда Беркуло, сморщившись, зажал рот рукой и согнулся пополам. – Я сейчас «Отче наш» три раза прочту, и почуешь, как отпускать начнёт! Только терпи – не то, видит бог, заново всё сварю!!!

Представив, что ему придётся выхлебать по новой целый котелок «карасинного чайка», Беркуло сделал нечеловеческое усилие и удержал-таки в себе Симкино лекарство. Та одобрительно кивнула и начала бормотать молитву. К страшному изумлению Беркуло, с каждым словом ему действительно становилось легче. Уходила боль в плече, прояснялось в голове, спокойным и ровным делалось дыхание. «Молодцы эти лошадники, какую штуку хорошую знают! – поразился он. – Вот бы наших научить! Ну, да Симка теперь научит, как в табор её приведу!»

– Ну что, лучше? – спросила Симка, закончив бормотать. – То-то ж… Я, морэ, знаю, что делаю! Ты теперь полежи, а я опять на хутор сбегаю, добуду в дорогу тебе чего-нибудь, а там…

– МНЕ – в дорогу? – Беркуло разом перестал улыбаться. – Симка… ты что же это?.. Смеёшься надо мной? Я, значит, в дорогу – а ты куда?! Ты… не со мной, что ли?

Вся потемнев, она опустила ресницы, и Беркуло почувствовал, как разом похолодело под сердцем. Вот оно… Рано, дурак, обрадовался.

– Девочка, да что ты?..

– Тебе к своим надо, – сев у костра и старательно разравнивая палкой трещавшие угли, негромко сказала Симка. – А мне теперь… уж и не знаю. В табор не вернусь, что там про меня все думать будут? Что замуж недовышла и назад приползла? Верно, на Москву пробиваться буду, у меня там тётка – певица в ресторане. Возьмёт к себе, может, петь-то я хорошо умею. А нет, так хоть по хозяйству, у неё ж дочки две малые…

– Симка, за что ж ты так со мной? – перебив её, разом охрипшим голосом спросил Беркуло. – Что я сделал-то?.. Или насмерть обиделась, что я за тобой целое лето не шёл?! Так разве ж я знал, что это твой брат там в эшелоне был?! Ты же цыганка, сама понимать должна! Что мне теперь, в ногах у тебя валяться?!

– Боже сохрани, за что? – вскидывая глаза, удивилась Симка. – Чем ты виноват?

– Так что ж ты тогда?! Я думал…

– Я тоже думала. – Симка вдруг болезненно зажмурилась, и Беркуло, увидев эту гримасу, умолк на полуслове. – Я тебе голову крутить не буду… Я тебя люблю. Только жить с тобой не смогу теперь, прости. И пробовать незачем. Потом только хуже будет, если уже с дитём от тебя убегу. Зачем тебе перед роднёй срамиться?

– Отчего ж… не сможешь? – Беркуло ничего не понимал. И глаз не мог отвести от её лица, которое казалось ему сейчас красивым, как никогда, повзрослевшим, грустным. – Симка, да что с тобой такое?!

– Не сердись. Я тебя не обманывала. Я просто раньше сама не знала, – медленно, словно через силу, выговорила она. – Дед мне говорил, бабка, другие все… да ты и сам говорил… А я не верила. Думала – раз люблю, значит, на всё плевать. А выходит, нет…

– Да про что ты, зараза?! – Не выдержав, Беркуло заорал на всю степь. Но взгляд мокрых от слёз Симкиных глаз осадил его, как лошадь на скаку.

– Про то, что ты людей убиваешь. Молчи! – вскинула она руку, хотя Беркуло, ошеломлённый, и не думал ничего говорить. – Молчи, я знаю, что скажешь! Что ты меня упреждал… ещё тогда, у нас в таборе! Я помню… И на тебе греха нет никакого… Что делать, коли вы такие – кишинёвцы… – Беркуло вздрогнул, поднял голову, собираясь возразить, но Симка снова остановила его резким жестом. – Молчи. Я же сказала – не твоя вина. Мне! Мне самой думать надо было! Перед тем, как слово дать. Но я ведь знать не знала, пойми… Я в жизни раньше не видала, как это – когда в человека стреляют, а он падает! Я тогда поняла, когда там, в степи… Когда вы в красных палить начали, а они – в вас! Когда Сенькиного командира убили… Беркуло, милый, ты ведь не знаешь, какой он хороший человек был, хоть и гаджэ! А вы его… И других тоже… И я видела, своими глазами видела, и кровь эту видела, и остальное!.. Дэвлалэ-э… – Симка вдруг горько расплакалась, уронив растрёпанную голову на колени и сжав её руками.

Беркуло не пытался успокоить её. Когда рыдания немного поутихли, он мрачно, сквозь зубы спросил:

– Думаешь, твои лолэ[75] святые? Никого на этой войне пальцем не тронули?

– Да знаю… – слабо отмахнулась она. – Но они – гаджэ, пусть что хочут творят, нам, цыганам, какое дело? Мы людей отродясь не убивали, мы – русска рома! А вы…

– Дура… – Страшная боль, сжимающая горло, мешала говорить, и Беркуло мог выжимать из себя лишь короткие, отрывистые фразы. – И лошадники твои – дурни. Боитесь нас, вот и нагородили себе… Мы не убивцы, это вы сами выдумали! Воры – да, но людей не убиваем! Нечего брехать, коль не знаешь!

– Да ты же сам мне говорил!..

– Да сдуру говорил, врал… – Он отвёл глаза. – Сроду я никого не убивал. Никогда.

По звуку Беркуло догадался, что Симка подползла к нему вплотную, но посмотреть на неё он не мог. Помедлив немного, она встала, обошла его и уселась напротив, и теперь уже было не отвернуться.

– Зачем ты врёшь? – шёпотом спросила она, приблизив прямо к лицу Беркуло свои огромные глазищи. – Зачем ты мне врёшь? Зачем ты ТАК врёшь? Я же видела, своими глазами видела!..

– Что ты видела? – не поднимая взгляда, хрипло спросил он. – Что ты там из-под своей телеги видела?! Ну?! Я тебя спрашиваю – отвечай!!!