Князь кивнул.

— Кардинал Корсини уже уехал?

— Нет, но я успела поговорить с ним. Я поместила его в комнату для гостей в противоположном крыле. Кардинал к ней привык. Он уезжает завтра утром, прежде чем они проснутся. Они даже не узнают, что Корсини здесь был. Я предупредила слуг, чтобы они помалкивали.

Князь Антонио смотрел на жену:

— У тебя была возможность поговорить с женой Луиджи. Что случилось?

— Женой! — фыркнула княгиня. — Она всего-навсего обычная putana. Когда я проходила мимо двери в их спальню…

— Да? — В темных глазах мужа блеснул огонек.

Марчеллу так захватила ненависть к Шарлотт-Энн, что она и внимания не обратила на возросший интерес Антонио.

— Можно было услышать звуки, доносящиеся из комнаты, — с отвращением прошипела женщина. — Все было слышно в коридоре. Это возмутительно, я тебе говорю.

— Звуки? Что за звуки?

— Ну, ты знаешь… — У нее вырвался раздраженный жест.

— Они занимались любовью?

Марчелла вспыхнула и отвернулась.

— Эта девица отвратительна. Я и подумать не могу, что она будет носить фамилию ди Фонтанези.

— Значит, она не уедет?

Жена снова повернулась к Антонио, ее глаза сверкали.

— Она отказывается. Уверяет, что любит его. Она до того дошла, что заявила мне, матери, что он никогда не оставит ее. Наверное, ей нужны наши деньги. Или это… или то, чем они занимаются по ночам. — Княгиня в отчаянии всплеснула руками. — Она угрожала мне.

— Как это?

Жена рассказала князю Антонио об угрозе Шарлотт-Энн обнародовать свои антифашистские взгляды. Легкая улыбка изогнула уголки его губ. В течение долгих лет ни у кого не хватало смелости противостоять его жене. У девочки есть характер, и он мысленно аплодировал ей.

— Главное, что Луиджи счастлив, — осторожно проговорил Антонио, завидуя сыну.

— Может быть, этого достаточно для тебя. Мужчины всегда держатся друг друга. Но ты представляешь себе, во что нам обойдется признание действительным этого брака? А если мы этого не сделаем, то ты представляешь, какой будет скандал?

— Нам не нужен скандал, и тебе это известно. Еще одно щедрое пожертвование…

— И еще одно, потом еще одно, — раздраженно сказала княгиня. — Нет никого более алчного, чем Рим. Ватикан просто пожирает наши деньги. Ты хотя бы представляешь себе, сколько они из нас уже высосали?

— Нам это по карману, — мягко вставил он. — Я не возражаю. И потом, ты добрая католичка.

Княгиня вскинула подбородок.

— Да, это так, — убедительно отозвалась она, не поняв его иронии.

— Следовательно, у нас нет другого выхода: надо принять ее в семью.

— Может быть, выбора у нас и нет, но я не собираюсь принимать ее, — прорычала женщина. — Ни сейчас, ни в будущем. Она просто шлюха. Меня гложет то, что Луиджи мог увлечься ею. Что касается женщин, он никогда не мог похвастать хорошим вкусом.

— Если он с нею счастлив, пусть так и будет.

— Его может осчастливить любая женщина, раз он ищет только удовольствий подобного толка.

— Мне она показалась достаточно очаровательной, — возразил Антонио. — Немного стесняется, но при данных обстоятельствах это понятно. Она очень красива.

— Да, — сухо согласилась его жена, — красива. Но многие женщины красивы.

— Ты красива до сих пор, — прозвучал спокойный ответ. — Даже красивее, чем была в молодости.

Она удивленно посмотрела на мужа:

— Это потому, что я дама. Я не позволила страстям взять надо мной верх. Но она совсем другая. Ее красота быстро увянет.

Князь Антонио вдруг почувствовал, что в нем самом растет физическое желание. Кровь запульсировала в его поднявшемся фаллосе.

— Марчелла, — нежно прошептал он и потянулся к ней. — Cara mia[17].

Но она уж повернулась и пошла прочь, дверь в ее спальню захлопнулась с мягким, но решительным стуком.

Князь Антонио вздохнул и откинулся на подушки. Как много времени прошло с тех пор, как умерла их любовь! Все прекратилось, когда она носила Луиджи. Сначала Марчелла использовала беременность как предлог для прекращения физических отношений, потом нашлись другие поводы. Через какое-то время он оставил свои попытки. Может быть, она никогда его и не любила. Возможно, любовь просто не существовала.

Он закрыл глаза, представляя себе звуки, издаваемые сыном и невесткой. Почти не сознавая, что делает, князь опустил руку вниз, к пенису. Ему вдруг представилась сцена: Луиджи и Шарлотт-Энн вместе, обнаженные, он безжалостно овладевает ею.

Князь Антонио ди Фонтанези чуть коснулся своей напряженной плоти, и его пронзил взрыв наслаждения.

Его последняя мысль перед тем, как погрузиться сон, была о том, что, сколько бы ни пришлось заплатить, иметь такую девушку в семье стоило того.


Князь и княгиня скоро поняли, что даже для могущественных ди Фонтанези оказалось не настолько просто умилостивить властный Ватикан. Законы государства — одно, а законы церкви — совершенно другое. Только шесть месяцев спустя Рим официально признал брак Луиджи и Шарлотт-Энн.

Все это время Шарлотт-Энн старалась оставаться как можно менее заметной в «Хрустальном дворце». Между тем Луиджи отправился в Рим. Ей не позволили сопровождать мужа. По мнению кардинала Корсини — не самый удачный момент, чтобы щеголять недействительным браком перед обществом и церковью. Строгие условности следовало соблюдать. Это стало еще более необходимым, когда выяснилось, что Шарлотт-Энн беременна.

Перемирие, заключенное ею с княгиней Марчеллой, давалось молодой женщине нелегко. Правда, они обе старались не попадаться друг другу на глаза. Жить под одной крышей в течение шести месяцев оказалось тяжело обеим. Когда их дороги пересекались, они были вежливы, но о любви между ними не было и речи.

Шарлотт-Энн очень не хотелось оставаться вдалеке от Луиджи, хотя это расстояние и укладывалось в семьдесят пять миль. Точно так же она ощущала бы и семьсот. Назначение полковником авиации удерживало его в Риме, и иногда он неделями не появлялся во дворце. Шарлотт-Энн так хотелось переехать вместе с ним на Виллу делла Роза, но ей оставалось только ждать. Каждый раз, навещая ее, он шептал:

— Уже скоро. Потерпи.

Для этого требовалось терпение Иова[18].

Только в январе Ватикан и ди Фонтанези пришли к окончательному соглашению. В конце концов это обошлось семье в пять миллионов лир, не считая пожертвованных Ватикану столь желанных для него трех картин религиозного содержания.

В тот день, когда их брак был официально признан, княгиня Марчелла пришла в апартаменты Шарлотт-Энн. Луиджи находился в Риме, и невестка встретилась со свекровью один на один.

— Мои поздравления, — сухо сказала княгиня Марчелла. — Вы можете быть довольны: у вас один из самых дорогих браков в истории. Я предлагаю следующее: вы получили желаемое, теперь собирайте чемоданы и отправляйтесь к Луиджи. Кроме того, я очень надеюсь, что вы будете держать ваши взгляды, в том числе и политические, при себе. В противном случае вы рискуете подвергнуть опасности вашу жизнь и жизнь вашего мужа. Машина вас ждет.

Хозяйка дома закрыла за собой дверь, даже не попрощавшись.

Но вскоре княгине и церкви пришлось «посмеяться последними». Ребенок Луиджи и Шарлотт-Энн, зачатый во грехе, родился мертвым. И потом, несмотря на то что Шарлотт-Энн регулярно беременела, у нее было семь выкидышей в течение следующих пяти лет.

12

Сначала их совместная жизнь казалась волшебной сказкой, воплощенной в жизнь.

Если не считать проблем с рождением ребенка, для Шарлотт-Энн первые пять лет брака стали практически безупречными. Как только она покинула лишенное любви великолепие «Хрустального дворца», ей показалось, что ее выпустили из темной, душной тюрьмы на веселый, яркий солнечный свет. Да, для этого потребовалось целое состояние и время, но в конце концов она по-настоящему стала княгиней Шарлотт-Энн ди Фонтанези, и Луиджи стал действительно ее мужем.

После приезда в Италию Шарлотт-Энн и ее мать много писали друг другу. В первом письме изобиловали объяснения, а последующие помогали ей справиться с одиночеством жизни во дворце. Приятным сюрпризом оказалось то, что Элизабет-Энн не сердилась на дочь за скороспелое «пароходное» замужество.

«Раз ты счастлива, дорогая, — писала ей мать, — то это единственное, что имеет значение. Я надеюсь, что мы обе сможем путешествовать и навещать друг друга. Я очень тебя люблю, и только одно печалит меня: Италия так далеко-далеко…»

Шарлотт-Энн испытала огромное чувство облегчения, когда прочитала первое письмо. Она снова чувствовала большую близость с матерью. Меньше всего молодая женщина ожидала быстрого материнского благословения. Она была почти уверена, что Элизабет-Энн приедет, но полученное благословение и удивило ее и обрадовало. Таким образом, тысячи миль, разделяющие их с матерью, заставили ее по-новому взглянуть на Элизабет-Энн. Шарлотт-Энн стала еще больше уважать ее. Элизабет-Энн Хейл оказалась сильной женщиной. Только теперь дочь поняла это. Она сожалела только о том, что ей потребовалось так много времени, чтобы осознать это.

Рим быстро стал для Шарлотт-Энн домом. Она поддалась очарованию Вечного города, как это происходило в течение веков со многими, посетившими его. Первоочередной ее задачей стало превращение Виллы делла Роза из надменного дворца в теплый уютный дом. Она отправила массивную резную мебель на склад. В обстановке комнат теперь преобладали медовые оттенки, их заполнили вещи из орехового дерева и мягкий блеск вощеного ситца. Ее утомили дворцы. Ей необходим был дом, где можно было создать семью.

В то время как одну часть дома отделывали заново, они с Луиджи жили в другой. Шарлотт-Энн взяла с него слово, что он не станет смотреть, пока все не будет закончено. Когда же она показывала ему по-новому обставленные комнаты, то очень нервничала. Ее страшило, что мужу не понравится то, что сделано, и он захочет вернуться к старому.

Луиджи смотрел по сторонам, не говоря ни слова переходил из комнаты в комнату. То, что он изредка покачивал головой, никак не обнаруживало ход его мыслей.

Наконец Луиджи повернулся к жене и улыбнулся.

— Мне нравится, — обнимая ее, заявил он. — Очень удобно, — и крепко поцеловал Шарлотт-Энн. — Кроме всего прочего, здесь теперь наш дом.

Шарлотт-Энн понимала, что Луиджи наградил ее самым лучшим комплиментом, на какой она только могла надеяться. Впечатление испортил неожиданный визит его родителей.

— Выглядит довольно плебейски, тебе не кажется? — спросила мать Луиджи. — Но, правда, это дело вкуса…

Шарлотт-Энн постаралась сдержать свою ярость. Ей оставалось только благодарить небеса за то, что ее новые родственники не остались надолго. Их последующие визиты оказались чрезвычайно редкими.

В первые годы их совместной жизни Шарлотт-Энн казалось, что они с Луиджи одно целое, если не считать долгих часов его отсутствия, к которым его принуждали обязанности представителя дуче в крепнувшей итальянской военной авиации. Но, когда муж оставался дома и мог распоряжаться своим временем, они проводили вместе эти часы досуга.

И все-таки им этого было недостаточно. «Даже если бы мы проводили вместе двадцать четыре часа в сутки каждый день до конца жизни, нам бы этого оказалось мало», — думала Шарлотт-Энн. Их брак был воистину заключен на небесах, и в ней жила уверенность, что это никогда не кончится.

Луиджи планировал взять несколько недель отпуска, чтобы они могли провести запоздалый медовый месяц, но у него так и не нашлось времени.

— Дуче настаивает на том, что я ему нужен. Боюсь, события развиваются так, что я буду занят еще больше, — извиняющимся тоном говорил он.

— Мне все равно, — сказала Шарлотт-Энн. — Когда ты рядом, Рим вполне подходит для медового месяца.

Если у Луиджи выдавались свободные часы, он показывал жене город и окрестности, и скоро она знала все почти наизусть. Познакомившись с Римом «для туристов», женщина увидела буйные азалии вдоль ста тридцати семи ступеней Испанской лестницы, Колизей и его множество хищных кошек, католическое великолепие Ватикана, где их гидом стал сам кардинал Корсини, показавший им большую часть общественных помещений и личных апартаментов. Они с Луиджи регулярно обедали на Виа Витторио Венето. Муж сводил ее и в термы Диоклетиана, и в замок Сант-Анджело, где расположился мавзолей Адриана. Куда бы она ни пошла, повсюду ей встречались памятники древней цивилизации.

Благодаря терпеливому наставничеству Луиджи Шарлотт-Энн научилась любить Рим. Как он отличался от сумасшедшего людского муравейника в Нью-Йорке! Она вдруг обнаружила, что поддается очарованию пейзажей, великолепных руин и широких тротуаров, обрамленных многочисленными кафе, что ей нравится контраст между древним, старым и новым. Но больше всего женщину привлекали запутанные улочки, мягкие песни теноров, вопли ребятни, играющей в аллеях и на террасах. Рим оказался волшебным и чарующим, и если бы не присутствующие всюду военные — гордо марширующие вдоль бульваров фашисты, принужденная вежливость, если рядом оказывались солдаты, и подозрительные взгляды через плечо, ее любовь к этому городу стала бы всепоглощающей. Шарлотт-Энн все время приходилось напоминать самой себе, что Луиджи теперь тоже военный, а на монстра он совсем не похож.