Мэри Блейни - Твой пылкий поцелуй

Шарлотта желала, чтобы он скорее вошел в нее, даже если это станет концом этого маленького рая. Она выгнулась под ним, готовая взять все, что он сможет дать.

Наконец Гейбриел с обжигающим поцелуем вошел в нее, и они вместе покинули этот мир и унеслись к звездам. При этом Шарлотта чувствовала себя так, будто ее сердце и душа обнажены, как и ее тело.

Когда все закончилось, Гейбриел устроился рядом с ней, скинул влажные пряди волос у нее с лица, улыбнулся и закрыл глаза.

– Даже вслепую я узнаю тебя. Я почувствую тебя, узнаю твой запах. Я почувствую твое сердце под любым именем и в любой части мира.

Затем он уснул, а Шарлотта, прежде чем погрузиться в объятия Морфея, еще некоторое время молча смотрела на него. Наконец и ее убаюкало мерное покачивание корабля.

Звук корабельного колокола разбудил их, когда кругом еще царила ночь, и они вновь занялись любовью, на этот раз более пылко и торопливо, чем прежде.

Через какое-то время Шарлотта сделала движение, чтобы подняться с постели, но Гейбриел удержал ее.

– Еще один поцелуй. – Он притянул ее к себе, и она оказалась у него на руках, словно в люльке.

Когда его губы коснулись ее губ, Шарлотта поняла, что в другое время и в другом месте они могли бы оказаться необходимыми друг для друга. Она прижалась головой к его груди, слушая, как быстро бьется его сердце.

– И все же мы всего лишь два посторонних друг для друга человека, которых свели вместе превратности войны, – нехотя произнесла Шарлотта.

– Как знать.

– Война скоро закончится, и все вернется в обычное состояние…

– Возможно, но только мы изменились навсегда.

– К лучшему, надеюсь. Шарлотта печально опустила голову.

– Разве все, что случилось с нами в прошлом, может сделать нас лучше?

– Полагаю, да. Скажу хотя бы о своем брате: после женитьбы он стал гораздо менее надменным и высокомерным.

– Я могла бы привести вам дюжину примеров, но ограничусь одним. – Шарлотта старалась сохранить максимально возможную дистанцию между ними, насколько позволяла небольшая койка. – Своего мужа Шарля я встретила в начале моего первого лондонского сезона и до наступления лета вышла за него замуж. Тогда он казался мне одним из самых привлекательных мужчин, которых я когда-либо встречала. Сколько чувственности было в его глазах, в том, как он склонялся ко мне, в его сочувствии и в его веселье! Он считал себя прекрасным дипломатом, и таким его воспринимал свет.

– Шарль Страусе? – Гейбриел напрягся. – У меня хорошая память на имена, но я никогда не слышал о нем.

– Вы слишком мало вращались в светских кругах, милорд. – Шарлотта снисходительно усмехнулась. – Когда на наши суаре приходили титулованные особы, это случалось потому, что они считали себя художниками, артистами, – ну, вы понимаете. Мои родители, благородного происхождения, не были слишком состоятельными и вращались в артистических кругах больше, чем это дозволял хороший тон; зато это было отличным местом для дипломата из маленькой европейской страны, чтобы найти жену. Шарль родился в Градебурге. Вам знакомо это место?

– Немного.

– Моя матушка считала его отличной парой. Лишь значительно позже я поняла, что единственные интересы, которые представлял Страусе, были его собственные. Он был старше меня, и мать считала, что он станет заботиться обо мне. Шарль планировал вернуться в Европу, и она полагала, что это даст мне шанс расцвести в обществе, не столь скованном условностями, как английское. Таким образом, по ее мнению, мне предстояла жизнь захватывающая и увлекательная. – Шарлотта сделала паузу. – Простите, но мне надо одеться.

Гейбриел без колебаний позволил ей встать с постели, но история его явно заинтересовала.

– Вы расскажете мне все подробнее?

В нижней рубашке Шарлотта чувствовала себя уязвимой, поэтому поспешно принялась надевать корсет.

– Со временем я поняла, что вся дипломатия Шарля была притворством, что он обеспечивал свою жизнь, оказывая помощь людям, когда у них не оставалось другого выхода, как только обратиться к нему. Главным же были деньги, которые они платили ему.

– Но вы так и не смогли от него уйти. – Это было скорее утверждение, чем вопрос. – Конечно же, нет. Вы были молоды и остались бы одна без средств к существованию.

На какое-то мгновение Шарлотта замерла.

– Однажды я попыталась бросить все и уехать, – наконец произнесла она. – Разумеется, побег окончился ничем, и я стала искать прибежище в искусстве, убеждая себя, что являюсь такой же жертвой, как и остальные – те, кому Шарль якобы помогал. – Шарлотта пожала плечами. – Его самая изощренная комбинация оказалась последней. В 1810 году дела у Шарля шли не хуже, чем у Наполеона. В то время несколько английских семей оставались в Гавре – их удерживали там со времен Амьенского мира.

– Неужели семь лет, с 1803 года?

– Да. Им не разрешали выехать, а Шарль мог устроить их отправку в Портсмут. Это была дорогостоящая операция. После революции и прихода Наполеона к власти Гавр стал в основном обслуживать военно-морской флот, и большинству торговых кораблей приходилось плыть в другие места для разгрузки товаров. Вот почему оказалось невероятно сложно найти капитана, готового взять кого-либо на борт за минимальную цену.

Шарлотта присела рядом с Гейбриелом, чтобы он помог ей справиться с тесемками платья.

– За взятки Шарль обеспечил себе сотрудничество французских властей, а от меня требовал флиртовать с теми, кому денег было недостаточно. Семьи платили ему, и некоторые даже отдавали все, что имели. Мне это известно, потому что это я собирала деньги, записывала каждого члена семьи из отъезжающей партии эмигрантов. Клер тогда не было еще и года, и ей вовсе не нравилось, когда приходилось бодрствовать позднее положенного часа, но я почти убедила себя, что Страусе творит добрые дела. Затем в ночь отплытия он послал меня, чтобы я отвлекла портовых охранников, а сам отвез семьи в гавань и доставил на борт корабля. Но тут произошло непредвиденное: капитан отказался принять на борт детей младше пяти лет.

Гейбриел удивленно вскинул брови.

– Почему же он так поступил? Я слышал, есть примета, что женщина на корабле приносит несчастье, но при чем тут дети?

– По-моему, если бы ему дали достаточно денег, он мог бы передумать, тем более что трех детей он все же взял. Остальные вернулись на берег, и корабль отплыл без них. До настоящего дня я не знаю, согласились ли родители добровольно с этим решением, но, в конечном счете, им не оставили выбора.

Шарлотта встала и начала приводить в порядок волосы, затем надела шарф и завязала его сзади.

– Клянусь, я ничего не знала о брошенных детях до самого конца, то есть до смерти Страусса.

– Я верю вам. – Гейбриел произнес это спокойно, словно никогда не сомневался в ней.

– Шарль погиб спустя неделю, убитый кем-то, кому было наплевать на его шантаж и вымогательство, ростовщичество или миротворчество. Кем – я не знаю, да и не хочу знать. Возможно, самой большой моей слабостью было то, что я не убила его сама.

Гейбриел долго молчал.

– И как давно это было? – спросил он наконец.

– Чуть больше четырех лет назад. Тогда я почувствовала, что меня словно выпустили из заключения. Я похоронила Шарля без лишних свидетелей и вернулась в Англию.

– У вас там семья?

– Мать. – Шарлотта вздохнула. – Я долго ругала ее за то, что она так жестоко продала меня. Потом я уехала в Лондон и, поклявшись никогда больше не носить фамилию Страусе, начала обустраивать свою жизнь там. У меня оставались кое-какие деньги от продажи наших вещей во Франции, но их было недостаточно. Я даже подумала, что в случае крайней нужды могла бы стать чьей-нибудь любовницей. Однако прежде чем деньги кончились, меня разыскал Жорж, он обнаружил список детей и выяснил, что Шарль сделал с ними. Последние три года мы с Жоржем разыскиваем детей и прилагаем все усилия, чтобы вернуть их родителям.

– Поразительный способ творить добро. – Гейбриел с сомнением покачал головой. – Неужели вы нашли их всех?

– Да, и вызволили – всех, кроме одного. Самый старший был продан кузнецу в подмастерья. Другому предстояло стать трубочистом. Старшую девочку продали в бордель, но я выкупила ее прежде, чем она начала отрабатывать свое содержание. Остальных отправили в сиротские приюты. Под разными предлогами Жорж и я «усыновили» и «удочерили» четверых из них и вернули в семьи, но двое не протянули долго в приюте.

– Да уж, это не самое лучшее место для слабых.

– Мы с мамой обзавелись малышами, когда выяснилось, что невозможно разыскать всех родителей. Клер и Пьер составят компанию тем троим, что у нас уже есть. Теперь для меня нет ничего важнее детей. Я готова пожертвовать деньгами, которые ваш брат обещал мне, а также отдать мою и вашу жизни ради них.

Гейбриел молчал. Да и что он мог сказать ей на это?

Шарлотта вновь прицепила гамак на крючок, изо всех сил стараясь не смотреть на него и не мешать ему размышлять над рассказанной ею историей. Она вовсе не собиралась рассказывать все это, но, начав, уже не могла остановиться.

– А откуда взялся Жорж? – Неожиданно раздалось уже за спиной.

– Жорж? Я рассказываю вам историю, о которой мало кто знает, а вы спрашиваете меня о Жорже…

– Потому что Жорж остается тайной. Если я требую слишком многого, можете не отвечать мне.

– Жорж был камердинером моего мужа.

– Камердинер? – Гейбриел придирчиво обдумывал это слово, как будто оно могло иметь какое-то особое значение. – Странно, что он остался верен вам после смерти Страусса.

– Странно, согласна, но он всегда был верен Шарлю и добр ко мне. Это единственный мой настоящий друг во Франции.

– Тогда, возможно, я стану вашим самым верным другом в Англии. – Гейбриел склонил голову в поклоне, однако Шарлотта лишь кивнула в ответ. Какое-то время они оба будут верить в это, и у каждого из них будет на кого опереться и с кем поболтать о жизни.

Увы, как это ни чудесно, речь идет всего лишь о фантазии, и в будущем это не может стать ничем иным, кроме фантазии.

– Порт забит кораблями! – крикнул лейтенант, стараясь перекрыть шум, производимый матросами, карабкающимися по канатам, чтобы поставить паруса.

Гейбриел кивнул, удивляясь тому, как ловко маневрирует «Дипломат» в тесном пространстве бухты.

– Потребуется некоторое время, прежде чем мы сможем высадить вас на берег, сэр. Капитан должен сообщить портовым властям, что у нас есть пассажиры, и дождаться их инструкций. – Лейтенант отошел, чтобы дать указания матросу на марсе.

– Не вздумайте самостоятельно пытаться выбраться на берег, Пеннистан. – Голос Шарлотты звучал на редкость строго, но лишь до тех пор, пока не потребовалось вмешаться в спор детей. Клер захотелось выйти на палубу, а Пьер отказывался ее выпускать, и Шарлотта поспешила выступить в качестве посредника. Гейбриел видел, что она вновь вошла в свою прежнюю роль и глубоко запрятала воспоминание о той части души, которую она отдала ему прошлой ночью. Тем не менее, Гейбриел не сомневался, что теперь она верила ему. В сумраке ночи, когда их сплетенные тела пылали в любовном экстазе, Шарлотта открыла ему свое сердце.

– Папа! – позвал его Пьер, махая ему с высоты, на которую он уже успел забраться по вантам. Мальчик настолько вжился в роль юнги, что без труда выполнял приказы боцмана, словно всю свою короткую жизнь провел на море.

Помахав Пьеру, Гейбриел обернулся к Шарлотте.

– Я без трепета встречу все, что меня ждет впереди, – заявил он. – Я хочу вновь увидеть мою семью.

Он посмотрел на Пьера и покачал головой. У этого мальчика, возможно, нет ни матери, ни отца, но с ним все будет хорошо. А вот его собственная судьба сейчас казалась ему чем-то вроде туманного пятна.

– Мадам, вам заплатят вдвойне, если я вернусь в целости и сохранности, – продолжил Гейбриел. – Теперь я понимаю, почему деньги так важны для вас: вам они нужны для обеспечения судьбы этих детей, а не ради достижения собственных целей.

Остаток утра прошел весело и оживленно, но при этом Гейбриел ни на миг не забывал о том, что, возможно, в ближайшем будущем его ждет виселица. И все же пока он здесь, где ветер означает действие, а открытое море – свободу.

К тому времени, когда капитан Уилтон вышел на палубу и отдал приказ спустить шлюпку, Шарлотта удалилась в каюту вместе с Клер, и капитан, подойдя к Гейбриелу, предложил:

– Давайте пройдем на ют, там вам никто не будет мешать.

Гейбриел последовал за капитаном и, заняв место напротив руля, сфокусировал свое внимание на человеке, которого, если отбросить предрассудки, он должен называть братом. У Уилтона была та же склонность к командованию, как и у всех. И это означало, что какую-то долю отцовского характера унаследовали они оба. Однако свою несдержанность, вспыльчивость Уилтон научился усмирять.