— Да, я знаю. Особенно это необходимо принцессе в нынешние тревожные времена.

Джулиана опустила острие шпаги на пол, эфес прислонила к бедру и отерла пот со лба подолом юбки.

— Любая женщина должна уметь защитить себя.

— Но я устала! — пожаловалась Джулиана. — Мне кажется, легче было бы просто сдаться на милость победителя.

— Это было бы трусостью. А сдаться на милость толпы было бы просто опасно.

— Ладно, не буду сдаваться, но я требую подкрепления. Мара, прошу тебя!

— У меня есть еще одна шпага, — сказала Труди, просветлев лицом. — Мы будем женщинами-мушкетерами.

Так начались их занятия. Они происходили по утрам, когда длинная галерея была пуста, так как ни Джулиана, ни Мара не ощущали желания выслушивать замечания и советы мужчин, а уж тем более становиться предметом наглядной демонстрации приемов фехтования.

Занятия включали не только фехтование, но и приемы рукопашной борьбы, владение ножом в ближнем бою и его метание, а также стрельбу из пистолета. Для упражнений в стрельбе они выезжали на окраину города, отвечая всем, кто спрашивал, что едут на склад шелков.

Иногда Анжелина приходила посмотреть и подбодрить их, но твердо отклоняла все приглашения присоединиться к урокам. Мара и Джулиана поначалу тоже сомневались в мудрости принятого решения: их мышцы, как будто навек сведенные судорогой, болели, горели, ныли, заставляя их поминутно морщиться. Но со временем боль прошла, они окрепли и овладели различными приемами боя. По мере того как их тела становились все более сильными и гибкими, росла и их уверенность в себе. Они, конечно, понимали, что не стали неуязвимыми, но все-таки приятно было сознавать, что они могут постоять за себя.

Примерно через неделю после начала занятий Мара вдруг проснулась среди ночи. Она лежала, прислушиваясь, не понимая, что ее разбудило. Наконец до нее донесся приглушенный шум голосов из прихожей, ведущей на служебную лестницу. Она выскользнула из постели, подхватила свою шпагу и направилась к открытым дверям гардеробной. В противоположном конце этой маленькой комнаты находилась дверь в прихожую. Мара пересекла гардеробную и положила ладонь на ручку двери.

По другую сторону тяжелой дубовой двери слышался голос короля Рольфа — тягучий и сладкий, как патока, но полный едкой иронии. Не успел он закончить свою речь, как вступил голос Родерика, столь же напевный, хотя и полный еле сдерживаемого бешенства.

Слов она разобрать не могла. Это было невыносимо — стоять в темноте и не знать, что происходит. Казалось, Рольф запрещает сыну входить в ее апартаменты, но почему и как ему это удается, она не могла сказать. Но не успела она решиться открыть дверь и выяснить, что происходит, как вновь раздался голос короля. Похоже, он отчеканил какой-то ультиматум. Родерик ответил, и голоса стали удаляться.

Неужели Родерик собирался проникнуть в ее спальню?

Ощутив слабость при мысли об этом, Мара прижалась лбом к двери. Но еще больше ее встревожил следующий вопрос, вдруг пришедший на ум: сколько раз он уже предпринимал подобные попытки, оказавшиеся столь же безуспешными?

Она бы его все равно не впустила. Или впустила бы? Удивительная вещь — желание, разрушитель воли и морали. За последнее время она столько нового узнала о потребностях собственного тела, что уже не могла сказать с уверенностью, как поступила бы в том или ином случае.

Мара чувствовала себя в безопасности. Воля короля надежно защищала ее. И в то же время все ее инстинкты были настороже.

Зачем? Зачем он вмешивается? Неужели Родерик говорил правду? Неужели отец принца считает своего сына недостойным и поэтому оберегает ее? А может, это Анжелина его попросила, движимая материнской заботой о своей крестнице? Скорее всего так. Положение Мары в доме оказалось двусмысленным донельзя: как крестницу ее нельзя было выставить за дверь, но, с другой стороны, король и королева, вероятно, видели в ней авантюристку, по вине которой их сын оказался замешанным в политическом и светском скандале, и старались всеми силами помешать их дальнейшему сближению.

Она была твердо уверена только в одном: о простом соблюдении приличий речи не было. Иначе Рольф не стал бы препятствовать их браку.

Сколько Мара ни ломала голову, ни одно объяснение ее не устраивало. У нее было такое чувство, что от нее что-то скрывают. Вряд ли это какой-то пустяк: и сам Родерик, и его отец были слишком склонны к коварству и интригам, они не стали бы затевать столь сложную игру из-за пустяков.

Мара не спала до самого утра, обдумывая загадку, но ответа так и не нашла.

Остальные обитатели дома занимались своими делами как всегда, не изводя себя сложными вопросами. На следующий вечер, перед тем как переодеться к ужину, Мара решила принять горячую ванну, чтобы успокоить ноющие мышцы. Она позвонила в колокольчик, вызывая Лилу, и принялась распускать волосы.

Горничная долго не отзывалась на звонок, а когда наконец появилась, задержалась за дверями гардеробной. Мара слышала, как она тихонько хихикает и что-то бормочет шепотом. Ее перебивали глубокие басовитые голоса. Мара сразу догадалась, что это Жак и Жорж.

Дверь гардеробной открывалась вовнутрь. Лила протиснулась в комнату, тут же обернулась и заговорила сквозь оставленную в двери щелку:

— Нет-нет, не сейчас. Мне работать надо. Позже, я обещаю!

Решительно вытолкав неугомонных близнецов за порог, она захлопнула дверь, обернулась и увидела Мару, стоявшую в дверях спальни.

— Извините меня, мадемуазель, — Лила торопливо присела в реверансе, — эти бесстыдники совсем совесть потеряли.

Мара улыбнулась своей раскрасневшейся от волнения горничной.

— И который же из них тебе больше нравится?

— Не могу сказать. Оба красавцы.

— Среди них трудно выбирать, это верно.

— Ой да, очень трудно! Вот я и решила взять обоих.

— Обоих?

— Это же двойное удовольствие, так?

— Полагаю, да, — неуверенно согласилась Мара.

— Думаете, это нечестно? Может, так оно и было бы, если бы я выбирала жениха, но уж я-то знаю, о свадьбе и речи нет. Когда-нибудь они женятся на благородных дамах, каждый выберет свою, непохожую на избранницу другого. А пока они только забавляются: то тут свое ухватят, то там. Вот и я туда же.

— Смотри, как бы тебе при этом не пострадать.

— Спасибо вам за заботу, я постараюсь, — ответила Лила. Ее черные глаза светились плутовством и мудростью не по годам. — Но за радости иногда приходится платить болью.

Против этого Маре нечего было возразить. Ее лицо вытянулось, она отвернулась.

Лила подошла и робко коснулась ее локтя.

— Что вы загрустили, мадемуазель? Это вы из-за принца? Не стоит! Думаете, почему он за вами больше не посылает? Потому что не может!

Мара резко повернулась к ней.

— Что ты такое говоришь?

— Этот противный старик, Сарус, велел слугам не передавать вам приглашений от принца, а не то он их всех поувольняет. Он говорит, что это приказ короля.

— Весьма предусмотрительный человек — король Рольф.

— Это вы верно сказали, мадемуазель.

В груди Мары боролись противоречивые чувства. Она сердилась на короля за вмешательство, но в то же время ощущала необъяснимое облегчение, чуть ли не благодарность. Если бы не запрет на близость с Родериком, она могла бы превратиться в обычную наложницу, куртизанку, даму полусвета. Именно в этом направлении толкали Мару ее собственные желания.

И все же, лежа одна в постели долгими бессонными ночами в холодной спальне с остывающим камином, она не чувствовала благодарности.

К середине февраля в воздухе опять потеплело, запахло весной. Как-то раз за завтраком бабушка Элен упомянула, что Мара еще не бывала в Версале. Родерик и его гвардия немедленно ухватились за эти слова, радуясь любому предлогу для вылазки из дому, и начали готовиться к поездке в обиталище королей, которое некогда славилось своей роскошью и стало предметом многочисленных подражаний. Увы, его великолепные дворцы были лишены своего убранства, разграблены и разгромлены во время революции. В самом начале своего правления Луи Филипп приступил к реставрации дворцов и парков, превратил Версаль в музей, посвященный славе Франции. Многие бесценные предметы старины и произведения искусства были возвращены на свое законное место, и теперь на сказочный город вновь стоило посмотреть.

Они решили отправиться в Версаль на целый день. Выехали рано, в одной карете разместились Анжелина и бабушка Элен, в другой — Джулиана и Мара. Версаль располагался в двенадцати милях от Парижа, и это расстояние следовало преодолеть как можно скорее, чтобы осталось время все посмотреть. Две кареты решили взять, чтобы не мять туалеты дам и предоставить представительницам разных поколений возможность свободно болтать о своем.

Проехав через весь город к площади Согласия, они спустились по Елисейским Полям к Триумфальной арке и выехали из Парижа через ворота Дофина, потом пересекли Булонский лес, заросший каштанами, акациями и платанами, пришедшими на смену древним дубам, которые были безжалостно вырублены русскими и англичанами, занявшими город в 1815 году, миновали Сен-Клу и наконец подъехали к раскинувшемуся насколько хватал глаз дворцовому ансамблю, известному на весь мир под именем Версаль.

Мара, привыкшая к простой и незамысловатой истории своей молодой страны, была зачарована мыслью о том, что короли и королевы Франции со своими родственниками, советниками, любовницами и любовниками, придворными и челядью в течение двухсот пятидесяти лет ездили взад-вперед той же дорогой, по которой только что проехала она сама. В этих дворцах, сложенных из золотистого известняка, правители Франции рождались, жили и умирали, познавали радость и страдание, веселье и печаль, страсть и сердечную боль, восторгались искусством и томились от скуки. Здесь Людовик XIV, король-Солнце, держал свой двор, поражавший великолепием весь мир, сюда полтора века спустя ворвалась толпа санкюлотов, чтобы захватить в плен Людовика XVI и Марию-Антуанетту.

Роскошь чувствовалась во всем: в расписанных грандиозными фресками потолках; в резных позолоченных карнизах; в лепнине; в дверных ручках; в выложенных инкрустациями стенных панелях; в мраморных полах и лестницах, испещренных зелеными, медно-красными, розовыми, серыми, белыми, черными и золотисто-желтыми вкраплениями. Здесь были купольные, арочные, сводчатые потолки; стены, обитые парчой, бархатом, узорчатым Дамаском, увешанные искусно вытканными гобеленами; была тончайшая резьба в виде листьев и цветов, пальмовых ветвей, фруктов и мхов; гирлянд, перевитых лентами; оленей, химер, дельфинов, львов и павлинов с распушенными хвостами; лютен, скрипок, горнов и арф; луков и стрел, щитов, скрещенных копий и мечей, увенчанных коронами; греческих богинь и пухленьких купидонов; ангелов и херувимов. Вся эта резьба была покрыта позолотой. И повсюду взгляд натыкался на изображение Родосского солнца — символа короля-Солнце, Людовика XIV.

Все это создавало впечатление невероятного богатства, утомительного в своем бесконечном золотом мерцании. Оно поражало воображение, несмотря на то что многое было утрачено: золотая и серебряная утварь была переплавлена, картины и предметы мебели проданы за пределы страны жадным и беспринципным революционным правительством.

Но, с другой стороны, революционеров трудно было винить: слишком велик был контраст между роскошью, в которой утопали французские короли, и убожеством крестьянских хижин или парижских трущоб. И теперь, в середине XIX века, ничего не изменилось. Неудивительно, что французский трон по-прежнему шатался под своим королем.

В середине февраля дворцовый ансамбль, превращенный в музей, был практически пуст, посетители из Рутении оказались в нем одни, если не считать пары скучающих охранников и старухи-уборщицы, лениво и без особых результатов стиравшей пыль тряпкой. Они полюбовались знаменитым Зеркальным коридором, полы которого некогда были устланы огромными савоннерийскими коврами с рисунком, повторяющим роспись Ле Брюна на потолке. Этот коридор некогда соединял покои короля с апартаментами королевы. Паркетные полы остались неповрежденными, как и чудом уцелевшие зеркала, которыми были облицованы простенки между старинными стрельчатыми окнами, но ковров и хрустальных люстр не осталось. Бесконечное пространство открытого паркета так и приглашало танцевать. Джулиана и Михал закружились по сверкающему паркету в импровизированном вальсе. Остальные последовали примеру и вальсировали, пока голова не закружилась. Бабушка Элен выбранила молодых наглецов за отсутствие почтения к историческому прошлому.

Гвардейцы разыграли шуточный бой на лестнице королевы, инкрустированной светло-зеленым и розовым мрамором, на ходу рассказывая непристойные байки о знаменитостях, поднимавшихся и спускавшихся по ней в свое время. Потом они прошли в Военный зал, созданный Луи Филиппом из восьми больших комнат, некогда занимаемых родственниками короля. Здесь висели на стенах десятки живописных полотен, запечатлевших величайшие военные битвы французской истории. Некоторые из картин были написаны давно, но большинство заказано специально к открытию музея. Особый интерес представляла картина Делакруа, эксцентричного художника, которого Мара видела в бурнусе на литературном вечере у Гюго. Написанное в энергичной и вместе с тем изящной манере, это грандиозное полотно представляло в романтизированном виде победу французов под началом Людовика Святого над англичанами в битве при Тайбуре в XIII веке. Художник не поскупился на текущую реками кровь и летящие по ветру знамена под низко нависшим грозовым небом. Как и следовало ожидать, гвардия принца дружно провозгласила картину великолепной.