Первым делом она позвонила терапевту, многие годы лечившему Элизабет-Энн, доктору Вартану Дадуряну. Тот не стал попусту тратить драгоценное время.

— Сделайте так, чтобы ее отвезли в клинику Колумбийского университета. Я встречу вас там. — И он повесил трубку прежде, чем миссис Голдстайн успела поблагодарить его.

Потом попыталась найти Генри, но тот оказался куда более крепким орешком, чем она предполагала. За те несколько минут, что прошли после того, как он молнией вылетел из кабинета Элизабет-Энн, Генри успел уже покинуть здание.

— Он отправился на ленч. И, насколько мне известно, у него не назначено никаких встреч после обеда, — сообщила его секретарь Руби Шейбер. — Я не знаю, когда он вернется.

— Обзвоните все рестораны, где он может быть, и найдите его, — с раздражением приказала миссис Голдстайн. — Если это не поможет, обзванивайте всех, у кого он может быть в городе. Скажите ему, что это срочно. Мы будем ждать его в клинике Колумбийского университета.

— Но когда он выходил, то выглядел таким… таким рассерженным, — неуверенно запинаясь, возразила Руби Шейбер. — Я не знаю, должна ли я беспокоить его…

Помимо всех прочих талантов, Натали Голдстайн была женщиной, умеющей собирать слухи и использовать их.

— Мисс Шейбер, если вы дорожите своей работой, то вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы найти мистера Хейла как можно быстрее. И вы можете позвонить по тем номерам, что записаны у него в маленькой черной книжке, к которой, как вы всем так неосторожно сообщили, имеете доступ.

И миссис Голдстайн повесила трубку, но даже вдохновленные страхом усилия мисс Шейбер не смогли вернуть Генри к тому моменту, когда приехала машина «скорой помощи».

Миссис Голдстайн, Нэнни и Дороти-Энн спустились следом за санитарами в вестибюль. Они знали, что Элизабет-Энн серьезно больна, но решили не звонить ее единственной оставшейся в живых дочери Регине, одиноко живущей в Калифорнии после смерти мужа, пока не доберутся до клиники и не переговорят с врачом.

— Я поеду с миссис Хейл, — сказала миссис Голдстайн Нэнни, когда они подошли к машине. — А вы с девочкой поезжайте следом в машине миссис Хейл. Мы встретимся в клинике.

На лице Нэнни явно читалось сомнение, ей не хотелось выпускать Элизабет-Энн из виду. Если той суждено умереть, то, может быть, перед смертью она придет в себя и захочет увидеть Дороти-Энн.

Миссис Голдстайн, казалось, читала ее мысли. Она коснулась рукой плеча Нэнни:

— Я не думаю, что ребенку следует уже сейчас познакомиться с ужасами машины «скорой помощи». Как вы считаете?

Нэнни кивнула, и миссис Голдстайн забралась в машину через заднюю дверь. Санитары прыгнули следом, захлопнули дверцы, и автомобиль с ревущей сиреной осторожно двинулся вперед, пробираясь сквозь густой поток транспорта.

Нэнни подвела Дороти-Энн за руку к знакомому желто-черному «роллс-ройсу» Элизабет-Энн, припаркованному неподалеку. Ее острый взгляд успел заметить, что черного лимузина Генри, в котором они приехали утром в город, на стоянке нет. Хозяин, очевидно, воспользовался им для своего бегства.

Они встретились с миссис Голдстайн в крыле «Хейл» клиники Колумбийского университета.

— Как она? — спросила Нэнни, как только они присоединились к миссис Голдстайн в приемной.

Натали только покачала головой:

— Пока ничего не известно. Боюсь, еще слишком рано для каких-либо заключений. Доктор Дадурян в приемном покое. Нам надо подождать, там будет видно.

Все сели, и началось беспокойное ожидание. Шумы зала ожидания, примыкающего к приемному покою, — торопливые шаги врачей и сестер, крики пациентов, озабоченные перешептывания их близких, — казалось, отдалились от них. Дороти-Энн погрузилась в другой мир — страха и смятения.

Лицо Нэнни исказилось, на него легла печать тревоги. Миссис Голдстайн все время беспокойно двигалась, постоянно поглядывая на маленькие золотые часики на запястье и срываясь к телефону-автомату, чтобы позвонить.

— Они сумели до него дозвониться? — спросила Нэнни у миссис Голдстайн, только что вернувшейся после телефонного разговора с мисс Шейбер.

Секретарь Элизабет-Энн сурово покачала головой:

— Никто не знает, где его искать, а телефон в машине не отвечает. Это так на него не похоже.

И потом всякий раз, как миссис Голдстайн возвращалась после телефонного разговора, она лишь отрицательно качала головой, молча отвечая на вопросительный взгляд Нэнни.

— Я принесу всем что-нибудь попить, — наконец сказала Натали, отчаянно пытаясь найти себе какое-нибудь занятие. Она принесла три пластиковых стаканчика из автомата. Но женщины отпили лишь по глотку кофе, и тут же поставили стаканчики. Дороти-Энн допила свой горячий шоколад до конца. Он оказался не таким густым и жирным, как готовила дома кухарка, но ей хотелось пить. Девочка так долго сидела и ждала в этой огромной душной комнате.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем к ним вышел доктор Дадурян, высокий, толстый, с кустистыми седыми бровями. Как только миссис Голдстайн и Нэнни увидели его, они вскочили на ноги. А Дороти-Энн, чье знакомство с доктором Дадуряном ограничивалось бесчисленными детскими прививками, постаралась стать как можно незаметней. Она не дыша сидела в зеленом виниловом кресле, прямо вытянув перед собой ноги.

— Миссис Хейл перенесла серьезный удар, — сказал доктор Дадурян. В его голосе слышался густой, гортанный акцент.

— Мы можем ее увидеть? — спросила Нэнни.

— Боюсь, что сейчас это невозможно.

— А когда мы сможем ее увидеть?

Доктор Дадурян вздохнул:

— Может быть, завтра. Но я не уверен, что вам захочется.

Нэнни с тревогой посмотрела на него:

— Скажите же, в чем дело?

Врач посмотрел на Нэнни и миссис Голдстайн, потом перевел взгляд на Дороти-Энн и отвел глаза.

— Миссис Хейл не сможет с вами говорить, — спокойно пояснил он. — Она в коме.

Дороти-Энн не слышала его слов, но увидела, как побелели лица Нэнни и миссис Голдстайн. Через минуту гувернантка подошла к ней.

— Пойдем домой, — негромко произнесла она.

Таким Дороти-Энн и запомнила свой пятый день рождения.

4

Гроза разбушевалась еще сильнее. Вспышки молнии сопровождались оглушительными раскатами грома, а порывы ветра кидали мощные потоки дождя на рифленое железо крыши и в окна. Сквозняки гуляли по дому, словно насмехаясь над хрупкостью человеческого укрытия и грозя оставить без света их убежище. Дороти-Энн казалось, что все окружающее плывет у нее перед глазами, словно живое существо.

Стихия.

Ярость богов.

Страх.

И боль.

Боль, вынести которую оказалось выше ее сил.

Женщина лежала теперь совершенно спокойно, ее лицо ужасающе побледнело. У нее не осталось сил даже шевельнуться. Последняя схватка показалась ей тяжелее предыдущих, наполнив все ее тело всепоглощающей болью. Озноб пробегал вверх и вниз по позвоночнику, где-то глубоко в ее теле живое существо, дождавшись своего времени, пыталось выбраться наружу, но оно располагалось вопреки природе.

И попало в ловушку.

Миссис Рамирес сидела в наполненной страхом тишине. Она размышляла уже долгое время, копаясь в памяти, пытаясь найти спасительное решение. Давно позабытые события выплывали из темных глубин сознания. Когда-то рассказанная история появилась на поверхности, тронув рябью пруд воспоминаний.

Но тут же исчезла, и в мозгу снова стало пусто. «Я должна вспомнить!» — приказала Фелиция самой себе.

Мексиканка перекрестилась и взглянула на молодую будущую мать. Взгляд Дороти-Энн будто затерялся в тумане мыслей, где-то далеко, очень далеко отсюда.

Фелиция Рамирес гадала, куда воспоминания унесли ее подопечную и что она там видела.


Далеко-далеко.

Другое время.

Другое место.

Отдельная палата в крыле «Хейл» клиники Колумбийского университета.

Неделю назад Элизабет-Энн вышла из комы, в которой пробыла четыре месяца и три дня. Как только она пришла в себя, первым посетителем, которого она потребовала к себе, оказался ее внук Генри. Элизабет-Энн предупредила его, чтобы он был готов. Она ожидала от него подробного доклада о состоянии дел.

Войдя в палату, Генри удивился. Элизабет-Энн была прикована к постели, так как после удара ноги отказались ей служить. Внук знал, что прогноз врачей не оставлял надежды на то, что бабушка когда-либо сможет ходить. Но, к счастью, по заключению медиков, удар не оставил других более серьезных последствий. Врачи также заверили его, что вскоре Элизабет-Энн вновь обретет силу и сможет заниматься делами.

Но Элизабет-Энн явно не собиралась сидеть и дожидаться, пока это произойдет. Она никогда в своей жизни не болела и сейчас не собиралась сдаваться. Если ее сила должна вернуться, то уж она проследит, чтобы это произошло как можно скорее.

Хотя персонал настаивал на сохранении щадящего режима, Элизабет-Энн убедила доктора Дадуряна, что достаточно хорошо себя чувствует для встречи с внуком. И постаралась выглядеть для этого как можно лучше.

Элизабет-Энн воспользовалась косметикой и подняла шум, пока ей не разрешили пригласить парикмахера от Кеннета. За время комы ее волосы значительно отросли и стали совершенно седыми. Теперь пришлось чуть подкрасить их до привычного серебристого оттенка и сделать химическую завивку.

Когда Генри вошел в палату, Элизабет-Энн выглядела хорошо, как никогда. Она прямо сидела в кровати, одетая не в больничную ночную рубашку, а в красиво вышитую пижамную куртку. Вокруг нее громоздились горы финансовых газет — прошлые выпуски «Форбс», «Форчун», «Бизнес уик», «Уолл-стрит джорнэл» и финансовые страницы «Нью-Йорк таймс». На ночном столике рядом с кроватью всегда поддерживался горячим чайник с водой, а до серебряного сервиза и коробки с травяным чаем легко было дотянуться. В палате стояло множество цветов, но букеты с достаточно официальной аранжировкой, присланные друзьями и знакомыми, прятались за зарослями розовых пионов. Элизабет-Энн ненавидела официальные букеты и распорядилась убрать их с глаз подальше.

Генри наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Ты выглядишь так, словно проводишь отпуск на Лазурном берегу, — подчеркивая каждое слово, заметил он.

Элизабет-Энн улыбнулась в ответ.

— Спасибо, дорогой Генри. Но, боюсь, вынужденный отпуск — это совсем не отпуск.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я буду чувствовать себя намного лучше, как только узнаю о том, что произошло в «Отелях Хейл» за эти четыре месяца. Возьми стул и садись поближе. Предлагаю начать немедленно.

Они занимались делами целых два часа. Позже, когда медицинская сестра настояла на уходе Генри, Элизабет-Энн послала за Дороти-Энн и миссис Голдстайн. Она вздремнула перед их приходом. Им разрешили зайти всего на пятнадцать минут. Элизабет-Энн вовсе не собиралась следовать этому распоряжению, и в конце концов самому доктору Дадуряну пришлось прийти и лично вывести из палаты миссис Голдстайн и Дороти-Энн. Он не был ни удивлен, ни рассержен подобной ситуацией. Долгие годы Вартан Дадурян был другом Элизабет-Энн и прекрасно знал ее упрямство. Его также не застала врасплох просьба Элизабет-Энн оставить Дороти-Энн еще на минутку.

— Ради Бога, Вартан, я только хочу посмотреть на мою правнучку. В конце концов, мы с ней не виделись четыре месяца. Неужели ты не сжалишься над бедной старой женщиной, а?

Он посмотрел ее медицинскую карту.

— И с каких это пор ты считаешь себя «старой» женщиной?

Элизабет-Энн упрямо вздернула подбородок:

— С тех пор как это меня устраивает.

Доктор покосился на нее:

— Я примерно так и думал.

Дороти-Энн позволили остаться, и она стала свидетелем необыкновенного противоборства характеров. Потому что был один вопрос, в котором доктор Дадурян не собирался уступать ни миллиметра. Он настаивал, чтобы Элизабет-Энн отправилась на какой-либо европейский водный курорт. А та намертво стояла на том, что ее этот план не устраивает.

— Вартан, я не больна. Возможно, немного слаба и растеряна. Но в этом нет ничего удивительного, учитывая то, что я чувствую себя как Рип Ван Винкль[32] после своего пробуждения. Мне необходимо некоторое время, чтобы нагнать упущенное и собраться с мыслями. Вот и все. — Воспитанная годами гордость не позволяла признаться, что она нуждается в ласковом уходе. Ее глаза сверкали, словно холодная сталь. — Пусть меня черти заберут, если я позволю уложить себя вместе с больными.