— Да поговори же со мной! Выслушай!

Он молча оторвал от себя ее руки, высвободился, поправил шарф, куртку и невозмутимо пошел по своим делам.

Лео медленно опустилась на асфальт и, судорожно всхлипывая, выкрикнула вслед мужу последнюю, отчаянную, беспомощную угрозу:

— Тогда я уеду в Москву! К Ивану! Понял?!

Антон на мгновенье застыл. Обернулся. Постоял, рассматривая ее с безразличным интересом, словно диковинное насекомое, и с усмешкой сказал:

— Валяй.

Джинсы давно промокли, а она все сидела и сидела, обхватив руками живот, испуганно улыбаясь и заглядывая в лица прохожим, которые все как один смущенно отводили глаза.

Глава 2

— Ну, я поехал, — сказал Протопопов жене. Та в ответ улыбнулась, а после надула губы: дескать, жалко.

— Доберешься, сразу позвони.

— Хорошо. — Он поцеловал ее в щеку и вышел за дверь.

Вызвать лифт? Нет. Он, наконец, почувствовал себя здоровым и получал истинное удовольствие от свидетельств собственной дееспособности — в частности, от простого хождения по лестнице. Он и раньше любил подъезд своего дома, где так легко игралось в профессора Преображенского — модерн, позапрошлый теперь уже век — а последнее время бесстыдно наслаждался высокими окнами, впускавшими, казалось, нездешний, немосковский свет, деревянными рамами изумительной красоты, солидными подоконниками, причудливой лепной растительностью и даже ковровой дорожкой, которую невольно дорисовывало воображение. Как хорошо, что он не побоялся выглядеть провинциалом и купил-таки квартиру в центре.

Черт с ним, с воздухом, зато живу как человек, мысленно ответил он той злоязыкой некоторой, чья случайная насмешка вот уже лет десять не давала ему покоя.

Он привычно кивнул консьержке и толкнул вперед правую створку широкой входной двери, зная, что у подъезда ждет еще одно, огромное и пока на миллиметр не исчерпанное, удовольствие — новый автомобиль. БМВ шестой серии, кабриолет сочного, привлекающего внимание брусничного цвета. По губам Протопопова скользнула улыбка. Молодые упругие бока новой игрушки — он ни от кого, включая себя, не скрывал, что это именно игрушка, зато какая! — глянцевито лоснились на солнце. Протопопов, сама невозмутимость — подумаешь! — нажал на кнопку сигнализации. Его сокровище отозвалось нежным курлыканьем, и несколько случайных прохожих будто невзначай повернули головы — кто счастливец? Но ни единый мускул не дрогнул на его лице, думал Протопопов, сдержанным шагом приближаясь к машине.

Знай наших, пело между тем у него в груди, так вас всех и растак! Ну и, для убедительности, разэдак.

Тата, была его следующая мысль. Он возмущенно мотнул головой. Что Тата, с какой стати, зачем? Все хорошо, и вдруг на тебе. Откуда выплыла? Показать бы Тате, лаконично пояснило настырное подсознание. В Лас-Вегасе ездили на похожем…

Протопопов усилием воли отогнал вредные мысли, сел за руль, включил зажигание. Все пустое, сказал он себе. Пустое. Пустое. Глупости.

Наваждение схлынуло. Он в очередной раз быстрым взглядом одобрил приборную панель, хозяйской рукой обласкал руль и, словно кокаинист, набрал полные ноздри крепкого кожаного запаха. Это ли не счастье?

Еще секунду он не двигался, наслаждаясь новизной ощущений, а затем, вздохнув, вместе с машиной вытек в застойное болото московской дорожной пробки.


Блин, ругнулся он про себя через три с половиной часа. Высказать это вслух было просто некому. Фантастический дебилизм.

Забыл все бумажки, все квитанции.

Идиотская, треклятая сауна. И что ему приспичило менять оборудование, когда старое работало превосходно?… Все-таки жена права, после инсульта у него шило в одном месте… а в башке дырка… теперь придется переться в Москву, а главное, обратно, чтобы утром встречать рабочих. Вот кайф.

Впрочем, настроение скоро исправилось. Длинная асфальтированная просека через лес, ведущая от дачи к шоссе, была абсолютно пуста. Погоняем, с аппетитом подумал Протопопов, дальнозорко всматриваясь в конец «тоннеля». К вечеру собралась гроза, поднялся сильный ветер. Старые плакучие березы у обочины клонились к дороге, почти образуя арку, мели асфальт свежей майской листвой. Свет снаружи странно порыжел; по лобовому стеклу забили первые капли. Протопопов, опережая компьютер, включил дворники, прибавил громкость радио. Любимая Татина станция… Прежде его раздражало, что она только ее и слушает — интеллигентские заморочки — но теперь он и сам ничего другого не включал. Мрак сгущался с каждой секундой. По радио, вопреки обыкновению и будто специально, запузыривали нечто психоделическое. Стивен Кинг отдыхает, хорохорясь, подумал Протопопов, но ему и вправду сделалось не по себе.

Однако он встряхнулся: мы гоняемся или нет? Дорога, правда, мокрая и ветер чудовищный, но другого такого случая — столь подходящей трассы — можно ждать еще вечность…

Он, отринув сомнения, втопил в пол педаль газа. В тот же миг полыхнула молния, загрохотал гром, полил дождь. Эффектно, оценил Протопопов. Хоть и опасно. Очень.

Но в бешеной скорости есть что-то наркотическое, всепобеждающее, как страсть, и он, забыв осторожность, отдался этому упоительному чему-то полностью, до молекулы, без остатка. Даже закрыл глаза на секунду.

И вдруг его будто ударило в сердце; он опомнился и распахнул веки — на обочине, голосуя, стояла Тата. Без зонта, с непокрытой головой, в тонкой курточке. Непогода ее нисколько не тревожила; она улыбалась — ласково, приветливо, интимно. Откуда она знает мою новую машину, начиная тормозить, удивился Протопопов. Откуда она вообще здесь взялась? И неужели ей не страшно одной?

Но тут стало не до вопросов: впереди что-то оглушительно затрещало, и на дорогу, не выдержав ураганного ветра, рухнула большая береза.

После Протопопов не мог вспомнить, как заставил автомобиль замереть буквально в сантиметре от пышной кроны — в глазах почему-то стояли до отказа натянутые поводья. Но, уже отпустив их, он ужаснулся: если б не Тата, ему вряд ли удалось бы уцелеть.

Девочка моя, благодарно подумал он, оборачиваясь.

На дороге никого не было.

Куда она исчезла? Он, втянув голову в плечи, выскочил под холодный дождь, заметался:

— Тата! Тата! — и не сразу понял, что она ему померещилась.

Надо же, предупредила, спасла, не переставал изумляться он, медленно пробираясь к шоссе окольными путями, к счастью, давно и хорошо знакомыми.

Спасибо, Таточка, мысленно произнес Протопопов и явственно услышал в ответ ее голос:

— Миленький, это еще не все. Но ты не бойся.

Миленький? Никогда раньше она его так не называла. Протопопов обстоятельно подивился нововведению — выехал на освещенную трассу — и лишь там покрылся холодным пóтом, осознав, наконец, что встретился с призраком.


До самого дома он ломал голову, искал рациональное объяснение случившемуся.

Он вспоминал Тату чуть ли не с утра — во время «гонок» закрыл глаза — возможно, на мгновенье уснул — это был сон — либо галлюцинация — после инсульта в мозгу могло что-то переклинить — хотя вряд ли, врачи все проверили буквально под микроскопом — тем не менее, говорят же, что после тяжелых болезней у людей иногда открываются необычные способности, а у него они и раньше были…

Очевидно, он заранее почувствовал неладное, вот мозг и выдал предупреждение — в необычной, но действенной форме: ситуация требовала экстренных мер.

Закоренелый материалист Протопопов с юности верил в свой экстрасенсорный дар, пусть и не имея сколько-нибудь внятных подтверждений его существования. Однако кое-какие опыты воздействий (в основном, на девушек и под влиянием алкоголя, и все-таки) они с другом, будущим психиатром, в студенческие годы проводили мнократно, и результаты получались любопытные — не отмахнешься. Протопопов очень любил рассказывать об этом Тате. До истории с Иваном она в «чудеса» не верила, но, в отличие от многих, реагировала исключительно правильно: ничего не высмеивала, ни над чем не издевалась и спокойно выслушивала самые невероятные вещи. Говорила:

— С каждым в жизни хотя бы раз случается необъяснимое. Ну и что? На всякую мистику обязательно найдется научное обоснование.

Да, но только раньше — когда, лет восемь назад? — мистика нашла их самих. Протопопов вез Тату домой из кафе и, чтобы закончить интересный разговор, остановился у ворот парка, открыл окна автомобиля — и неожиданно для себя, опьяненный весенними ароматами, накрыл ладонью руку оживленной, магнетически привлекательной в тот момент Таты. Ничего больше. Однако его жест словно замкнул контакт: внешний мир не то чтобы исчез, но таинственным образом отступил, отодвинулся далеко-далеко. Машину будто накрыло звуконепроницаемым колпаком. В ушах зазвенело, от соприкасающихся рук — разнять их не получалось — по телу побежала странная, гудящая вибрация, в которой не было ничего эротического, приятного и вообще человеческого. Протопопов и Тата до смерти перепугались: казалось, сомкнутые руки образовали черную дыру, грозившую им полным уничтожением. Они сидели неподвижно, воззрившись перед собой и, как выяснилось позже, дружно боялись одного — зависшей над ними летающей тарелки. Оба готовились к худшему и, хотя их, разумеется, не похитили, загадочное событие получило название «нападение инопланетян» и стало в некотором роде судьбоносным. После него Тата внутренне примирилась со сверхъестественным (есть и ладно), а Протопопов окончательно уверовал в космическую природу их связи и много дней рассуждал о том, что «по отдельности мы — простые химические вещества, а соединишь — бомба». Вон какие силы пробуждаем.

В действительности, когда их «отпустили», они чувствовали себя, по выражению Таты, «пустой скорлупой от яйца», и расстались со смутной неприязнью друг к другу — как два протрезвевших участника общего пьяного безобразия. Каждый знал, что из-за другого не сможет забыть пережитое, а обоим только этого и хотелось — выкинуть из головы тот паралитический ступор, безвольное подчинение неизвестной потусторонней силе! Согласна на лоботомию, вздыхала Тата. Однако со временем неприятные ощущения отошли на второй план, и приключение обрело иной смысл.

— Мы — избранные, нам приоткрыли завесу вселенского замысла, — с пафосом объявил Протопопов.

Он решил, что его особенные права на Тату подтверждены. Все объяснилось: и редкое, почти телепатическое взаимопонимание, и физическая необходимость общения, не втискивающегося в стандартные рамки — не коллеги, не родственники, не любовники, но и не друзья, — и многое, многое другое. Откуда это? А очень просто! Где-то в высоких сферах мы — единое целое. Ячейка, организм, конгломерат. Пресловутые половинки.

Материалист, решив уверовать, быстро находит чудо в подтверждение своей веры.

Но Тата, выслушав его разглагольствования, только фыркнула.

— Четвертинки, да и то неполные, — сказала она. — И вообще, давай навсегда закроем эту тему. Образованные люди, а обсуждаем какой-то бред.

Протопопов застонал — так вдруг затосковал по Тате, по былым временам. Проклятье, проклятье, издевательство! Да прекратится это когда-нибудь? Ведь он же сделал свой выбор… Но сделал ли? Или всего лишь подчинился обстоятельствам? Если б не болезнь, разве не попытался бы он вернуть Тату? И если бы удалось, как повернулась бы жизнь? Кто знает. Ясно одно: Тата по-прежнему — часть его существования, а точнее, его самого; их астральный союз неразрывен, вечен. Обязательно надо рассказать ей о сегодняшнем происшествии…

Черт, опять! Совсем как в начале знакомства, когда он еще надеялся слезть с иглы запретных отношений — острая, физиологическая потребность встретиться или хотя бы поговорить с Татой всегда вспыхивала внезапно и с такой силой, что сопротивляться ей было совершенно бессмысленно.

А что, если?… Прямо сейчас? Протопопов, захлебываясь адреналином, полез в карман за телефоном, но, коснувшись его, понял, что не позвонил жене. То есть, с дачи «отметился», но о том, что возвращается, не предупредил. Собирался, выезжая на березовую просеку — и забыл. По вполне понятным причинам.

Ничего, она только обрадуется. Воспоминание о жене отрезвило. Нельзя начинать все снова-здорово, нельзя ее больше мучить, строго сказал себе Протопопов. Вот только кого «ее»? Он уже не знал и затряс головой, отгоняя демонов, но те налезали со всех сторон, теснились, дышали в лицо, ухмылялись по-свойски, хлопали по плечу, совали от щедрот открытую бутылку, наполненный шприц, порошочек в бумажке, какие-то таблетки, клей… Ну же, братан! Бери!

«Пошли вон!!!» — чуть не вслух зарыдал Протопопов в предчувствии — и предвкушении — поражения. Наркоман, жалкий наркоман… зато каким счастьем будет услышать ее божественный голос…