— Я пошутила, Танюша, — крикнула Ксения. — Ты спрашивала Ривьера, к которому часу мы должны быть готовы?

— Так точно, госпожа генерал! Он ждет нас к часу дня. Кажется, вечером не будет ни минуты свободного времени. Это меня не удивляет. После первых показов мод Пуаре, еще перед войной, берлинцы никогда не упускали возможности посмотреть на работы модных парижских кутюрье. Ладно, молчу и убегаю, иначе ты опять будешь злиться на меня.

— Отличная мысль, — пробормотала Ксения.

Некоторое время спустя она вышла из ванны, завернулась в пеньюар и прошла босая в комнату. Открыла окно, чтобы полюбоваться оживленной Вильгельмштрассе. Воздух был прохладный, острый, почти перченый — смесь бензина, угля и пыли, поднимавшаяся вдоль стен зданий. Ксении нравился Берлин. Она любила его электрическую суматоху, Потсдамплац, больше похожую на перекресток-мираж, нежели на площадь, тележки цветочных торговок, огни, пронизывающие наступающую ночь, Александерплац, где брали начало живописные улочки с изъеденными временем фасадами, стук трамвайных колес, звук клаксонов автомобилей, густую зелень Тиргартена, Шпрее, которая извивалась змеей, тумбы, покрытые афишами с анонсами театральных постановок, оперетт, фильмов, программ кабаре. Тут царствовало удовольствие и… преступление. Это был город неудавшейся спартаковской революции, восстаний, закончившихся кровопролитием. Он не был создан для робких и каждый день бросал перчатку в лицо своим жителям. Его густая и нетерпеливая толпа с большим аппетитом к жизни заполняла разгоряченные улицы.

Сердце Ксении учащенно забилось, она дрожала от возбуждения. «Я свободна», — думала она. В первый раз после долгих лет тяжелый груз спал с ее плеч. Няня, Маша, Кирилл, дядя Саша… Они были далеко, вне пределов досягаемости. Что бы ни случилось, она все равно ничего не сможет сделать для них. Ни этим вечером. Ни этой ночью. Все было далеко: неустроенная мансарда, борьба за право работать и иметь крышу над головой, очереди в префектуру, неоплаченные счета, долги. Ксения снова была просто двадцатитрехлетней женщиной, смотрящей на город, полный незнакомых лиц, город, в который эмигрировали более двухсот тысяч ее соотечественников, город-космополит и город-талант, несгибаемый и беспристрастный. Город, в котором, едва ступив на перрон вокзала, она почувствовала себя как дома.

С улыбкой девушка послала через окно воздушный поцелуй, словно толпы на улице ждали именно этого, и повернулась к шкафу, чтобы одеться. После показа Ривьер пригласил их в «Голубую птицу» — одно из знаменитых русских кабаре города. В этот вечер ей не придется быть рассудительной, просчитывать, анализировать, сопоставлять одно или другое… В этот вечер Ксения Федоровна Осолина просто будет жить.


Из-за полумрака, царившего в большом салоне, модели, дефилирующие по освещенному подиуму, не видели лиц зрителей, а только различали белый пластрон мужских смокингов, светящиеся кончики сигарет и блеск женских украшений. Раздававшиеся аплодисменты были подобны взрывам фейерверка.

Жак Ривьер так составил программу дефиле, что Ксения оказалась центральным персонажем. Он волновался за кулисами, перед началом показа разбил очки, что сразу посчитал дурной приметой.

— Это просто прозрачные стеклышки, — утешала его Ксения. — А разбить стекло всегда считалось признаком удачи.

— Да услышит тебя Господь, крошка! — ответил он, несколько успокоенный.

Русская оказалась права — показ мод прошел успешно. Устроившись в уголке, журналисты записывали тезисы впечатлений, которые на следующий день появятся во всех газетах. Находящиеся проездом в Берлине представительницы американской клиентуры тоже не упустили случая восхититься коллекцией Ривьера. Даже жительницы Берлина, которые, казалось, в последнее время стали отдавать предпочтение отечественным домам моды, таким как Герзон, Манхаймер или Линднер, тоже были приятно удивлены. Обмахиваясь веерами, они шептались о том, что даже несмотря на талант немецких стилистов французский шик остался непревзойденным.

Ксения выходила много раз. После нескольких демонстраций ей удалось наладить невидимый контакт с публикой. Чтобы справиться с волнением, она представляла себя в роли персонажей, достойных сказок Пушкина. Именно ей выпала честь закрывать программу, появившись в свадебном платье из серебряных ниток, таком экстравагантном, что зрители не смогли удержаться от одобрительных криков. Прозрачные рукава гармонировали с утонченными прозрачными кружевами. Ксения прошлась до конца подиума, замерла на месте с отрешенным взглядом под головным убором в форме шлема, потом развернулась и медленно пошла к красному занавесу, на котором были вышиты инициалы Жака Ривьера. Ее походка была настолько легкой, что казалось, она летит над землей. В конце прохода она оглянулась на собравшихся, словно хотела увидеть кого-то, но так и не увидела. Собравшиеся затаили дыхание, глядя на освещенный крут, где застыла модель. Ксения ощущала остроту этих взглядов, среди которых не было ни одного, который выразил бы недовольство этой возвышенной женщиной. Загадочно улыбнувшись, она кинула в зал букетик цветов. Прожекторы на секунду погасли, оставляя зрителей в темноте, затем зал потряс грохот аплодисментов.

Оказавшись с другой стороны занавеса, Ксения стала осторожно спускаться по ступенькам. Из-за мощности прожекторов в глазах играли световые блики. Она учащенно дышала, охваченная минутным возбуждением, в висках пульсировала кровь. За кулисами царила суета. Модели целовались, поздравляли друг друга, переживая наиболее волнительные моменты: когда Таня подвернула лодыжку, поднимаясь на подиум; когда электрик едва успел отремонтировать поломку в электросети, отключая наугад по очереди от энергии несколько помещений отеля; предательскую повязку, которая в самый ответственный момент сползла Ксении на глаза. Обо всех этих маленьких неувязках, составляющих закулисную сторону шоу, публика не догадывалась никогда.

— Добрый вечер, Ксения Федоровна. Вот так встреча!

Немного удивленная, девушка повернулась и сразу узнала его. Он был намного выше ростом, чем она запомнила, одет в смокинг с шелковой подкладкой. Черная бабочка подчеркивала безукоризненный воротник, обнимающий шею. Небрежно прислонившись к стене и держа в руках фотокамеру, Макс фон Пассау улыбался ей с хитрым видом.

— Тем не менее я изменилась с нашего знакомства в Париже, — ответила она, радуясь тому, что увидела его.

— Неужели вы хоть на секунду подумали, что стали для меня неузнаваемой? Хоть вы и были одеты, как невеста, я сразу же узнал вас. У меня хорошая память на лица. Этого требует мое ремесло, — пошутил он, потом, став серьезнее, добавил: — Почему вы так и не дали знать о себе после нашей встречи? Я так ждал и жалел, что потерял вас.

— Я об этом даже не думала, — призналась она смущенно.

— Какие ужасные вещи вы говорите! — воскликнул он. — Это очень больно ранит.

Она улыбнулась.

— Уверена, что ваши раны заживут быстро.

— Никогда! Это ужасный удар для меня. Впрочем, у вас есть шанс искупить свою вину, если сегодня вечером поужинаете со мной.

— Не получится. Сегодня вечером месье Ривьер подготовил свою развлекательную программу для всей нашей веселой компании. И потом я совершенно не знаю вас.

— Тем не менее вы, не колеблясь, разгуливали со мной среди ночи по парижским улицам, — сказал он, вытянувшись по стойке смирно. — Я не хвастаюсь, мадемуазель, но знайте, что мой род здесь самый известный. Отец был дипломатом, с чем мне до сих пор трудно смириться. Сестра замужем за влиятельным толстосумом. Мне и вот этому аппаратику в моих руках тоже удалось достичь кое-каких успехов. И я все еще держу дьявола за хвост. Мой лучший друг Фердинанд — многообещающий адвокат. Ненавижу конформистов и шоколадные десерты, зато обожаю кататься на лыжах. Меня смущают красивые женщины, поэтому сейчас, когда я разговариваю с вами, мое сердце бьется как никогда. Когда я учился в школе, все говорили, что я серьезный, но замкнутый мальчик и что мне не хватает духа коллективизма. Вот, а теперь, когда мы покончили со всеми этими пустяковыми формальностями, можно перейти к вещам более серьезным, отправившись куда-нибудь на ужин, иначе я просто умру с голоду.

«Бог мой, как же он красив», — думала тем временем Ксения.


Это была типичная маленькая таверна с двумя залами с анфиладами, темными цветочными горшками и низкими потолочными балками, с висящими на стенах фотографиями актеров, с хозяйкой с внушительной грудью и обесцвеченными волосами. На одном из столиков лежали ежедневные газеты. Слишком терпкое пиво смягчалось малиновым сиропом, окрашивающим напиток в розовый цвет. Клиенты быстро поглощали блюда, но Ксения не была голодна. Макс тоже, казалось, растерял аппетит по дороге.

Они были единственными посетителями, одетыми в вечерние наряды, но никто не обращал на них внимания. Хозяйка посадила их за угловой столик, так что колени Макса касались коленей Ксении. Так как все вокруг разговаривали громко, Максу, чтобы быть услышанным, приходилось наклоняться к девушке, и у нее была возможность налюбоваться вблизи чертами его лица, правильными линиями носа, щек, волевого подбородка.

Как только они вошли в этот накуренный зал, она заметила, что по его лицу пробежала тень сомнения, не слишком ли в простое место он привел ее, и была польщена его предупредительностью. Ксения понимала, что оба они чувствуют одно и то же. Но разве можно испытывать подобную полноту чувств к незнакомцу, случайно вошедшему в ее жизнь? С другой стороны, ничего не делается случайно, говорила она себе, лаская глазами губы Макса, но из смущения не рискуя смотреть на них слишком долго. Ей было немного страшно, потому что она уже поняла: с этим мужчиной она согласится на все.

Ксения осознавала, что стоит на перекрестке, и выбор, который она сделает, вернее, уже подсознательно сделала, надолго определит ее будущую жизнь. Она молчала, прислушиваясь к поднимающемуся в ней желанию, похожему на высвобожденную, взбунтовавшуюся силу, которая сметала все сотканные из страха и печали барьеры. Макс что-то рассказывал, но она не слышала его. Она была далеко, на тернистой дороге, которая привела ее к этому столику простой берлинской таверны. Водя пальцем по трещинкам столешницы, она открывала другую сторону в себе, принимая признание этого мужчины, испытывая желание ласкать его щеки, теребить его волосы, пробовать на вкус его губы, чувствовать руками и губами его плоть.

Она знала, что Макс хочет ее: догадалась по его беспорядочному взгляду, колебаниям, этой робости, с какой он положил руку ей на спину, когда помогал садиться в автомобиль, манере нервно покусывать нижнюю губу. Она слушала его глубокий голос, сбивающийся на некоторых фразах, когда слова словно наталкивались на губы, как на препятствия. Временами, когда ему удавалось взять себя в руки, он рассказывал смешные истории, удачно маскируя свою страсть. Ей нравилось быть желанной, она чувствовала себя польщенной, избранной, гордой из-за обладания силой, которой жизнь долго обделяла ее. Теперь пришел ее час. Ей больше не нужно было притворяться. Она хотела этого мужчину, хотела его ласки, страсти, нежности. Именно с ним она хотела стать женщиной, потерять себя, чтобы снова найти, но уже в другом качестве. Внезапно она схватила Макса за руку и наклонилась к нему.

— Может, не будем терять времени даром? — прошептала она ему на ухо, вдыхая аромат сандалового дерева, который опьянял ее. — Мы оба знаем, чего хотим, зачем же ждать?

Под пристальным взглядом Ксении Макс опешил, сердце его сильно забилось. «Женская смелость часто таит в себе опасность», — сказал он себе, понимая, однако, что уже стал пленником этих бездонных и таких обжигающих глаз. Нет, она определенно уже не была той растерянной молодой девушкой с растрепанной прической, в поношенном костюме, которая искала сестру в барах Монпарнаса. Теперь она хотела, она требовала.

— Вы полагаете? — спросил он смущенно.

— Я не полагаю, Макс, я знаю.

Она казалась такой радостной, такой знающей, чего хочет, что он просто улыбнулся ей в ответ, понимая, что нет никого упорнее женщины, которая хочет любить и быть любимой. Дрожащей рукой он достал из кармана деньги и положил на стол. Несколько монеток скатились на пол. Ксения хотела нагнуться, чтобы их поднять.

— Пускай, — остановил Макс, беря ее за руку и чувствуя ее дыхание. — Вы правы, Ксения.

Смеясь, они вышли из таверны и оказались на улице. Обняв ее за талию, Макс остановил такси, назвал шоферу свой адрес и сел рядом с ней. Огни рекламы, названия заведений, мигая, освещали лицо молодой женщины, ее огромные глаза, влажные губы, светлые, прилипшие ко лбу волосы, вздрагивающие сережки. Они не разговаривали. Зачем? Любое сказанное слово было не только бесполезным, но даже опасным, ибо могло нарушить это хрупкое равновесие, на котором они балансировали с ловкостью канатоходцев. Макс думал о том, что знает ее всего одну ночь, о том, как она красива, и о том, как страстно он желает ее. Она так доверчиво, так счастливо улыбалась, что он должен был сдерживаться, предпочитая смаковать мгновения и предвкушать то, что последует, когда они наконец приедут на место.