— Может, — Макс пожал плечами. — Я на лицо ей не смотрел.

Артём скорчил кислую гримасу:

— С ними даже не весело. Глупые и прилипчивые. Я вообще в Москву собираюсь. Думаю, Витя уже всё поняла. Даже не наехала ни разу, прикинь? Только сообщения жалостливые шлёт.

— Что-то не помню, чтобы тебя когда-нибудь трогали жалостливые сообщения.

— А сейчас трогают! Может, я вообще не прав был, что уехал?

— Ты бываешь не прав? — Макс с недоверчивой усмешкой притормозил.

— Просто Витя, она же не как все. Другая бы тусоваться потащилась и фотками закидала, как шикарно проводит время. А Витя… Я ж по ночам только и думаю, что ей там плохо из-за меня. Никогда о таком в жизни не думал. А теперь постоянно.

— Это совесть называется, — сказал Макс. — Удивительно слышать, что она у тебя есть.

— Самому не верится.

— Что-то я не пойму, кто из вас кого воспитывает.

— Да, блин, — вспыхнул Артём. — Я сам хочу её видеть, ясно? Просто, потому что хочу. Для этого не нужны никакие объяснения. Если я хочу съесть торт, то я его съем. Без вариантов. Кстати… Поехали за тортом?

— Ночь вообще-то. Здесь ничего не работает.

— Для меня откроют.

— Утром поедешь.

Они замолчали, и какое-то время мы молча пробирались через заросли, пытаясь в темноте срезать путь от калитки до домиков, а как вышли на дорожку, Артём снова тяжело вздохнул:

— И чего я к ней так привязался?

Глава 15

Вита

Люди так часто говорят друг другу «я скучаю», что это уже ничего не значит. Слово «скучаю» стало совсем мелким и поверхностным. Незатейливым и лёгким, как клочок бумаги на ветру.

«Всё, пока. Я скучаю» — формальная фраза вежливости, которой обмениваются моя мама и тётя Катя, заканчивая телефонные разговоры. Но я ни разу не видела, чтобы мама действительно скучала по тёте Кате. Чтобы она была не в состоянии работать, читать, смотреть свои новостные каналы. Чтобы она не спала ночами или отказывалась от еды.

В словаре написано, что скучать — это значит болезненно чувствовать отсутствие кого-нибудь. Но почему там нет слов: «невыносимо», «отчаянно», «одиночество» и «пытка»?

Если бы люди изобрели алгезиметр чувств, то им можно было бы чиповать влюблённых, чтобы каждый из них мог чувствовать то же, что чувствует другой. И тогда согласие на такое чипование стало бы сильнее, чем брак.

Артём продолжал свою странную одностороннюю игру. И в этом жестоком дуракавалянии я никак не могла разглядеть тот самый «жизненный опыт», о котором так твердила мама.

Ярослав же звонил пару раз. Но я больше никуда не пошла.

А однажды позвонила Полина.

— Привет, как дела? — спросила так, словно мы с ней давно дружим.

— Всё хорошо. Спасибо.

— Больше не переживаешь?

— Нет. Уже нет.

— Раздолбай наш звонит?

— Пишет. У них там со связью сложно.

— Ах, да, он говорил, — ответила она, явно давая понять, что ей-то он звонил. — Ну, ты, в общем, не грусти там. Скоро вернётся.

Я всерьёз решила научиться технике осознанных сновидений. Когда человек знает, что видит сон и способен управлять его содержанием. Если это уметь, то можно было бы просто остаться жить во сне.

Мама сильно тревожилась за меня. Я объяснила, что скучаю по Артёму, но она конечно же не приняла это всерьёз (тоже мне трагедия) и решила, что за этим скрывается нечто большее и, по её мнению, важное. Сначала думала, что мы поругались и просто дуемся друг на друга. Потом отчего-то вбила себе в голову, что Артём меня бросил и принялась жалеть самым противным образом, от чего стало так тошно, как если бы это действительно произошло.

В конечном счёте, она вдруг решила нагружать меня заданиями.

— Сегодня нужно съездить в гарантийную мастерскую, отвезти электронные часы из нашей спальни. Я тебе там адрес на холодильнике оставила.

— А можно не сегодня? — вот уже третий день мне вообще не хотелось вылезать из кровати. Хоть я и пыталась научиться осознанным сновидениям, всякий раз, они превращались в неосознанные.

— Ты себя плохо чувствуешь или опять романтическая хандра? — она потрогала губами мой лоб, приложила ладонь к щеке. — Температуры нет. Если не сегодня, то завтра обязательно нужно съездить, потому что потом выходные и всё опять растянется на год.

Я со стоном откинулась на подушки.

— Знаешь, что, — мама остановилась посреди комнаты. — Никогда бы не подумала, что такая многосторонняя и глубокая личность, как ты, способна так, не побоюсь этого слова, «разложится». Тебе конечно не понравится, но я всё равно выскажусь. Ещё немного, и я перестану тебя уважать. Куда подевалось твоё здравомыслие? А самолюбие? Оно вообще у тебя есть?

В мире полно достойных людей, которые сочтут за счастье получить хоть каплю твоего внимания. Ты же особенная! Тебя нужно беречь и на руках носить. А не вот это всё. Ты слишком впечатлительная для всех этих страстей. В общем, если не хочешь, чтобы я снова пошла выяснять с ним отношения, сейчас же возьми себя в руки.

Она вышла из комнаты и так хлопнула дверью, что пришлось всё-таки выковырять себя из кровати и отправиться в мастерскую.

Часы чинить не взяли, потому что у них не оказалось каких-то особенных проводков, которые перестали производить год назад, но зато на обратном пути в автобусе возле дальних дверей я увидела ту рыжеволосую девушку — Зою из химчистки, с которой меня знакомил Ярослав. Подходить к ней я постеснялась, но она, перехватив мой взгляд, сама протиснулась через весь салон.

— Привет. Это же ты тогда приходила с Яриком?

Я кивнула, и мы замолчали, просто улыбаясь друг другу. Потом автобус качнуло, и Зоя подхватила меня под локоть.

— Зачем я должна была сказать тебе про Нину? Что он её любит.

— Чтобы я поверила, что я ему не нравлюсь.

— Оу, — Зоя по-детски выпятила нижнюю губу, изображая расстройство. — А тебе он?

— Ярослав хороший. Умный и очень воспитанный. Просто у меня есть друг и было бы неправильно давать ему надежду, если бы я ему вдруг понравилась.

Зоя громко и непосредственно рассмеялась, после чего сделала заговорщицки-серьёзное лицо и сказала приглушенным голосом:

— Тогда это очень странно. Ярослав просто так ничего не делает.

— Он хочет, чтобы его мама считала, что я его девушка.

Словно догадавшись о чём-то, она кивнула.

— Это из-за Нинки. Его мама боится, что он снова с ней сойдётся. Типа она его использует и не ценит. Они с осени в ссоре и с тех пор оба страдают. Сестра у меня вредная. Уже пятерых парней поменяла, всё ждёт, когда Ярова проймёт, а его не пронимает…

— Она очень несчастная. Его мама. От неё муж ушёл, которого она очень любила…

Но не успела я договорить, как Зоя беспечно махнула рукой.

— Про это я всё знаю. Он к матери моего друга ушёл. Очень неприятная история. Тиф сильно переживает из-за этого. У него кроме неё из родных никого нет. А тут этот Яров старший нарисовался.

— Тиф? — осторожно переспросила я. — Тифон?

— Ну, да. Ты его знаешь?

— Немного. Он меня как-то спас.

— Это он может, — Зоя снова засмеялась. В её раскованности не было ни грамма деланности. — Мы с ним с детства дружим, знаю, как облупленного.

— Нет, правда, у меня ужасные одноклассники, — призналась я. — Хорошо, что у него всё с рукой обошлось.

— Так. Стоп, — Зоя резко перестала смеяться. — А что с рукой?

— Ну, как же? Заражение крови.

— Почему ты знаешь об этом, а я нет? — она нахмурилась, затем огляделась по сторонам. — Мне сейчас выходить, пойдём ко мне? Расскажешь, что ещё знаешь.

— Да ничего я такого не знаю. Вот только про руку.

— Пойдём, пойдём, — автобус стал притормаживать. — У меня дома никого нет. Но зато есть целый таз клубники и её нужно съесть, иначе придется варить компот и закатывать банки, а я ненавижу это делать.

Она очень настаивала, а я не сильно сопротивлялась. Внезапно у нас обнаружилось гораздо больше общих тем для разговоров, чем можно было предположить.

Клубника была очень крупная, свежая и сладкая. И после недельного отсутствия аппетита показалась невероятно вкусной.

— У Трифонова всегда всё в порядке. Он вообще про себя слова не скажет.

Мы сидели на кухонных диванчиках друг напротив друга, а между нами на столе стоял таз с клубникой.

— Только выпытывает и выспрашивает: а что ты делала с часу до двенадцати? А что перед обедом? А после? С кем разговаривала? О чём?

— Это приятно, — я с грустью подумала о своей переписке с Артёмом.

— Шутишь?! — Зоя встряхнула волосами, и они, рассыпавшись, засветились в лучах солнца. — Это бесит! Думаешь, почему он всё выспрашивает? Пытается выяснить, с кем я общаюсь и как провожу время. А у меня на даче много друзей. И, да, мы гуляем. Чего такого? Или мне теперь из дома не выходить? — её голос звучал обиженно. — Мне вообще-то восемнадцать, а не восемьдесят. Ну, ты меня понимаешь.

Я неопределённо пожала плечами. У Артёма тоже было обострённое чувство собственности: я всё время должна была находиться рядом, разговаривать только с ним, смотреть на него, восхищаться и одобрять. Но меня это ничуть не тяготило.

— Конечно, не понимаешь. У тебя же нет помешанного на ревности и кидающегося на всех без разбора парня. Раньше, когда мы ещё просто дружили, он тоже от меня всех гонял, но такого беспредела не было. Я и так или в Москве работаю, или на этой дурацкой даче клубнику собираю. Все нормальные люди отдыхать уехали. В Инсте сплошные пляжи, коктейли и вечеринки. А я даже купаться с ребятами без разборок не могу съездить. И зачем я только в это ввязалась?

Вот я вернулась, думала, придёт. А он взял и умотал на эту свою дурацкую стройку. Как нарочно, — Зоя вдруг замолчала, сложила перед собой руки и выпрямила спину, как ученица. — Извини, что я так много болтаю. Накипело просто. Так, что у них там происходит?

Вместо ответа я просто раскрыла сообщения Артёма и стала их читать, всё равно ничего личного в них не было.

Зоя слушала с интересом, громко смеялась, а от роликов осталась в полном восторге.

— На самом деле, я по ребятам очень скучаю, — призналась она. — Обычно у нас тут весело и всегда что-то интересное происходит, а это лето дурацкое. Одни нервы. Кстати, я не поняла, что там за девчонки такие? Нормально вообще, да? Я тут вздохнуть не могу спокойно, а он с девчонками.

И она, ещё больше развеселившись, стала рассказывать, как в Тифона влюбились какие-то сёстры и хотели увезти с собой в Крым. История была похожа на выдуманную, потому что мне сложно было представить, как две девушки могут привязать такого парня к креслу, но рассказывала её Зоя весело, увлеченно и солнечная энергия, которая от неё исходила, передалась и мне.

Впервые за эти дни я вернулась домой в хорошем настроении, а стоило войти в квартиру, как мама накинулась на меня прямо в дверях.

— Мы едем! Теперь точно. Ура! — она широко распростёрла руки, чтобы принять меня в объятия. Очки сползли на нос, волосы взъерошились.

— В этот раз я не поеду, — я отдала ей пакет с часами. — Мне нравится у тёти Кати и Питер тоже. Но сейчас совсем нет настроения.

— Это не в Питер, — мама едва не кричала. — Папу пригласили работать! Понимаешь? Там, в Университете. Не просто курс читать, а преподавать на постоянной основе. Это просто чудо какое-то.

— Значит, вы опять надолго уедете? — я отправилась мыть руки, она за мной.

— Это значит, мы едем вместе. Как раз доучишься там, в университет поступишь, и я хоть буду спокойна за твоё будущее.

— Что? — я, конечно, услышала её слова и поняла тоже, но осознать никак не получалось. — Надолго уедем?

— Если повезёт, навсегда. Как документы оформим. Месяца через два, может, чуть больше. Надеюсь, к Новому году будем уже там.

Вода из-под крана текла ледяной струёй, руки покраснели, однако почувствовала я это не сразу.

— Мам, папе почти семьдесят. Тебе шестьдесят. Как вы собираетесь привыкать к новой жизни?

— У папы много знакомых. Ну, и потом… Чтобы дать тебе возможность стать человеком, я бы и в сто лет поехала.

— Но я не хочу.

— Это ты сейчас так говоришь, потому что в голове у тебя туман, но он очень быстро рассеется, поверь, — она посторонилась, выпуская меня из ванной. — А мы-то всё думали, какую школу тебе подобрать. Видишь, жизнь сама подкидывает решения.

— Я не хочу!

— Это не обсуждается, — рассержено кинула мама и уже с кухни добавила: — Так и знала, что всё испортишь.

Мы никогда не можем оценить степень наших проблем, пока не стало хуже.