Так это и началось — прикрытия, печатание записок «от матери», объясняющих ее отсутствие в школе, «страдания» от многочисленных недомоганий, из-за которых ей приходилось «обращаться к врачу», старательная подделка материнской подписи, переодевание в туалетной комнате Грэнд Сентрал-стейшн. Она придумала себе имя — Карла Холл, так как не хотела пользоваться собственным. Любой актрисе нужен сценический псевдоним, рассудила Шарлотт-Энн. Карла Холл — такое имя легко запомнить. А уж она убедит всех, что его не так-то просто забыть.

Девушка просматривала газеты. Как только ей на глаза попадалось объявление об открытом прослушивании, она тут же «заболевала» и во второй половине дня отправлялась пробовать свои силы, какому бы шоу ни требовались исполнительницы. Казалось, все прослушивания происходили либо на запущенных складах, либо в грязных репетиционных залах с изломанной мебелью в Вест-Сайде.

Пробуждение от грез оказалось жестоким. Шарлотт-Энн ожидала чего-то совершенно другого, но в прослушивании не оказалось ничего хоть отдаленно напоминающего волшебство. В большинстве случаев сценарий попадал к ней в руки только тогда, когда уже надо было громко прочитать несколько строк. Либо выплывешь, либо утонешь. Она чувствовала себя, как молоденький бычок, попавший на скотобойню, подгоняемый огромным жестоким пастухом.

Шарлотт-Энн сама не понимала, как смогла выстоять, бесчисленное количество раз ей уже хотелось все бросить и снова отправиться в школу. Соревнование оказалось куда более жестким, чем ей представлялось. Ей и в голову не приходило, сколько в городе красивых девушек, куда более талантливых, чем она. И у всех было одно желание — стать актрисой.

Шарлотт-Энн быстро научилась узнавать «театральный мусор», как они сами себя называли. У них у всех был голодный вид, они так же жаждали еды, как и успеха. Они обязательно стремились не подчеркивать свою красоту, а старались доказать, что им подходит любая роль. Их одежда была довольно поношенной и небрежной. Казалось, они и внимания не обращают на то, как одеты. Важно только то, что у них в крови горел огонь, а в этом они были уверены. На каждом прослушивании Шарлотт-Энн слишком болезненно ощущала, что одета слишком элегантно и просто сияет здоровьем.

Если прослушивания сами по себе оказались ужасными, то реакция на нее других начинающих актрис была просто мучительной. Шарлотт-Энн ощущала накатывающиеся на нее волны неприкрытой ненависти. Как-то одна девушка толкнула подружку в бок и указала на Шарлотт-Энн пальцем, потом другая изобразила леди, высокомерно подняв подбородок и надевая воображаемые перчатки. Девушка услышала как-то, каким прозвищем они ее наградили — Мисс Богатая Сучка.

У всех на лицах держалось одинаковое ледяное выражение. Шарлотт-Энн могла без труда расшифровать его: «А этой-то что здесь понадобилось? За кого она себя принимает? Если на ней и надето тряпок на сотни долларов, то неужели она думает, что получит роль?»

Девушка чувствовала себя такой одинокой, и ей не к кому было обратиться за поддержкой. Существовали две причины, заставлявшие ее приходить снова и снова: надежда на то, что представится случай проявить свои способности, и вера в собственную исключительность. Она считала, что принадлежит к немногим избранным. Но стоило Шарлотт-Энн посмотреть на остальных, как ее сердце словно проваливалось в яму.

«Если бы они только знали!» — воскликнула она про себя. Ей не хотелось отличаться от прочих. Шарлотт-Энн пожертвовала бы всем, чтобы слиться с толпой. Смешно сказать, но суть проблемы состояла в том, что ей нечего было надеть. Ее школьная форма исключалась раз и навсегда. Не могла она надеть и свои собственные вещи, в которых выглядела слишком юной, совсем девчонкой. У нее остался только один выход — постараться выглядеть старше своих законных семнадцати лет. И, как оказалось, для этого ей пришлось позаимствовать платья матери. Хуже было то, что теперь Элизабет-Энн носила дорогую, отлично сшитую одежду, носящую неистребимый отпечаток изысканности.

«Ну что же, это просто еще одна жертва, правда, совершенно лишняя, черт бы ее побрал, — снова и снова убеждала себя Шарлотт-Энн. — Пусть себе смеются за спиной, пусть называют Мисс Богатой Сучкой. Наплевать. Я им всем покажу. Я добьюсь».

Прослушивание следовало за прослушиванием, снова и снова она слышала одно и то же, словно ставили заезженную пластинку:

— Спасибо. Если вы нам понадобитесь, мы вам сообщим. Следующая!

Очень долго Шарлотт-Энн пропускала прослушивания для музыкальных шоу или таких, где требовалось танцевать. Она знала, что никогда не сумеет напеть мелодию или изобразить простейшее танцевальное па. Но потом, вконец отчаявшись, девушка решила попытать счастья и на этом поприще. «Не умру же я», — сказала она самой себе. Что они могут с ней сделать? Ну выгонят в очередной раз.

Речь шла о давно идущем музыкальном ревю «Дотянись до звезд», для которого набирали новый состав. Репетиционный зал, где ожидалось прослушивание, как всегда, находился в районе Сороковых Восточных улиц. В очередной раз это оказалось еще более ветхое здание, чем те, в которых ей приходилось бывать раньше. Шарлотт-Энн была двадцать восьмой из примерно пятидесяти девушек, многих она видела на предыдущих прослушиваниях. Вроде бы пока еще никто не получил роль. Между девушками возникло некое чувство товарищества. Многие знали друг друга и старались скрасить знакомым ожидание.

Шарлотт-Энн тихо сидела на одной из потертых банкеток, дожидаясь своей очереди. Ее била дрожь. Время шло, с каждой минутой в ней росло чувство страха.

Одна за одной девушки входили в репетиционный зал, пели под аккомпанемент расстроенного пианино. У всех так хорошо получалось. Даже через закрытую дверь ей было достаточно слышно.

«Господи! — взмолилась она. — Я не могу петь или читать ноты. Я даже танцевать не умею. Я только выставлю себя на посмешище».

Не успела она произнести эти слова, как кто-то громко произнес:

— Карла Холл!

Шарлотт-Энн похолодела. Ее вызвали еще раз, и она как-то сумела встать, заставить ноги двигаться, ее покачивало. Она вооружилась единственным доступным ей оружием — распрямила плечи и приняла холодный, непреклонный, достойный настоящей леди вид.

Огромный зал был пуст и темен. Пианино стояло так, чтобы исполнитель видел его. В дальнем конце, в тени, сидели четверо мужчин и женщина. Молодой человек в мешковатых брюках вручил ей листок с нотами. Шарлотт-Энн глуповато уставилась на него, потом повернулась к пианисту. Он казался серым и неопрятным, его почти скрывала завеса сигарного дыма. Заиграло расстроенное пианино. Она посмотрела на листок с неподдающимися расшифровке нотами, зажатый в руке, и глубоко вздохнула. Может быть, ей удастся выкрутиться. Она достаточно наслушалась за последние два часа, как другие исполняли эту песню.

Шарлотт-Энн раскрыла было рот, но не смогла произнести ни звука. Пианист, сыграв вступление, остановился. В ужасе она взглянула на пятерку в конце зала, но они как будто не обращали на нее никакого внимания. Медленно Шарлотт-Энн повернулась лицом к пианисту, вращавшему глазами. Он начал сначала.

И опять ничего.

Молодой человек в мешковатых брюках подошел к ней и, вырвав листок с нотами из ее рук, широко открыл дверь:

— Следующая! Этель Броуард!

Обескураженная Шарлотт-Энн посмотрела на комиссию. Ей отказали, на этот раз и без обычного «если понадобитесь, мы вам позвоним».

Она не заслужила даже этого.

Словно во сне, Шарлотт-Энн увидела, как вошла следующая претендентка, приятная улыбающаяся брюнетка лет двадцати пяти. Девушка понимала, что должна уйти, но не могла сдвинуться с места. Ноги будто приросли к полу.

— В чем дело? — спросил молодой человек. — Чего вы ждете? Чуда?

Его слова вывели ее из оцепенения. Она повернулась и, зажав рот ладонью, выбежала из комнаты. Глаза щипало. Она пролетела через приемную, где другие девушки с удивлением посмотрели на нее, и заторопилась вниз по крутой лестнице. Шарлотт-Энн боялась, что ее вырвет раньше, чем она успеет выбежать на улицу.

Шарлотт-Энн прислонилась к запачканной сажей кирпичной стене, глубоко вдыхая свежий воздух. Тошнота постепенно отступила, но девушка все еще тихонько всхлипывала, слезы текли по ее щекам. Еще никогда в жизни она не испытывала такого унижения.

Шарлотт-Энн услышала чьи-то шаги и отвернулась, пряча лицо.

— Эй, детка, всегда можно попробовать еще раз, — вежливо произнес чей-то тенор. — Не все созданы для того, чтобы петь и танцевать. Вы просто попали не на то прослушивание. Такое случается сплошь и рядом.

Шарлотт-Энн вытерла слезы и шмыгнула носом.

— Я не детка, — огрызнулась она. — Мне уже двадцать.

Впервые она солгала ему, первая ложь в длинной цепи. Но в данный момент это не имело значения.

— Отлично.

Шарлотт-Энн медленно повернулась. Он возвышался над ней, красивый, сильный и все-таки какой-то скользкий и глянцевый. Его агатовые глаза гипнотизировали, а на губах играла полуулыбка. Он был одним из тех четверых, что сидели в дальнем конце зала, но сейчас его лицо казалось ей странно знакомым. У нее возникло чувство, что она его знает, но никак не могла припомнить имени.

Мужчина хмыкнул, извиняясь:

— Прошу прощения. Я не собирался называть вас деткой. Это просто форма обращения.

Она улыбнулась и кивнула. И вдруг сердце у нее екнуло. Шарлотт-Энн поняла, почему его лицо так ей знакомо! Она видела его фотографии в газетах и журналах множество раз. В прошлом году она попала на шоу с его участием. Это же Микки Хойт, одна из самых ярких звезд нью-йоркской сцены.

Его глаза блеснули:

— Ладно, приглашаю вас на чашку кофе.

Впервые в жизни Шарлотт-Энн почувствовала к нему инстинктивное физическое влечение, как будто дремавшие в ней силы неожиданно проснулись. Она вдруг осознала, что кивает утвердительно. Шарлотт-Энн была очарована.

Микки взял ее под руку и повел по направлению к Таймс-сквер.

— Тяжело пришлось? — спросил он, пока они шли.

Шарлотт-Энн кивнула, приноравливаясь к его широкому шагу.

— Мне это знакомо, я тоже прошел через этот ад.

— Вы?

— Конечно. Вы же не думаете, что я так и родился на сцене?

Она пожала плечами:

— Нет, я просто удивилась, вот и все, — и нахмурилась. — Иногда мне кажется, что меня просто загнали в угол всеми этими отказами.

— Я бы на вашем месте не стал волноваться. Вы красивы, возможно, вы самая красивая из всех виденных мною женщин. И можете мне поверить, я немало повидал. Но вы их всех побьете. На вас лежит печать качества, у других девушек этого нет. В вас есть что-то от сдержанной леди из Новой Англии.

— Я родом из Техаса.

— Я знаю. Это чувствуется в вашей речи. Но манеры у вас прямо бостонские.

Шарлотт-Энн насупилась:

— Может быть, мне стоит избавиться от моего акцента?

Он покачал головой.

— Не стоит из-за этого волноваться. Все, что вам нужно, это хорошие роли. Во многих из них ваш акцент придется к месту.

— Но их невозможно получить.

— Не совсем так.

Она посмотрела на него с живым интересом.

— Вы знаете что-то такое, что мне неизвестно?

— Нет. Просто у меня есть то, чего нет у вас — связи. Многие люди в этом городе мне обязаны. Этот бизнес подчиняется одному закону: «ты чешешь мне спину, я — тебе». Все, что нужно мне сделать, — это потребовать некоторые старые долги, чтобы раздобыть для вас приличные сценарии. Некоторые из них вы сможете прочитать и постараетесь сыграть, не проходя подобной унизительной процедуры.

Шарлотт-Энн не могла поверить своим ушам.

— Вы действительно можете такое сделать? — Ее голос упал до шепота.

— А почему нет? — Он беззаботно рассмеялся. — Разве я не Микки Хойт?

Она торжественно кивнула.

— На это, конечно, потребуется время. Самое главное — найти для вас подходящий сценарий. Но предупреждаю: на большую роль не рассчитывайте. Просто приличная. Остальное — в ваших руках. Как вы думаете, справитесь?

— Вы еще спрашиваете!

Микки остановился:

— Вот мы и пришли.

Шарлотт-Энн посмотрела на симпатичное здание.

— Но это же не кафе, — тихо проговорила она.

— Нет. Это отель «Алгонкин». Но мы сможем получить в номере приличный кофе.

По лицу девушки было видно, что она колеблется.

— И должен признаться, я действительно заманил вас сюда. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Причем самым бесчестным образом.

Шарлотт-Энн вспыхнула и отвернулась.