Кэт Мартин - Цыганский барон

Со вздохом, который был красноречивее слов, Доминик встал.

— А пока все идет no-старому, если ты не против, я пойду лягу.

— Я тоже очень устала.

Они поднялись на второй этаж. Доминик поцеловал Кэтрин, пожелал ей спокойной ночи и ушел к себе.

Кэтрин надела белую хлопковую ночную рубашку, одну из тех, которые она носила последнее время. И уже откинула одеяло, когда вдруг ей пришла мысль, что у Доминика может быть бессонница. Накинув толстый махровый халат, Кэтрин достала из маленького шкафчика снотворный порошок и постучала к Доминику. Он откликнулся, и Кэтрин вошла. Доминик лежал на громадной постели обнаженный и лишь до пояса прикрытый простыней.

На тумбочке горела свеча, и на смуглой коже его играли золотистые блики. Мускулы на его груди напряглись, когда он повернулся к ней, и у Кэтрин отчего-то забилось сердце.

— Я… Прости, что побеспокоила, но я подумала, что, может быть, тебе надо помочь уснуть.

— Иди сюда, — попросил он нежно.

Кэтрин с трудом заставила себя подойти поближе и остановилась около кровати. Доминик, прищурившись, смотрел на ее халат, на кружево ночной сорочки, выглядывающее из выреза.

— Ты променяла свой зеленый шелковый пеньюар на это? — удивленно спросил Доминик.

— Я с удовольствием надену что-то другое… как только пожелаете, милорд.

— Я с нетерпением жду дня, когда твой зеленый халатик займет свое почетное место на полу рядом с нашей кроватью.

Кэтрин облизнула пересохшие губы.

— Как твоя голова?

— Лучше, — сказал он и, закинув руки за голову, устроился поудобнее на подушках.

— Значит, снотворное тебе не понадобится?

— Ты — единственное снотворное, в котором я нуждаюсь. — Темные глаза его жадно шарили по ее телу, как будто он мог разглядеть его сквозь одежду. — Скоро тебе не понадобится рубашка, чтобы согреваться ночами.

Кэтрин покраснела и пошла к двери. Но, вдруг передумав, вернулась. Не в силах отвести взгляда от его широких плеч, мускулистых рук, узких бедер и плоского крепкого живота, она несмело спросила:

— Доминик, я вот все думаю…

— О чем, любовь моя?

— Помнишь, когда у нас это было в последний раз… Мне было так приятно. Я все думаю, мужчина тоже может получить такого рода удовольствие от женщины?

Доминик ответил не сразу. И когда он наконец заговорил, голос его звучал хрипло.

— Да, может. Но некоторые женщины находят это занятие, как бы тебе сказать, безвкусным.

У Кэтрин отчего-то вспотели ладони.

— Я думаю, милорд, что ко мне это не относится. Более того, мне кажется, что я считаю по-другому. — Кэтрин подошла к нему поближе. — …Я бы так хотела подарить тебе удовольствие. Если это тебе будет приятно…

— Ты еще спрашиваешь! Господи…

Доминик потянулся к ней, обнял, прижался губами к ее рту и поцеловал ее долгим, огненным поцелуем. Когда он отпустил ее, Кэтрин дышала так же прерывисто, как и Доминик.

Кэтрин сняла халат и повесила его на спинку стула, затем присела на кровать и осторожно приподняла простыни. Едва она коснулась его набухшего и горячего орудия любви, Доминик застонал. Склонившись над ним, она медленно и нежно стала целовать его бедра, прокладывая вверх влажную дорожку. И в первый раз у самого паха она заметила маленькую родинку в виде полумесяца.

— Что это? — спросила она, целуя метку.

— Это, любовь моя, и есть крест Эджемонтов. Вот так мой отец узнал, что я его сын. Я называю его проклятием Эджемонтов.

Кэтрин вновь склонилась над полумесяцем. Доминик вздрогнул под ее губами. Когда она обхватила своей маленькой ручкой его плоть, он привлек Кэтрин к себе и стал ласкать ей грудь. Кэтрин отстранилась,

— Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что дашь мне сделать для тебя то, что ты делал для меня.

— А как же ты, мой котенок? Ты не дашь мне утолить твою страсть?

— Сегодня — твоя ночь, — решительно сказала Кэтрин. — Сегодня я делаю тебе подарок, я только прошу принять его.

Доминик неохотно опустил руки. Кэтрин подалась вперед. Он весь натянулся как струна, когда она, нежно целуя его, вновь сомкнула ладонь вокруг его возбужденной плоти. Уже через несколько минут он был почти на кромке страсти. Он тяжело и часто дышал, бедра его вздрагивали, голова откинулась назад. Когда Кэтрин обхватила губами то, что сжимала ее рука, сначала осторожно лаская его языком, затем, постепенно продвигая все глубже в рот, Доминик прошептал се имя.

Ощущение власти над человеком, которого любишь, оказалось по-новому, по-особому приятным. До сих пор она лишь принимала, теперь она познала счастье давать, видеть, в какое безумство приводят ее ласки, слышать частое дыхание, чувствовать, как тело покрывается испариной, но не останавливаться, уводя его все дальше и дальше…

Кэтрин знала, что он уже близок к разрядке, когда он, схватив ее за руку, прошептал:

— Кэтрин, если ты не остановишься…

— Тсс, — тихо ответила Кэтрин, склоняясь над ним ниже, волосами лаская живот. — Я делаю это и для себя тоже.

И настал миг, когда он, содрогаясь от спазмов, повторяя вновь и вновь ее имя, получил наконец долгожданную разрядку.

Когда он потянулся к ней, чтобы поцеловать, поблагодарить за то удовольствие, что она подарила ему, она лишь тихонько оттолкнула его и накрыла ладонью глаза.

— Отдохни, любовь моя. Пусть последние горести твои уйдут.

Когда она вернулась с влажной салфеткой, чтобы стереть с его тела остатки семени, Доминик уже спал. Кэтрин, улыбнувшись, укрыла его, поцеловала в губы и ушла к себе. Она засыпала с приятным сознанием того, что внесла пусть небольшую лепту в его борьбу с невидимым врагом.

Доминик проснулся бодрый и отдохнувший. Какое-то время он лежал неподвижно с закрытыми глазами, вспоминая прошлый вечер, вспоминая Кэтрин.

Какое он ничтожество! Рядом, в соседней комнате его ждет женщина, красота и темперамент которой сводят его с ума уже столько времени. Кэтрин спит всего лишь в нескольких шагах, и ее тело жаждет принять его, она тоже нуждается в разрядке, которую подарила ему.

Доминик думал о ее белой нежной коже, о роскошной спелой груди. Какого черта! Он больше не «проклятый цыганский ублюдок»! Он лорд, и женщина за стеной — его жена! Не просто жена — любимая женщина. Настало время назвать вещи своими именами. Надо оставить эту глупую затею! Зачем было давать клятву, которую он не в силах сдержать? Прекратить это безумие.

В душе его все сжалось. Вскочив с постели, он нагой пошел к двери, разделявшей супружеские спальни, но, взявшись за ручку, остановился. Кэтрин заслуживала большего, чем короткие утренние ласки. Пусть будет все, как положено: ужин со свечами, хорошее вино, нежные слова и долгая волшебная ночь.

Он должен позаботиться о том, чтобы все прошло, как задумано, а потом он призовет ее к себе, будет любить долго-долго, оставит в ней свое семя. Пусть оно даст росток.

На сердце отчего-то стало еще тяжелее, но Доминик приказал себе ни о чем не думать. Лицо его отражало удивительную смесь двух чувств; предвкушение наслаждения и угрюмую решимость. Сегодня он сделает ее своей женой и больше никогда не станет спать один.

— Надень свое вишневое платье из парчи, — тихо сказал ей Доминик, лаская взглядом се тело.

Кэтрин почувствовала, как кровь прилила к щекам. Он просил ее надеть то самое платье, которое было сшито специально для обольщения.

— Да, милорд, — сказала она, едва дыша.

— Повар приготовит нечто особенное. Надеюсь, тебе понравится.

Взгляд его обещал куда более изысканные радости после ужина, и Кэтрин покраснела еще сильнее.

— Я вернусь домой пораньше, — пообещал он и поцеловал ее руку. — До вечера, дорогая.

Кэтрин долго смотрела ему вслед, любуясь его великолепной фигурой: узкими бедрами, широкими и сильными плечами, стройными ногами и прямой спиной.

День для Кэтрин тянулся невыносимо медленно. Ожидание скрасило лишь общение с маленьким Яношем, хотя сегодня мальчик внушал ей особенно сильную тревогу.

— Я скучаю по ним, Катрина, — говорил он. — Так сильно, что у меня болит вот здесь.

Он приложил ручонку к левой стороне груди. Кэтрин обняла ребенка.

— Я знаю, Янош, но скоро ты привыкнешь здесь и полюбишь нас так же сильно.

— Я и сейчас вас люблю. Но я скучаю по Меделе, по Персе, по Ставо. Я скучаю по ребятам, по танцам, по скрипкам. Мне хочется идти рядом с повозкой, путешествовать по новым красивым местам.

— Ты полюбишь здешний край, — пообещала Кэтрин, втайне надеясь на то, что школа поможет Яношу забыть бродячую жизнь и табор, но сейчас надежда ее стала таять.

Кэтрин почитала мальчику сказку перед сном, затем ушла, оставив Яноша на попечение Персиваля. Вернувшись к себе, она присела у камина. Близился час свидания. По телу ее пробежала дрожь от предвкушения наслаждения. Она приняла ванну, тщательно оделась, волосы собрала в пучок.

Взглянув на себя в зеркало, она покраснела. Вырез был настолько глубок, что, быть может, и не стоило надевать это платье, но когда она, войдя в гостиную, увидела взгляд Доминика, сомнения исчезли.

— Ты сегодня красива как никогда, — шепнул он, легонько целуя ее в щеку. — Я часто представлял тебя в таборе одетой как леди.

— В самом деле?

— Да, хотя мне, как цыгану, стыдно в этом признаваться.

— А теперь, — улыбнулась Кэтрин, — когда ты знаком и с Катриной, и с Кэтрин, какую из нас двоих ты предпочтешь? Леди или цыганку?

— Я предпочту, любовь моя, чтобы в тебе было понемногу от обеих.

Доминик улыбнулся, и вновь по телу Кэтрин прокатилась дрожь предвкушения.

Ужин накрыли в столовой. Золотые кубки, фарфоровые тарелки, золотые канделябры украшали стол.

— Как чудно, — воскликнула Кэтрин. — Боюсь, все это стоило тебе немалых хлопот и средств.

Доминик поднес к губам ее руку.

— Для тебя, моя любовь, мне ничего не жаль.

На ужин подавали лососину, спаржу, рулет из телятины, колбаски и перечный пирог. На десерт были пирожные, сделанные в виде ежиков с миндальными орешками вместо иголок, и шампанское. Чай с печеньем они пошли пить в гостиную.

Но, каким бы вкусным ни был ужин, ели они мало. Кэтрин так волновалась, что не могла заставить себя проглотить ни кусочка. Доминик, похоже, буквально заставлял себя есть. Сегодня он был в ударе. Ни разу Кэтрин не слышала от него столько комплиментов, не чувствовала такого нежного внимания. Неудивительно, что он пользовался огромным успехом у лондонских дам!

И самое главное, Кэтрин чувствовала его желание к ней в каждом его жесте, каждом взгляде. Были моменты, когда ей хотелось встать, схватить его за руку и потащить наверх, в спальню.

Но она сдерживалась. Ждала, как положено леди, вежливо улыбалась и поддерживала беседу. Доминик должен сделать все сам.

— Моя драгоценная жена, — сказал он наконец, делая упор на последнем слове. — Думаю, нам пора отправиться отдыхать.

Горячий взгляд его остановился на ее груди, практически обнаженной, и он взял ее за руку.

— Да, милорд, — ответила Кэтрин, облизнув пересохшие губы.

— Доминик, — поправил он, касаясь кончиком пальца ее плеча.

— Доминик, — еле слышно повторила она.

Рука об руку они поднялись по лестнице. Доминик поднял Кэтрин на руки. В спальне он опустил ее на ковер и, целуя в затылок, стал расстегивать платье.

Через несколько минут она стояла перед ним обнаженная. Он вытащил шпильки из прически, и огненные волосы ее каскадом упали на плечи. Еще немного — и он стоял перед нею без одежд, и кожа его, смуглая и гладкая, при свечах казалась бронзовой.

Доминик наклонился к Кэтрин. Головокружительный поцелуй лишил ее способности дышать, и Доминик, подхватив ее на руки, отнес на мягкую перину.

— Ты нужна мне, моя огненная кошечка, как никогда еще не нужна была женщина.

С этими словами он вошел в нее, тяжелый и мощный, и они слились воедино.

— Кэтрин, — прошептал он, двигаясь все быстрее и глубже, такой тугой и горячий, что, казалось, готов был взорваться. Боже, как хорошо ему было с ней, как приятно чувствовать на своих плечах ее маленькие руки, видеть, как она запрокидывает голову, достигая вершины страсти. Он хотел произнести слова любви, те, что она ждала от него, слова, которые могли бы соединить их сильнее любых других уз.

Он смотрел, как закрывает она глаза, как маленький розовый язычок се быстро обводит пересохшие губы, и тут краем глаза он увидел вырезанную на спинке кровати метку.

Грэвенвольдский крест. Сто лет назад мастер выгравировал его на полированном дереве, пятнадцать лет этот крест ненавистью жег его сердце. Крест Грэвенвольдов. Шесть поколений, отмеченных им, несли его как символ богатства и власти. Шесть поколений — а сейчас, быть может, будет зачат тот, кто понесет его дальше. Наследник титула и богатства Грэвенвольдов, ребенок, который когда-нибудь примет из его рук земли и состояние — то, что больше всего на свете любил его отец.