— Да, я ей особо не пользуюсь. Зато твою смотрю регулярно.

— Слышь, Горелов, если хочешь жить, грохни всё и позвони ей. Раз ты жив, значит он ничего не знает. Моли её, чтоб не узнал. Я не скажу, но кто-нибудь потом обязательно растреплет. Готовь вменяемую легенду. Жесть. Просто жесть. Надо же такую подставу устроить.

Трясущимися руками я открыл Инсту.

Но ещё до того, как подгрузились все картинки, я уже знал, что там. Вспомнил.

Неожиданно и очень ясно.

Те самые фотки, над которыми я всё утро ржал. Из шашлычной, где мы все втроём в умат держим местных девок на коленках, на руках, пьём с ними шампанское на брудершафт и зажигаем в отвязных танцах.

Только Трифонов потом до утра на улице под навесом просидел с двумя возрастными байкерами. И сколько я к ним не подходил, они без конца про мотики говорили.

Но его фоток с байкерами у меня не было, а с девками на плечах — полно.

— А тебе что ещё надо? — вместо приветов выдала Зоя.

— Просто, — я давно не слышал её голос, но сейчас он был какой-то другой: тихий и прерывистый, словно она задыхалась. — Хотел сказать, что всё, что ты подумала, это не правда. Не было ничего. Не знаю, зачем эти фотки кинул. Просто смешные.

— Это он тебе сказал позвонить?

— Нет. Он ушел.

— Правильно пусть идет. Не скоро ещё вернется. Я его далеко послала.

— Зой, ну ты что? Тифона не знаешь, что ли? Он всю ночь с байкерами общался.

— Я это отлично разглядела.

— Нет, честно, просто момент такой был, но на самом деле…

— Никита, — она сделала паузу. — Ты меня за идиотку держишь?

— Нет, конечно.

— У него много недостатков, но такого, если честно, я не ожидала. Мы же одна команда!

— Зой, ну, серьёзно, это я дурак. Клянусь, чем угодно, что Тиф тут не при чём. Что мне сделать, чтобы ты поверила?

— Поверить не поверю, но если хочешь, чтобы он не знал про фотки, как можно дольше, иди и задержи его.

— Как так задержать?

— Он сейчас в Москву попрется. Так вот мне нужно, чтобы до завтра он сюда не попал. Я рано утром уеду и не хочу с ним вообще пересекаться.

— Как в Москву? — я взглянул на время. — Уже половина десятого.

Зоя нервно хмыкнула.

— Какие же вы все козлы, — голос дрогнул, и она отключилась.

Глава 24


Тоня

Недопетый мотив я услышу во сне,

До утра не сомкну я глаз.

До конца не простив все прошедшее мне,

Ты не спишь, как и я сейчас.

Пол в комнате был снова завален кассетами и фотографиями.

Амелин сидел посреди этого бардака и задумчиво смотрел в телефон. Определив песню, Шазам уже перестал мигать, но Костик всё смотрел и смотрел на экран, погрузившись куда-то очень глубоко в свои мысли.

В полуночном метро, в хороводе огней,

Мне опять снится твоя тень.

Я стояла в дверях. Солнце радостно пробивалось сквозь широкие щели небрежно задернутых штор.

И вроде бы всё было нормально, даже хорошо, но его по-прежнему что-то настойчиво терзало. Что-то такое, чего я никак не могла понять, и это рассеянное, близорукое непонимание беспокоило. Будто бы ответ на поверхности, а я его в упор не вижу.

В точности, как в далёком-далёком детстве, когда папа проделывал фокус с отрывающимся пальцем.

Показывает выставленный вверх большой палец, а потом закрывает его ладонью второй руки, и палец, отрываясь, уезжает в сторону.

Я и верила — потому что это папа, и не верила — потому что палец не может просто так оторваться.

А когда мы увидимся вновь,

Тихо ветеp ночной будет петь о своем…

Костик поднял голову, заметил меня и поманил рукой.

— Можешь объяснить, что с тобой? — спросила я.

— А что со мной?

— Я же вижу.

— Ты пришла и теперь всё хорошо, — быстро вскочив на ноги, он ухватил меня за руку и втянул в комнату.

— Я чувствую, что есть что-то, чего я не знаю.

— Да, ну, даже не заморачивайся, — положив голову мне на плечо, он принялся медленно покачиваться под музыку. — Мы все чего-нибудь не знаем. Знать всё вообще невозможно. Это ещё Сократ говорил.

Странные танцы. Танцуй под дождем…

— Объяснишь, что не так?

Но он только прижался сильнее и щекотно подул в шею.

Ты забудешь вопрос, но я помню ответ,

Друг без друга мы не умрем.

Просто удивительно, с какой лёгкостью он расправлялся с моей решимостью и попытками пробуждения. Однако всякий раз идя на попятную, покупаясь на шутки, отговорки и нежности, я лишь отодвигала нечто очень важное и неразрешенное.

Я остановилась

— Кость, серьёзно. Ты должен рассказать, что тебя беспокоит.

— Слушай, а давай выкинем раскладушку, и я буду спать на Милиной кровати? А она пусть переезжает в бабушкину комнату. И тогда ты тоже сможешь ночевать здесь.

Он попытался поцеловать, но я увернулась: идиотская манера решать все проблемы поцелуями.

— Почему ты всё время уходишь от ответа?

— Потому что знаю, как будет.

— Это ты его столкнул?

— Мы уже говорили об этом.

— Отвечай!

— Когда ты так смотришь, мне хочется тебя съесть или чтобы ты съела меня. Хочешь съесть меня?

Он схватил со стула кроличью маску, собираясь надеть, но я успела её перехватить, и мы какое-то время молча тянули в разные стороны, а потом я резко отпустила, и он, смешно отлетев к кровати, сел на неё.

— Ты?!

— Нет.

— Поклянись!

— Ты обещала мне верить.

Я подняла с пола кассету и швырнула в него, затем ещё одну и ещё. Он закрылся подушкой и так сидел, пока я не остановилась.

— Клянусь, это не я, — проговорил он так тихо, что я едва расслышала из-за заполнивший всё пространство между нами музыки. До боли знакомой откуда-то из далекого детства мелодии.

Я совершенно точно её знала. Раньше знала, но сейчас никак не могла вспомнить название. Хриплый пацаний голос и прилипчивый припев.

Мы смотрели друг на друга. Я услышала, что хотела, но легче не стало и ничего не разрешилось.

— Раннинг фру ве монсун, — подпел Костик за песней, заметив, что я прислушиваюсь.

— Что это?

— Что-то дико трогательное и девчачье, — он достал телефон. — И у тебя сейчас такое лицо, как будто ты хочешь признаться мне в любви.

— Просто слушаю и пытаюсь вспомнить, кто поёт.

— Жаль, — он посмотрел на то, что определил Шазам.

— Ну?

— Я тебе не скажу. Продолжай, пожалуйста, так смотреть… Хочу запомнить этот момент. То ве энд оф тайм… Джаст ми энд ю.

— Короче, — я подошла к магнитофону, вытащила кассету и кинула в мешок. — Это был твой последний шазам. Ты прав. Нужно выбросить не только раскладушку, а всё. Всё-всё. Потому что до тех пор, пока ковыряешься в этом старье, ничего не изменится. И все эти вещи, шазамы, видео и фотки ни к чему хорошему не приведут. Всё, Амелин, будешь начинать новую жизнь.

— Новую? Серьёзно? — он отбросил подушку и развеселился. — А что со старой делать?

— Просто забудь.

— Я так рад, что тебя встретил. Из всех голосов в моей голове, твой самый лучший.

Весь день мы стаскивали с чердака вниз всевозможное барахло, а потом носили его на свалку за березняком, и к вечеру так упахались, что Амелин заснул ещё до ужина. Сказал: сейчас приду и пропал.

Якушин подловил меня на крыльце после того, как поели. Он уже собрался идти гулять и от него сильно пахло Лёхиной туалетной водой.

— Мне нужно с тобой серьёзно поговорить.

— Может завтра? — я тоже очень устала. — На серьёзные разговоры сил нет.

— Завтра я уеду.

— Ха-ха.

— Вижу ты уже обо всём подумала и всё решила.

— Я подумала.

Я очень долго думала об всём этом. Такой поворот противоречил всем сценариям и привычному ходу событий. Это я могла быть в него влюблена, но никак не он в меня. Ему вообще не стоило заговаривать о таком. Мне нравилось, что он уверенный, рассудительный и серьёзный, и если у него и могли возникнуть сложные безответные чувства, то их причиной должна была быть не я, а какая-нибудь высокомерная, не сумевшая оценить его по достоинству, стерва.

— Помнишь, ты рассказывал, что поступил в мед, только после того, как твой отец сказал, что у тебя ничего с медициной не получится? Так вот, сейчас тоже самое: дело вовсе не во мне, а в твоём самолюбии. Тебя просто цепляет, что складывается не по-твоему.

Немного подумав, он пожал плечами.

— Может ты и права, но смысл от этого не меняется.

— И ты так легко это говоришь?

— А тебе нужно, чтобы я тут умирал? Этим тебя Костик покупает и шантажирует? Что он без тебя жить не сможет? — Якушин осуждающе смотрел сверху вниз. — На самом деле ты просто жалеешь его, а он держит тебя на коротком поводке своими выходками. Ты же добрая и не хочешь, чтобы с ним что-то случилось, а он этим пользуется и привязывает к себе.

— Глупости какие.

— Не глупее твоих слов про моё самолюбие. Вообще-то я хотел показать тебе кое-что, — Саша достал из кармана рубашки тот серебристый шарик, который нашёл на карьере, и положил мне на ладонь. — Узнаёшь?

Сначала я никак не могла понять, что это такое, но постепенно начало доходить.

— Ты уверен, что это оттуда?

— Я сходил и проверил.

— И он тебе разрешил?

— Я просто зашёл, когда вас не было, и посмотрел. Трёх клёпок не хватает.

— Он мог потерять их в любой другой день. Не обязательно тогда. Он же говорил, что бывает там.

На крыльцо выскочил Лёха:

— Ну всё, я готов.

— Прекрати уже быть дурой, Тоня, — Саша спустился со ступеней. — Я серьёзно. Подумай ещё раз. Как следует. Больше я к тебе с этой темой не приду. Решай сама.

В комнате Амелина было темно, пришлось включить свет.

Он лежал на Милиной кровати и, обняв подушку, безмятежно спал. Волосы рассыпались на пол-лица и, если не смотреть на шрамы, просто не верилось, что человек с такой ангельски-невинной внешностью, может быть таким двуличным.

Я переворошила барахло на стуле. Сначала попалась маска, я пульнула ею в него, но он не почувствовал. За ней выудила бандаж. Нескольких клёпок действительно не хватало, и они были в точности такими, как та, которую нашёл Саша.

В очередной раз Якушин оказался прав. Амелин манипулировал мной, как хотел, а я простодушно повелась на весь этот трогательный пафос про «верь», «доверяй» и прочую ахинею, в которую мне так хотелось верить. Заговорил зубы, загипнотизировал, воспользовался тем, что я так прониклась к нему.

И ведь поклялся же!

— Просыпайся, гад, — я потрясла его за плечо. — Просыпайся.

Во сне он перехватил мою руку и прижал к себе, так что пришлось ткнуть сильнее.

— Быстро проснулся!

Всё ещё пребывая между реальностью и сном, он распахнул глаза и мутно уставился на меня.

— Это что? — я сунула ему под нос клёпку. — Что это?

Он глупо захлопал ресницами. От расслабленности не осталось и следа, взгляд стал мрачный и глубокий, а улыбка просто ослепительной.

— Значит, ты всё-таки был на карьере, когда Гриша упал?

— Может и был.

— Сволочь! — я замахнулась бандажом, и он, закрываясь, машинально вскинул руку. — Ты всё это время врал, что не имеешь к этому отношения, а я, как дура должна была верить? Сегодня утром клялся, что это не ты!

— Я тебе не врал, и ты не дура.

— Что значит не врал?

— Ты спрашивала столкнул ли я его.

Я снова замахнулась.

— Козёл! Как ты мог не сказать сразу? Как я могу верить тебе после этого?

— Только не это, Тоня. Верь мне. Пожалуйста.

Плохо скрываемый глумливый тон выбесил окончательно, поэтому хлестанула его по-настоящему. Сильно и злостью.

Но он словно не почувствовал:

— Ты одна, кто мне верит. А человеку знаешь, как важно, чтобы в него кто-то верил?

Я снова занесла руку, но ударить не успела, потому что он перехватил ремень бандажа и дернул на себя.

Не удержавшись, я рухнула сверху.

Он быстро перевернул меня на спину и зашептал в лицо.

— Я тебя никогда не обманывал!

— Но, Костя, так нельзя! Ты говоришь, будто ты Бог: «Просто верь мне и будет тебе счастье».

— Согласен. Есть что-то схожее. Но мне можно не молиться, — он отодвинулся, отпуская меня. — В тебе, Тоня, тоже много такого, с чем ты не справляешься. Но ты мне нравишься такой. Именно такой. Понимаешь? И даже, если бы ты кого-то убила, то я всё равно был бы за тебя.