— Почему это я должна так себя вести? — выпалила она. — Я княгиня Марчелла ди Фонтанези!

— Потому, — терпеливо объяснил ей муж, — что Луиджи слишком хорошо известен в стране, и его слишком ненавидят за его работу для дуче. Поверь мне, так для нас будет безопаснее. Кроме того, одному Богу известно, какая судьба ожидает нас. Найдутся и такие, кто с радостью разорвет нас на куски.

Князь заметил, что последние слова заставили жену призадуматься.

Вдруг сверток в его руках чуть шевельнулся, и он снова возблагодарил Бога за то, что дитя еще не умерло.

Как только повозка приблизилась к ним, Антонио ди Фонтанези поспешил к ней навстречу. В сумрачном свете пробивающейся сквозь облака луны он увидел, что грубая, скрипящая повозка битком набита людьми. От лошади исходил сильный жар, и князь сразу понял, что она вот-вот упадет.

— Пожалуйста, помогите нам, — взмолился он, как только колымага остановилась. — Моя жена больна, и с нами новорожденный ребенок. Сжальтесь над нами, прошу вас. Мы должны раздобыть хоть какую-то еду, иначе малышка наверняка умрет.

Мужчина, сидевший на месте кучера, посмотрел вниз.

— Мы не можем вас взять. Придется вам идти пешком. Лошадь и так уже полудохлая.

— Погоди-ка, — раздался властный голос из глубины повозки. Люди зашевелились, и какой-то человек, спрыгнув на дорогу, быстро пошел к ним. — Пусть женщина сядет на мое место. Я могу идти. — Когда мужчина подошел ближе, князь Антонио разглядел сутану и белый воротничок священника.

— Благодарю вас, отец мой, благодарю, — пробормотал он.

Антонио подвел Марчеллу к задней части повозки и свободной рукой помог ей забраться в нее. Люди потеснились, давая ей место. Множество оценивающих глаз сверкали в темноте. Антонио поднял ребенка, протягивая его жене, но та с отвращением отпрянула и отказалась взять девочку.

— Тебе она нужна, ты с ней и возись, — бросила она.

Муж кивнул с несчастным видом. Он слишком устал и слишком хотел есть, чтобы спорить с ней.

Колымага снова двинулась в путь, Антонио и священник пошли рядом с повозкой.

— Куда вы направляетесь? — окликнул князь кучера.

— В монастырь, — раздалось в ответ. — Мы слышали, что сестры превратили его в госпиталь. Многие из нас голодны, больны или ранены. Говорят, что там есть еда и лекарства. И отец Одони говорит, что у них, наверное, не хватает рабочих рук. Он хочет предложить свою помощь.

Антонио ничего не сказал и опустил голову. Несмотря на всеобщую трагедию и разруху, с которой все столкнулись, неожиданно появились первые признаки человечности и любви — люди старались справиться с собственной болью и помочь другим. Иногда казалось, что несчастье выявило в них самое хорошее и самое плохое.


Лишь по прихоти судьбы пересеклись дороги ди Фонтанези и семьи Вигано. В мирное время, когда общество строго поделено на социальные слои, они могли встретиться только на дороге — одни шли бы пешком, а другие промчались мимо в роскошном и дорогом автомобиле с шофером. У них не было ничего общего, если не считать того, что в прошлые долгие годы Паоло Вигано среди сотен других трудился на плодородных виноградниках ди Фонтанези.

До того как началась стрельба, Паоло Вигано всегда считал себя счастливым человеком. Едва ли его, простого сборщика винограда, можно было назвать богатым, но он всегда чувствовал себя состоятельным. Честно говоря, иногда приходилось растягивать скудные запасы еды, но он не болел ни разу в жизни и никогда по-настоящему не голодал. Его простые размышления связывали голод с ленью, и Паоло старался побольше работать. Все говорили, что никто не разбирается так в винограде, как Паоло Вигано. И когда он слышал похвалу, то надувался от гордости. Ему даже удалось остаться в стороне от бойни и не расставаться с семьей из-за своей изуродованной ноги. Она не мешала ему работать, но для службы в армии мужчина оказался непригоден.

Его жена Адриана, крупная, обожженная солнцем женщина с добрыми глазами и спокойной приятной улыбкой, блондинка с голубыми глазами, в молодости радовала глаз редким для Италии типом красоты. Но ей никто, кроме Паоло, никогда не был нужен. Они любили друг друга взаимной, лишь растущей с каждым прожитым вместе годом любовью. Адриана помогала мужу во время сбора урожая, чтобы увеличить их доход. В остальное время она следила за домом, ухаживала за огородом, заботилась о козах и курах.

Их шестилетний сын Дарио рос приятным умненьким мальчиком. Он хорошо соображал и отлично себя вел, поэтому Паоло им гордился. Как-то Дарио удивил своих родителей, заявив, что станет священником, когда вырастет. И Паоло и Адриану обрадовало такое решение, хотя они и сожалели о том, что у них не будет внуков. Позже, через шесть лет после рождения первенца, Адриана снова забеременела. Паоло, узнав радостную весть, ощутил наконец всю полноту жизни. Он почувствовал себя еще богаче.

Теперь, стоя у дороги, крестьянин больше не считал себя ни богатым, ни счастливым. Его жена — он почти нес ее многие мили — отдыхала у него за спиной, прислонившись к дереву. Дарио присматривал за ней. Паоло чувствовал такое же опустошение, какое царило вокруг него на расстрелянной, истерзанной войной земле. Двумя ночами раньше, в самый разгар обстрела, его жене подошло время рожать. Казалось, еще секунду назад она стояла у печи, выпекая хлеб, и вдруг ноги перестали держать ее. Невозможно было найти ни доктора, ни повитуху, и Адриана чувствовала себя плохо, горя в огне лихорадки. Рожденный ею ребенок умер через час. А женщина так бредила, что до ее сознания даже не дошла происшедшая трагедия. Паоло, уверенный в том, что жена тоже вот-вот умрет, ощутил себя испуганным и беспомощным. Он не мог себе представить жизни без своей любимой Адрианы.

Когда Паоло услышал цокот лошадиных копыт и шум приближающейся повозки, он затаил дыхание. Неужели удача все-таки не совсем отвернулась от него? С нарастающим беспокойством крестьянин ждал, пока колымага появится из-за поворота, потом сразу же кинулся к ней.

— Прошу вас, — отчаянно взмолился он, — моя жена очень больна. Я боюсь, что она того гляди умрет. Не сжалитесь ли вы над ней и не возьмете ли ее в повозку?

— А идти она не может? — резко поинтересовался возница.

— Нет, она слишком слаба. Я почти нес ее многие километры. Она так больна, что почти не может двигаться.

— Тогда тебе просто повезло, — сказал ему мужчина, указывая на холм и на темнеющий в слабом лунном свете монастырь. — Мы едем к сестрам. Мы слышали, что они превратили монастырь в госпиталь.

Паоло почувствовал прилив надежды.

— Значит, вы возьмете мою жену? — взмолился он.

Возница колебался.

— Только если кто-нибудь из сидящих в повозке согласится пойти пешком.

На какое-то мгновение Антонио ди Фонтанези овладело искушение приказать Марчелле выйти из повозки, но другая женщина вызвалась идти пешком. Князь подумал, что ему здорово повезло, что его жена не пойдет рядом с ним.

Как только освободилось место для Адрианы Вигано, отец Одони помог Паоло поднять крупную женщину наверх.

Когда его возлюбленная Адриана оказалась в повозке и вся процессия направилась вверх по холму к монастырю, Паоло еще раз подумал о том, насколько ему повезло. Может быть, только лишь может быть, все еще обернется к лучшему. Его больную жену везут в монастырь. Сын пережил войну. А под полой его куртки — две буханки хлеба, испеченного Адрианой перед тем, как начались роды. Они одеты, в монастыре им помогут, да еще у него хватило предусмотрительности прихватить с собой немного еды. Чего еще остается желать человеку?

Антонио, отец Одони, Паоло, малыш Дарио и женщина, добровольно спустившаяся с повозки, шли рядом с медленно двигающейся колымагой. Все ослабли, и равномерный подъем в гору отнимал силы. Молчание нарушил Паоло Вигано. Он заметил, что Антонио все время прислушивается к тому, что происходит в свертке, который он нес в руках.

Крестьянин похлопал князя по плечу.

— Что это вы там несете такое закутанное?

Не останавливаясь ни на минуту, Антонио приподнял полу пиджака. В лунном свете малышка казалась бледной и безжизненной.

— Это дочь моего сына, — грустно пояснил Антонио. — Что-то случилось с ее матерью. Может быть, она ранена, а может, и убита. Возможно, мы никогда этого не узнаем. У матери не оказалось молока. Она вышла из укрытия во время обстрела, чтобы найти еду ребенку, но так и не вернулась. А теперь я боюсь, что малютка умрет с голоду.

Паоло горестно покачал головой.

— Моя жена тоже только что родила, — сочувственно проговорил он. — Тоже была девочка, но она умерла. — Паоло задохнулся. — Сейчас я боюсь, что жена тоже умрет. Хорошо еще, что Адриана в бреду и не понимает, что дочурка, которую она носила, умерла.

— Не представляю, что мне делать, — прошептал Антонио. — Если у сестер нет молока…

Вдруг Паоло наклонился к свертку в руках у князя.

— Дайте-ка мне ребенка, — возбужденно заговорил он. — Я уверен, что у моей жены, несмотря на болезнь, груди полны молока.

Антонио сначала удивленно уставился на него, потом быстро протянул малышку крестьянину.

— Остановись-ка на минутку, — окликнул Паоло возницу, потом торопливо подошел к повозке, вскарабкался по откидному борту и нагнулся к жене.

Адриана лежала на спине, ее лицо покрывал обильный пот. Он коснулся ее лба — холодный как лед. Паоло расстегнул ей блузку и высвободил тяжелую, налитую грудь. Антонио последовал за ним и теперь наблюдал, как инстинкт возвращает ребенка к жизни. Девочка жадно схватила сосок и начала сосать молоко из полной груди Адрианы Вигано.

— Ты только посмотри, — пробормотал Паоло со слезами на глазах. Ему было грустно, и в то же время радость переполняла его. Он плакал по своему умершему ребенку, но потом вытер слезы и гордо улыбнулся — его больная жена, даже не подозревая об этом, спасла жизнь другой девочке.

«Пути Господни и вправду неисповедимы», — подумал Паоло. Все-таки Всевышний не совсем отвернулся от них. Посреди трагедии Господь продолжал творить чудеса.


Стоя в другом конце обширного помещения, Антонио смотрел, как Паоло низко склонился над кроватью и поцеловал жену. Койка стояла в импровизированной больничной палате, которая в обычное время была монастырской часовней. Скамьи вынесли и повсюду рядами поставили кровати. Молодая монахиня укачивала девочку, чуть похлопывая ее по спинке. Потом она протянула ребенка Паоло. Тот повернулся и посмотрел на Антонио, потом, сопровождаемый Дарио, обошел кровати и направился к Антонио и Марчелле, ожидающим у дальней стены рядом с алтарем.

— Адриана выкарабкается, — заговорил он, поравнявшись с Антонио. — Для полного выздоровления потребуется время, но сестры и доктор уверены, что все будет хорошо. Они говорят, что мы вовремя привезли ее.

Антонио улыбнулся и хлопнул крестьянина по плечу.

— Я очень рад это слышать.

— Мне так полегчало, — признался Паоло со слезами на глазах. Потом почти с неохотой протянул Антонио ребенка. — Ну и проголодалась же она. Малышка еще раз поела. — Он недоверчиво покачал головой. — Не помню, чтобы мне приходилось видеть такую голодную малютку. Она, может быть, немного маловата даже для новорожденной, но очень красива. — Его лицо погрустнело, а голос упал до шепота: — Знаете, на минуту моя жена осознала, что рядом с ней ребенок. Словно прикосновение губ девочки придало ей новые силы. Адриана вдруг совершенно сознательно посмотрела на меня, улыбнулась и сказала: «Моя красивая, красивая дочка». — Паоло закусил губу, и в уголках его глаз заблестели слезы. Он печально покачал головой. — Я не смог сказать ей правду. Не сейчас, когда она еще так больна.

Антонио кивнул:

— Я понимаю.

Паоло вытер глаза кулаком, обнял сына за плечи и прижал его к себе.

— Простите меня, — заговорил он, ни к кому собственно не обращаясь. — Обычно я никогда не плачу.

Антонио сухо улыбнулся:

— У меня тоже нет такой привычки, но сейчас я пролил немало слез.

Крестьянин взглянул на него:

— Вы уже узнали, есть ли в монастыре молоко?

— Нет, — ответил князь, качая головой. — Но нам велели подождать и обещали поговорить об этом с настоятельницей. Посмотрим, что она сможет сделать.

— Если вам понадобится, — вежливо сказал Паоло, — то у моей жены полно молока. Его все равно придется сцеживать, так или иначе.

— Благодарю вас, друг мой, — прозвучал полный признательности ответ.

— Да, кстати. Меня зовут Паоло. Паоло Вигано.

— Я очень благодарен вам за все, что вы сделали для нас, синьор. Меня зовут Антонио, а это моя жена Марчелла.