Мэри Блейни - Твой пылкий поцелуй

– Я сказала вам правду.

– Да, когда рассказали о вашем гнусном муже. Но это всего лишь часть правды.

– Вам следовало бы заниматься философией, а не естественными науками. – Произнося эти слова, Линетт вдруг осознала, что верила ему с той самой ночи в таверне. Когда он не взял, чего хотелось ему, но дал все, что ей требовалось в тот момент.

– Я знаю Шарлотту Парнелл, но теперь я хочу узнать Линетт Гилрей, – прямо заявил Гейбриел.

– Боюсь, вы требуете слишком многого, милорд. – Она отступила в тень.

– Неужели? Но ведь я не прошу вас раскрыть мне душу, просто расскажите о вашей жизни здесь, о вашей семье, и этого будет достаточно. – Гейбриел протянул руку и вновь коснулся ее. – Я хочу также узнать, что стало с Жоржем.

– Вы что, полагаете, что я собираюсь всю ночь разгуливать с вами по саду? – Линетт хихикнула.

– Мы вольны гулять, когда и где нам вздумается. Вы и представить себе не можете, какое это счастье для меня.

Поколебавшись секунду, Линетт взяла Гейбриела за руку и повела его по посыпанной гравием дорожке к летнему домику. Она отдавала себе отчет, что слишком легко сдалась, но ей было ужасно любопытно, что представляет собой Гейбриел Пеннистан сейчас, когда он уверенно держит в руках бразды собственной жизни. И зачем, в конце концов, он разыскал ее?

Похлопав рукой по карману, Линетт с облегчением убедилась, что пистолет находится при ней.

– Жорж вернулся со мной в Англию, если вам это интересно. Он рассчитывает начать все заново и навсегда забыть о четырех годах своей жизни. Кстати, Жорж написал, что он нашел работу, и прислал свой адрес на случай, если мне потребуется его помощь. Я думаю, он сделал более чем достаточно. Ну а вы? Как вы нашли меня?

– Помните ту чудесную аппликацию в классной комнате у Уилтонов? – Гейбриел усмехнулся.

– Еще бы! Я помню этот последний восход солнца в Гавре так же ясно, как и вы.

Оставалось только удивляться непредсказуемости судьбы, заставившей Гейбриела прийти в ту комнату, где находилась картина, подаренная детям Уилтона.

– Я начала рисовать, как только научилась держать в руке карандаш, – начала свой рассказ Линетт. – Когда мне исполнилось четырнадцать, я уже могла нарисовать небольшую акварель на тему семейной жизни. – Линетт вздохнула. – Потом, когда я вышла замуж за Страусса, мне нужно было найти что-нибудь, что занимало бы меньше места, и я остановилась на вырезании силуэтов, что, по правде сказать, мне очень нравилось.

Прогуливаясь и неспешно разговаривая, они постепенно добрались до домика с жестяной крышей и верандой, где имелся лишь один шезлонг и стоял мольберт. Линетт не раз пыталась рисовать здесь, но отчего-то у нее ничего так и не получилось.

Некоторое время они стояли в молчании, Линетт решила сменить тему:

– Как вы узнали меня во время слушания дела? – Гейбриел кивком указал на ее руки:

– Когда вы нервничаете или озабочены, ваши руки никогда не остаются в покое.

Линетт тут же сложила руки на груди.

– Слишком поздно, – произнес Гейбриел с улыбкой. – Но не тревожьтесь: этот визит всего лишь закрыл одну из печальнейших глав моей жизни.

– По-моему, вам следовало дождаться завтрашнего дня для нанесения визита.

– А по-моему, чем раньше мы поставим точку на прошлом, тем быстрее обретем новое начало.

– Но я не хочу ничего начинать. Я наслаждаюсь одиночеством, у меня дом полон детей.

Обернувшись, Линетт увидела, что Гейбриел смотрит на нее изучающим взглядом, словно рассматривает картину или скульптуру.

– Тогда, может, вы скажете, почему в ваших творениях царят сплошные тени и полутона? Похоже, вы очень любите тайны, но одного-единственного поцелуя будет достаточно, чтобы доказать: между нами не осталось ничего неизведанного. Возможно, для этого хватит даже одного прикосновения. – С этими словами Гейбриел подошел к ней так близко, что их разделяло не больше дюйма.

Линетт чувствовала его тепло, его дыхание. Ее тело стремилось к нему, ей хотелось прислониться к его плечу, потянуться к нему губами и отважиться на поцелуй…

– Вот видите. – Слова Гейбриела эхом отзывались в ее сознании. – Нам не надо даже прикосновения, чтобы почувствовать друг друга.

Гейбриел выжидал, и это окончательно обезоружило Линетт. Если бы он шевельнулся, чтобы поцеловать ее, она бы отступила назад, но он выжидал, глядя на нее нежным, любящим взглядом.

– Гейбриел, это невозможно, – внезапно вырвалось у нее.

И тут он обхватил ее лицо ладонями так деликатно, словно это была тончайшая вырезанная аппликация.

– Как человек, занимающийся наукой, я готов поклясться, что в этой жизни нет ничего невозможного, а как мужчина, искренне верю: это еще далеко не все, что нам суждено пережить вместе. Вы и я, мы оба предназначены друг для друга…

– Ночь с вами станет настоящим раем, – призналась Линетт.

И тут Гейбриел наконец поцеловал ее. А может, это она поцеловала его? Впрочем, не важно: это было рай. Нежное прикосновение, и они вместе насладились им.

Силы покинули Линетт, когда Гейбриел начал целовать ее шею, губы… Теперь она думала лишь о цепочке случайностей, которые свели их здесь. Впрочем, и эти мысли вскоре улетучились; к этому времени они оба разделись, и Гейбриел устроился рядом с ней в шезлонге, натянув поверх пальто, чтобы защитить их от ночной прохлады.

Он был немногословен, и его самообладание поражало Линетт. Не выдержав, она сама притянула его к себе.

Когда Гейбриел проснулся, Линетт уныло смотрела в потолок.

– Это не начало, Гейбриел, а конец, – едва слышно произнесла она.

– Только не сейчас, Линетт. Нет необходимости принимать решение заранее. Мы можем…

– Нет. Во мне нет ничего хорошего. – Она встала и начала натягивать нижнюю рубашку.

– Дорогая, вы ошибаетесь.

– Нет, не ошибаюсь. Шарль Страусе соблазнил меня, когда мне не было и двадцати. Он показал мне все прелести плотской любви, пока я не возжелала его больше, чем собственное искусство, больше, чем честь.

– Ваше прошлое ничего не значит для меня, но если вы расскажете мне все, я готов слушать хоть всю ночь. У нас достаточно времени, и мы одни. Мне хочется, наконец, понять, почему вы такая…

На какое-то мгновение Линетт зажмурилась. Начав свой рассказ, она смотрела на Гейбриела с такой тоской в глазах, что это разрывало его сердце.

– Однажды мы отправились на бал-маскарад – один из тех, которые были так популярны в Гавре. Страусе дал мне поразительное домино из шелка, самого чудесного материала, который когда-либо прикасался к моей кожи. Он возбуждал почти также, как прикосновение мужчины.

Так вот оно что, подумал, Гейбриел, этот Страусе знал толк в соблазнении!

– Он рекомендовал мне пойти обнаженной под верхним платьем, а поскольку я была уже достаточно развращена, то охотно согласилась. По пути на бал мы пили шампанское, и когда я была уже не совсем в себе, Страусе велел мне соблазнить нужного ему человека, решив, что его жена станет самым эффектным подарком, тогда как сам он будет смотреть на происходящее со стороны. – Линетт сглотнула, словно пытаясь сдержать тошноту. – Я сделала это. – В ее голосе неожиданно зазвучал вызов. – Я переспала с тем человеком, как того требовал Шарль, а когда мы вернулись домой, Шарль был так возбужден, что захотел получить свою порцию, решив, что настал его черед. Я позволила ему это, притворившись, что мне хочется того же.

Из груди Линетт вырвался тихий стон, но она огромным усилием воли подавила его.

– Мы были женаты уже почти год, когда я однажды попыталась отказать ему, поскольку заподозрила, что он был с другой женщиной. Я просто взбесилась от ревности, и мы подрались – в прямом смысле. В конце концов, Шарль привязал меня к кровати, завязал мне глаза и заявил, что, если я немедленно не удовлетворю его, он приведет всю мужскую прислугу в доме и от души повеселится. Тогда-то я и научилась использовать свои возможности столь же эффективно, что и он.

Гейбриел почувствовал, что его мутит. Неужели Линетт до сих пор не поняла, что Шарль Страусе лишил ее большего, чем просто невинности?

– Теперь вы видите, что я всего лишь распутная шлюха самого низкого пошиба. – Линетт опустила голову, чтобы скрыть слезы.

– Страусе научил вас всему, что следует знать о соблазнении, и ничему, что касается любви, – с тихой яростью проговорил Гейбриел, – но вы заслуживаете гораздо большего.

Линетт оттолкнула его, но лишь потому, что он позволил ей это.

– Мне наплевать на то, что вы думаете, и на то, чего я заслуживаю, милорд. Правда в том, что я никогда не позволю себе вновь оказаться в подобной ситуации.

– То, что было у вас с Шарлем, не являлось браком – это было рабство, но ни в коем случае не супружество.

– Мне не нужна ваша жалость. – Линетт гордо вскинула подбородок.

– Меньше всего я думал о жалости, – поспешно возразил Гейбриел, крайне удивленный тем, что Линетт так восприняла его слова. – Не жалость, а лишь терпение – вот что я имел в виду. До недавнего времени я сам был лишен этого качества и лишь сейчас понял, почему в последние годы мне так не везло. Теперь я готов попрактиковаться в этом и буду ждать вас столько, сколько потребуется.

Гейбриел хотел продолжить, но тут произошло неожиданное: Линетт с горьким плачем бросилась прочь от него.

Гейбриел бросился было за ней, но тут же остановился, решив, что это как раз тот случай, когда он должен собрать все свое мужество и до конца сохранять самообладание.

Весть об отречении Наполеона дошла до поселка несколько дней спустя: ее принес капитан Уилтон, примчавшийся галопом без единой остановки от самого Лондона.

Окончание войны и прелестная весенняя погода оказались отличным поводом для празднования в деревне с ярмаркой, вкусной едой и танцами, думала Линетт, стоя рядом с Гейбриелом позади многочисленной толпы, собравшейся на ступеньках церковной лестницы. Линетт счастливо улыбалась, а Гейбриел впервые после начала войны обнаружил повод почувствовать себя хоть за что-то благодарным Наполеону.

Но еще больше он был благодарен Линетт за то, что она согласилась находиться так близко от него. Сейчас она играла роль добропорядочной леди, пытаясь лишить неоправданных надежд пару мужчин, которые уже довольно длительное время приглядывались к ней.

В конце концов, Гейбриел, на плече которого крепким сном спала Клер, попытался завязать безобидный разговор:

– Как, однако, много людей собралось, верно? Как вы думаете, хоть одна душа осталась дома?

Линетт молчала, хотя и не стала отворачиваться от него.

– Послушайте, мисс Гилрей, если вы ответите мне, те мерзкие типы подумают, что мы трое – одна семья, и отстанут от вас.

Линетт пожала плечами. Обернувшись, она заметила, что все ждут выступления капитана Уилтона: он являлся старшим по званию офицером, жившим в деревне, и должен был произнести речь в честь эпохального события.

– Все это выглядит так, словно Уилтон готовится противостоять эскадре французских кораблей. – Гейбриел усмехнулся.

Линетт бросила на Гейбриела быстрый взгляд.

– Что он сказал, когда, вернувшись, обнаружил вас в своем доме?

– Он удивился. – Линетт рассмеялась.

– Это великодушный и щедрый человек, – заметила она серьезно.

– И он никогда не говорит «нет». – Гейбриел был доволен, что хоть в чем-то они сошлись во мнениях. – Хотя тут же поясняет, как это отразится на его собственных планах.

– Я бы сказала, что это его манера – казаться эгоистичным; и все же этого человека можно назвать кем угодно, но только не эгоистом.

– Вы давно знакомы с ним? – поинтересовался Гейбриел, хотя он заранее знал, что этот вопрос может вызвать раздражение Линетт.

– Мы встретились, когда я еще была замужем. – Теперь она говорила на удивление откровенно. – Тогда Уилтон показался мне настоящим бастионом морального превосходства. Я попробовала соблазнить его, но даже после этого он обращался со мной не иначе, как с благородной леди.

Наконец Роберт Уилтон начал свою речь, и хотя, как отметил Гейбриел, его вряд ли можно было назвать самым красноречивым оратором в мире, но военная форма придавала значительность его речи, а два последних высказывания заслуживали того, чтобы быть услышанными более широкой аудиторией.

– Среди тех, кто пожертвовал жизнью ради этой победы, есть и те, кто не носит форму. – Капитан обращался ко всем собравшимся, но его взгляд чаще всего останавливался на Линетт. – Мужчины всех возрастов и положений и даже женщины вносили свой вклад в общее дело спасения нашей страны и нашего короля. Я воздаю честь и хвалу им с той же страстью и силой, с которой превозношу героев, сражавшихся под командованием Веллингтона и славной памяти лорда Нельсона.

В толпе раздались приветственные возгласы, а затем Уилтон продолжил: