Шарлотт-Энн зашла в маленькую ванную и посмотрела на себя в зеркало над раковиной. Собственное отражение ей понравилось. Она никогда еще не выглядела так хорошо отдохнувшей и не помнила, когда так крепко спала.

— В котором часу завтрак? — окликнула она Робин через плечо.

— Когда захочешь, — ответила та. — Я взяла на себя смелость заказать его сюда. Если бы я этого не сделала, то к тому времени, когда ты добралась бы до ресторана, они уже накрывали бы столы к ленчу. Твой завтрак на туалетном столике в моей каюте. Не стесняйся.

— Я и не собиралась. — Шарлотт-Энн вышла из ванной. — Я голодна как зверь.

— Это все морской воздух, — улыбнулась Робин. — У меня тоже разыгрался аппетит.

Девушка прошла в смежную каюту Робин и через минуту вернулась.

— И это все? — недоверчиво спросила она.

— Леди не ест утром ничего, кроме рогалика и чашки черного кофе, — сказала Робин. — Так позавтракала я, и так позавтракаешь ты.

— Робин! — Шарлотт-Энн нахмурилась, ее лицо исказила гримаса отвращения. — Я привыкла по утрам есть яйца, тосты, сосиски. А здесь даже сахара нет.

— А он тебе и не нужен. Ты довольно скоро привыкнешь к черному кофе.

— Но… он такой горький.

— Это его обычный вкус, и мне кажется, что тебе давно пора к нему привыкнуть.

— Но я и куска не проглотила вчера за ужином, — запротестовала Шарлотт-Энн. — Кроме того, я вовсе не толстая. Мне не нужно следовать диете.

— Это так, — согласилась Робин. — Пока не надо, потому что ты молода. Но когда тебе будет столько лет, сколько мне, ты меня вспомнишь с благодарностью. Что касается ужина, я знаю, что ты почти ничего не съела. Но это не моя вина, а твоя, поэтому не жалуйся. А теперь принимайся за свой рогалик и кофе, а потом в ванну и одеваться. У меня назначено свидание в десять на палубе. Мы собираемся поиграть в шафлборд[13]. Тебе понравится. Это очень весело.

— А что, если мне не хочется играть?

У Робин вырвался жест нетерпения.

— Не надо все время быть такой спорщицей. Не хочешь играть, не надо. Никто тебя не заставляет. Это так просто. Но, ради Бога, съешь свой завтрак. Я налью тебе ванну.

— Я скоро буду готова, — пробормотала Шарлотт-Энн. Морщинка сомнения прорезала ее лоб между бровями. — А почему бы тебе не пойти вперед? Я присоединюсь попозже.

— Ой, нет, не надо. Я останусь здесь. Иначе ты никогда не выйдешь из каюты.

Шарлотт-Энн вздохнула и пошла за подносом с завтраком. Она отнесла его в ванную и съела, пока нежилась в пузырьках пены.

Она с удивлением заметила, что тихонько напевает себе под нос.

Но Робин, прижавшая ухо к двери и слушавшая, не удивилась. Ни тому, что девушка напевает, ни тому, сколько времени потратила Шарлотт-Энн на то, чтобы одеться.


Ярко светило солнце, и соленый морской воздух был ароматным и свежим. Холодные ветры северной Атлантики играли вымпелами и трепали французский флаг на мачте, относили назад черные клубы дыма, вырывавшиеся из мощных труб, и развеивали их у горизонта. Вокруг расстилался бесконечный синевато-серый океан, треугольники набегающих волн венчали пенные гребешки.

Робин выглядела очень элегантно в своих широких серых шелковых брюках и белом свитере. Украшением ей служила нитка круглого жемчуга. Для утра это казалось довольно смелым нарядом, но так как она не надевала его после полудня, то это было вполне приемлемо для путешествия на корабле.

Шарлотт-Энн стояла в стороне и следила за игрой в шафлборд. На ней был кашемировый свитер цвета устриц, скромная серовато-белая юбка в складку и кожаные туфли такого же оттенка, что и свитер. Она зачесала волосы назад и перевязала их шелковой лентой. Так Шарлотт-Энн казалась еще более юной и уязвимой, чем накануне вечером. Как только Луиджи издалека увидел ее, он заторопился к ней. И он понял, что Шарлотт-Энн действительно самая красивая молодая женщина на свете, по крайней мере, для него. Князь привык общаться с армией холодных, утонченных светских красавиц, и свежесть Шарлотт-Энн оказалась для него внове и заставила потускнеть рядом с ней остальных женщин, знакомых ему.

— Доброе утро. Вы радость для моих печальных глаз, — изумленно сказал он, улыбаясь ей. — Я надеюсь, вы хорошо спали?

Шарлотт-Энн улыбнулась ему и кивнула. При дневном свете Луиджи выглядел еще более красивым, чем в ресторане и танцевальном салоне. Его лицо еще больше напоминало мрамор, а темно-синий блейзер, пестрый галстук с широкими концами и белые брюки очень шли ему.

— Теперь, когда вы хорошо отдохнули, — произнес князь, беря ее под руку и отводя в сторону от играющих в шафлборд, — я настаиваю на одной вещи.

— Вот как? — Шарлотт-Энн повернулась спиной к борту и посмотрела ему в лицо, приподняв брови. Ветер тут же набросился на ее юбку. — И что же это такое?

— Вы должны полностью посвятить этот день мне.

— Но я не могу! — У нее вырвался протестующий жест. — То есть я хочу сказать, что вам моментально станет скучно со мной. — Она посмотрела на зрелую брюнетку, проходящую мимо и просто пожиравшую Луиджи глазами.

Он взглянул на женщину, потом перевел глаза на Шарлотт-Энн и усмехнулся.

— Как видите, у вас нет соперниц. Мне больше хочется побыть с вами. — Он взял девушку за руки, сжал их и заглянул ей в глаза. — Я всего лишь хочу быть с вами, — подчеркнул ди Фонтанези. — Неужели я так многого прошу?

Она не ответила.

— Вы позволите мне составить вам компанию или я должен попросить разрешения у кого-нибудь другого?

Шарлотт-Энн рассмеялась и неожиданно успокоилась. При ярком свете дня он казался куда менее пугающим, чем прошлым вечером.

— Если это все, чего вы хотите, — ответила она, — то кто я такая, чтобы портить вам день? Но вы должны мне кое-что пообещать.

— Что же это такое?

— Что вы не заставите меня голодать. Робин считает, что каждая женщина должна следить за своим весом, но я умираю с голоду.

— В таком случае я не буду морить вас голодом. «Кафе-гриль», должно быть, уже открылось. Если же нет, то я уверен, что стюард принесет нам чего-нибудь. Лично я за завтраком наслаждался икрой, но ничто не может доставить нам, итальянцам, большего удовольствия, чем женщина с хорошим аппетитом.

— Князь ди Фонтанези, вы заключили сделку. — Она хлопнула его по ладони, и они скрепили договор рукопожатием.

Весь первый день плавания прошел словно в волшебном тумане. Они купались в бассейне. Он пытался учить ее играть в теннис на залитой солнцем палубе. Они посмотрели в кинотеатре фильм «Чемпион» с Уоллесом Бири, ходили по магазинчикам, где Луиджи настоял на том, чтобы купить ей стеклянного единорога, так понравившегося Шарлотт-Энн. Потом ужинали, снова за столом капитана. И, несмотря на такой хлопотливый день, они нашли время рассказать друг другу о себе. Поздно вечером, после ужина, Луиджи и Шарлотт-Энн вышли на открытую палубу и стояли там под россыпью звезд. Полумесяц сиял высоко в небе. Волны плескались о борт судна где-то далеко внизу, и откуда-то доносились приглушенные звуки вальса. Разум подсказывал Шарлотт-Энн, что «Иль-де-Франс» — это огромный плывущий город с тысячами пассажиров и многочисленной командой, и все-таки ей казалось, что они с Луиджи стоят вдвоем на вершине утеса, выросшего посреди Атлантического океана.

Никогда еще она не чувствовала себя такой измученной, никогда так не разрывалась надвое.

Как только сияние дня сменилось сумерками и приблизился вечер, к Шарлотт-Энн вдруг снова вернулось то же самое ощущение, что и накануне. Как и вчера вечером, что-то в князе пугало ее. И в то же самое время ей так хотелось, чтобы его руки коснулись ее тела. Она представляла себе, как ее ладони дотронутся до его широкой обнаженной спины, мускулистой и теплой. Шарлотт-Энн задрожала, одновременно желая и боясь его прикосновения. Но больше всего ее мучила мысль, что он никогда не коснется ее.

Князь вел себя настолько непредсказуемо, словно принадлежал к особой породе людей. У Луиджи не было никакого сходства с американскими мужчинами, которых ей доводилось видеть. Ни один из них не обладал такой опасной чувственностью, таким вожделением, скрытым под тонким покровом алебастровой кожи. Один человек внутри нее советовал ей оказать сопротивление в нужный момент, а другой нашептывал, чтобы она, ни о чем не думая, ответила на вызванную ею страсть, независимо от того, насколько долго она продлится, и неважно, пострадает ли при этом сама Шарлотт-Энн.

Никогда еще Шарлотт-Энн не обуревали такие противоречивые эмоции. Ее охватило смущение. Ей хотелось бы получить чей-нибудь совет, но она инстинктивно поняла, что Робин ей не поможет. Ей надо все решить самой — следовать порывам своего сердца или погасить их.

Шарлотт-Энн вдруг с ужасом сообразила, что едва знает Луиджи. Но, казалось, это не имеет никакого значения.

Она уже влюбилась в него. Но он — Луиджи ди Фонтанези, один из избранных, предмет воздыхания многих женщин, а у нее была только любовь к нему. Позволит ли она этому чувству разрастись или нет, все равно оно обречено. Ведь совершенно ясно, что ее любовь безответна.

Откуда было знать Шарлотт-Энн, что князем Луиджи ди Фонтанези, наследником одного из древнейших титулов в Италии, единственным отпрыском богатейшей и уважаемой в его стране семьи, завладели те же самые мысли? Он думал о ней.

Шарлотт-Энн взглянула на него уголком глаза. Князь стоял к ней спиной, облокотившись о поручни и глубоко засунув руки в карманы брюк, и смотрел в море. В бледном свете луны и палубных фонарей его тень вытянулась на тиковых планках пола. На его лице явственно читалась нерешительность, губы в раздумье крепко сжаты. Взгляд устремлен в пространство, но это лишь иллюзия. Его мысли здесь, рядом, он думает о Шарлотт-Энн.

Медленно Луиджи повернулся к ней. Она стояла рядом, высокая, грациозная, в призрачно-белом одеянии. Ветер крутил и рвал ее платье. Светлые глаза Шарлотт-Энн, с расширившимися, как у кошки ночью, зрачками, блеснули, встретившись с его темными.

Ди Фонтанези тоже никогда еще не испытывал такой внутренней борьбы. И Луиджи неожиданно понял, почему — он никогда еще по-настоящему не любил.

Сначала Луиджи необычайно удивился. Неужели это любовь? Бог свидетель, он достаточно общался с женщинами, а ведь ему только двадцать девять. Но всегда, будь женщина аристократкой или плебейкой, блондинкой, брюнеткой или рыжей, смуглой или розово-белой, как англичанки, он сталкивался с тем, что стоило им впервые заняться любовью, как его чувства тут же начинали угасать. Иногда медленно, иногда быстро, но пламя неизбежно гасло. Потому что всех этих женщин объединяло одно: они все считали, что постель — вернейший путь под венец. Претенденткам некогда было размышлять о том, что он может догадаться об их скрытых мотивах, что в действительности они жаждали заполучить его титул, а до него самого им не было никакого дела.

Но Шарлотт-Энн не набросилась на него, как на возможную добычу. Напротив, сначала она отвергла его. Он знал, что эта девушка не такая, как другие. Природа одарила ее естественной аурой. В ней сочетались невинность юности и царственность манер. Шарлотт-Энн оказалась достойна стать его княгиней. Казалось, она рождена для этого. Но что еще более важно, подумалось ему, она самая желанная женщина из всех, кого он встречал раньше. До этой встречи с Шарлотт-Энн ему и в голову не приходило объединять любовь и секс. Но теперь оба желания — жажда физического обладания, которую он всегда с легкостью удовлетворял, и таинственная любовь, всегда ускользавшая от него, — тесно переплелись, создав одно сильное, волнующее чувство, так мощно нахлынувшее на него, что он был сбит с толку. Вдруг оказалось, что Луиджи почти тоскует по простым, привычным отношениям, существовавшим в его прошлом. Тогда он обладал преимуществом не испытывать ничего подобного. Но в этих отношениях были и свои недостатки, и только сейчас Луиджи понял, чего он был лишен. Никогда раньше не чувствовал он себя более живым, более веселым, чем теперь, когда Шарлотт-Энн находилась с ним рядом.

Здесь стояла женщина, воплотившая в себе все его мечты. Ему даже стало страшно. Он раздумывал, как поступить. Не хотелось сделать ничего такого, что могло бы напугать ее. Раз любовь встречается так редко и так чарует, он сделает все, чтобы это чувство длилось вечно.

Из нее выйдет великолепная княгиня ди Фонтанези.

Луиджи хотелось на ней жениться.

Ему казалось, что он провел на палубе уже целую вечность, пожирая Шарлотт-Энн глазами. Его тело хотело ее, но ему было ясно, что и сердце его так же, если не сильнее, желает ее. А она молча стояла и смотрела на него, высоко подняв голову, в лунном свете ее волосы сверкали, как расплавленное серебро.