И затем, так же быстро, как все началось, Саймон начал отодвигаться от нее, разрушая жаркий контакт губ, оставляя ее потерянной и одинокой.

Хриплая мольба вырвалась у Камелии, когда она потянулась к нему, снова притянув к себе, и прижалась губами к его рту. Ее язык скользнул в сладкие, таинственные, отдающие бренди глубины его рта. Одеяло, соскользнув с ее плеч, упало на пол, и ее окутывала лишь полупрозрачная вуаль ночной рубашки. Камелия придвинулась ближе и поцеловала Саймона, отчаянно стремясь почувствовать его твердое сильное тело. Она неумело коснулась его языка, придвигаясь еще ближе, и не было между ними ничего, кроме прекрасного невероятного желания.

Жажда разгоралась в ней, нежная, болезненная, пугающая, открывая дверь хрупкому желанию, которое она временами чувствовала, но не могла понять. И когда она стояла, крепко обняв Саймона за сильные плечи, имело значение только то, что он не отступает и не перестает целовать ее. Что-то изменилось в ней, и хотя Камелия не понимала, что именно, но с абсолютной уверенностью знача, что не хочет, чтобы это прекращалось.

Саймон сильнее сжал Камелию. Рассудок из последних сил безуспешно возражал, что это неправильно, что не надо прикасаться к ней, что он не имеет права так обнимать и целовать ее. Но его тело горело от столь сильного желания, которого он прежде никогда не испытывал. Саймон не мог собрать, кажется, и крох здравого смысла, чтобы должным образом проанализировать, почему не должен исследовать языком розовый жаркий рот Камелии или пройтись руками по мягким изгибам ее плеч, талии, бедер. Она всхлипнула и придвинулась ближе, пока не коснулась бедрами его отвердевшего мужского естества.

Саймон, застонав, обхватил ее ягодицы, прижался к ней, его здравомыслие растворилось в ее сладковато-цитрусовом аромате, в жаре ее рта, в невероятных ощущениях прижавшегося к нему стройного нежного тела. Он был не из тех мужчин, кто предается страстям, но в этот миг желание так переполняло его, что Саймон думал, что не сможет его вынести. Ничто не имело значения, кроме того, что Камелия желала его. Он чувствовал это в ее отчаянных прикосновениях, в сладкой страсти ее поцелуя, слышал в завораживающих мольбах, рвущихся из ее горла.

И он хотел ее, хотел с нелогичной, невероятной и совершенно неодолимой силой.

Не отрываясь от ее рта, Саймон приподнял Камелию, прижав к себе с яростной властностью. Ногой захлопнув дверь в кабинет, он уложил Камелию на стоявший у стены маленький диванчик. Оторвавшись от ее рта, он обрушил дождь голодных поцелуев на ее позолоченную солнцем щеку, изящный изгиб скул, спускаясь к ямке между ключицами. Легкая ткань ночной рубашки стала прозрачной, когда он коснулся губами великолепной груди Камелии. Он провел языком по коралловому пику, потом сомкнул губы и долго и сильно посасывал его, пробуждая упругий бутон к жизни. Потом переключился на другую грудь, а его руки тем временем без устали двигались по изгибам и выпуклостям прекрасного тела Камелии.

Камелия, закрыв глаза, запустила пальцы в спутанные медные волосы Саймона, безудержно прижимая его к своей груди, которую он ласкал ртом. Ее ночная рубашка скользнула вниз, к талии, подставив наготу теплому ночному воздуху. Где-то в дальних тайниках сознания смутно брезжило, что неправильно позволять Саймону так целовать ее и прикасаться к ней, но Камелия не могла сообразить почему. В конце концов, она не краснеющая юная девица, чистоту которой блюдут родители в ожидании выгодного брака.

Она независимая взрослая женщина двадцати восьми лет от роду, давно оставившая ребяческие представления о романтическом браке. Африка стала ее домом, когда ей было десять, а жизнь, которую она делила с отцом, не предполагала наличия мужа, считавшего, что жена существует только затем, чтобы исполнять его желания. Такая жизнь давала ей неограниченную свободу, но доставляла и моменты ужасающего одиночества, особенно после смерти отца.

Камелия отбросила эту мысль и сосредоточилась на ощущениях. Саймон проложил дорожку поцелуев по ложбинке на груди, потом спустился к животу. Его шершавый подбородок слегка задевал ее разгоряченную кожу, уверенное дыхание щекотало впадинку пупка, выпуклость бедер. Рубашка сползала все ниже, и дыхание Саймона уже дразнило шелковистый треугольник между ее ногами.

Камелия замерла, вдруг потеряв уверенность, но, прежде чем она запротестовала, Саймон поцеловал ее там, мягко, почтительно, не переставая ласкать ее, когда двинулся ниже. Потом кончик его языка скользнул в нее, вызвав волну чистого наслаждения.

Задохнувшись от изумления, Камелия застыла, думая, что должна отодвинуть его, но, предчувствуя приступ внезапной скромности, Саймон схватил ее запястья и мягко прижал к бокам, припав к горячему источнику. Он водил языком по розовым складкам, пробуя на вкус и дразня ее. Она таяла и горела в огне. Наслаждение захлестывало ее, непонятное, шокирующее, сильное, смывая прочь все мысли о скромности и контроле. Она могла остановить Саймона, если бы хотела, Камелия это понимала, но прекрасно сознавала, что хочет расстаться с последними крохами сдержанности.

Вздохнув, она глубже вжалась в диван, чувствуя, что ее омывает жар Африки, хотя ночь была прохладная… что ее окружают открытые равнины, хотя она находилась в небольшом лондонском доме. Наслаждение пульсировало в ней, а с ним пришло беспокойство и нетерпение, которого она не понимала. Она начала двигаться и поворачиваться под нежной атакой Саймона, ошеломленная и смутно неудовлетворенная, ее плоть напряглась, требуя большего. Камелия шире раздвинула бедра, приглашая Саймона глубже узнать ее, не заботясь о том, считает ли он ее дикой или похотливой. Саймон со стоном втянул воздух, притязая на потаенные тайны ее тела, потом скользнул внутрь пальцем и начал ласкать ее сначала медленно, потом быстрее, а его язык тем временем двигался у нее во рту.

Ее дыхание стало частым и сбивчивым. Грудь вздымалась и опадала, когда Камелия отчаянно пыталась наполнить легкие, но воздуха все равно не хватало, и ее тело напрягалось, моля заполнить поднимавшуюся в ней ужасную пустоту. Никогда не знала она такого желания, и понятия не имела, что хочет большего. Саймон продолжал ласкать ее, его пальцы пробирались внутрь и отступали, убеждая ее жаждать того, что он пытался ей дать. Камелия лихорадочно выгибалась под ним, ее дыхание походило на отчаянные всхлипы, мольбой звучащие в тихом ночном воздухе.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – тихо заклинала она, понятия не имея, о чем молит.

Только бы он не останавливался, не отодвигался, не оставлял ее, когда она так отчаянно в нем нуждается. Она отдавала себя Саймону, теряясь в незнакомой страсти, которую он ей открыл, но даже если это неправильно, то уже слишком поздно. Дальше и дальше стремилась она, думая, что больше не вынесет, но все сносила, пока наконец не могла дышать, двигаться, думать. Она внезапно застыла, все ее существо сосредоточилось на взрыве удовольствия и радости. Камелия вскрикнула, волны экстаза сотрясали ее, освобождая от всех ограничений, которые она когда-либо знала, пока не осталось ничего, кроме нее, Саймона и невыносимой страсти.

Саймон какое-то мгновение обнимал Камелию, упиваясь ее жаром и ароматом, его сердце стучало так тяжело, что, казалось, вот-вот треснет грудная клетка. Затем он поднялся, быстро сбросил ботинки, рубашку и мятые брюки. Теперь он стоял нагой. В свете лампы его кожа казалась бронзовой. Камелия уставилась на него, ее зеленоватые глаза затуманились, но Саймон не заметил в них удивления или страха. Она большую часть жизни провела в дебрях Африки, где голые или почти голые мужчины идут по жизни с гордым безразличием к викторианской скромности. Ее пристальный взгляд лишь усилил уже охватившее Саймона желание. И все его сомнения рассыпались в прах от ее откровенной страсти. Камелия хотела его с той же силой, что и он ее.

И кроме этого не было ничего.

Он накрыл ее сильным горячим телом, пылая всеми фибрами своего существа, и старался удержаться от того, чтобы сразу же войти в нее. Камелия, вздохнув, обхватила его руками, окутывая своей нежностью и теплом. Покрытые любовной влагой бедра касались его с дразнящим обещанием. Саймон стиснул челюсти, стараясь сохранить хоть какое-то подобие контроля над собой и действовать медленно.

Камелия была самой великолепной женщиной из всех, что он знал, не только из-за ее красоты, но из-за ярко горевшей в ней неустанной решимости. В ней была необузданность, которую Саймон находил прелестной, и необыкновенная, прекрасная душа. Эта женщина не принадлежит Лондону, Саймон отчетливо это понял, но мысль о том, что она вернется в свою обожаемую Африку и будет вдали от него, вдруг стала невыносимой. Камелия не принадлежит ему, и осознание этого вызвало чувство опустошенности. Саймон осторожно погружался в нее, медленно, мягко и тонул в мерцающих глубинах ее глаз цвета полыни.

Останься со мной, молча умолял он, зная, что это невозможно, что Камелия никогда не позволит себе оказаться в чьей-то власти. И ты будешь в безопасности, пылко поклялся он, нажимая сильнее, пытаясь заставить ее понять то, что он никогда не смог бы выразить словами. Но Камелия не искала безопасности, она дала это ясно понять отказом бросить раскопки. Вздохнув, она начала беспокойно двигаться под ним, ощущая, что он не отдает ей себя целиком. Саймон замер. Он влюбился в Камелию. Он, который долгие годы жил по принципу, что разум выше страсти. Он влюбился в нее и ничего не мог с этим поделать, поскольку она уже проникла в его плоть, в его сердце и душу.

Он немного отступил, стараясь обрести хоть какой-то контроль над собой и успокоить эмоции, если это еще возможно. Но обхватив его руками, Камелия приподняла бедра, гоня прочь последние остатки его сдержанности. Саймон отчаянно застонал и вошел в нее на всю глубину, поцелуем он словно привязывал ее к себе, хотя бы на мгновение.

Камелия застыла, пораженная внезапно пронзившей ее болью.

– Успокойся, любимая, – пробормотал Саймон, стараясь не двигаться. – Держись за меня, и боль пройдет.

Он отчаянно надеялся, что это правда. Хотя не был уверен, поскольку до сих пор не имел дела с девственницами.

Камелия уткнулась лицом в его шею, находя успокоение в теплом укрытии его тела, в нежных поцелуях, которыми он осыпал ее лоб, щеки, в его мягких движениях. Она сосредоточилась на его крепкой сильной спине и провела руками, изучая его плечи, ребра, спину, потом ее ладони скользнули ниже, к выпуклости мускулистых ягодиц. Желание, вновь пробудившееся в ней, сначала медленно, а потом все быстрее гнало прочь ее страхи, а тело поднялось вверх, навстречу Саймону. Он поцеловал ее, двигаясь в ней, то заполняя ее, то освобождая. Его рука скользнула туда, где сливались их тела, он начал поглаживать Камелию, пока она снова не запылала страстью. Она начала двигаться, подстраиваться под его ритм, потом все быстрее и быстрее, ведя его все глубже с каждым болезненным толчком.

Он потерял разум. Должно быть, это правда, поскольку Саймон мог думать только о том, как мучительно желал эту женщину. Он хотел остаться так навсегда, слитым с ней, потерянным в ней. Какая-то часть его души исчезла, украденная или отданная по доброй воле, он не знал. Он знал лишь, что ничто не имеет значения, кроме этого мига, блаженства ее объятий, аромата поцелованных солнцем лугов и экзотических фруктов, древних барабанов Африки и сердца Камелии, певших для него. Она не принадлежит ему, и эта мысль наполнила Саймона чувством потери. Снова и снова он входил в нее, пытаясь привязать к себе, пробуя заставить ее понять, что она тянется к нему. Он сознавал, что для этого нужно больше времени, и изо всех сил пытался не торопиться. Он должен сделать так, чтобы вспыхнувший костер страсти горел долго, чтобы Камелия все поняла. Но не было никакого времени, поскольку Камелия двигалась под ним, шепча мольбы и подгоняя его. Саймон пытался обуздать желание, но это походило на попытку остановить волну, бьющую в скалистый берег. Камелия вдруг приподнялась и пылко поцеловала его. От прикосновения ее шелковистого горячего тела он напрягся и с криком экстаза глубоко вошел в нее. Он крепко сжимал ее и целовал, сдаваясь ей, чувствуя, будто умирает, и ему было на это наплевать.

Камелия молча лежала под ним, слушая мощный стук его сердца. Закрыв глаза, она думала об африканском солнце, теплом, чистом и успокаивающем. В этот миг ей больше не было холодно, как это часто случалось с тех пор, когда она приехала в Лондон. Вздохнув, Камелия крепче прижала к себе Саймона и вслушивалась в его быстрое дыхание. Она была не готова к тому, что произошло между ними.

Она давно решила, что никогда не выйдет замуж, и поэтому понятие о близости между мужчиной и женщиной осталось для нее лишь теорией. Много лет назад она познакомилась с особенностями самого акта, когда они с отцом наткнулись на спаривавшихся львов. И хотя отец смутился, он ответил на ее вопросы с присущей ему сугубо деловой решительностью. Он был образованным человеком, ученым, и не видел проку от неосведомленности дочери в вопросе, с котором ей придется столкнуться. После этого Камелия внимательнее прислушивалась к шуткам аборигенок, которые иногда сопровождали своих мужей в Пумулани. И сумела уяснить, что сам акт в целом приятен – именно такое впечатление у нее сложилось, когда она наблюдала за львами, – но его главная цель произвести потомство. А поскольку Камелия не видела себя в роли матери и жены, она оставила эту тему.