Он поклонился Ксении. Проводив глазами удаляющегося зятя, Макс так сжал стакан, что тот едва не лопнул.

— Еще пять минут назад у тебя было хорошее настроение! — удивилась Ксения. — Что уже не так?

— Курт. Не выношу его. Сам не знаю почему. Это как аллергия. Ты слышала, как он разговаривает с Мариеттой? Как с собственностью. Словно она одна из его вещей. Он прекрасно знает, что я люблю сестру и что он мне антипатичен, как и его политические взгляды.

— Он ненавидит коммунистов. И я не могу упрекнуть его в этом.

— Коммунистов, евреев, всех, кто не разделяет его мысли. Извини, я понимаю, что ты не можешь оправдать тех, кто истребил твоих близких, но в Айзеншахте есть что-то очень опасное. Погляди вокруг. Все, кого ты видишь здесь, принадлежат к партии национал-социалистов. Вон та женщина, например, супруга владельца фабрики по производству роялей «Бехштейн». На днях она заказала у меня портрет. Она держит один из влиятельных салонов в городе, в котором представила высшему обществу Адольфа Гитлера. Когда этот человек говорит, она слушает его, словно он мессия. А вон тот пожилой мужчина с моноклем и вышедшими из моды бакенбардами — самый видный конструктор автомобилей в стране. Его старший сын женился на Асте, лучшей подруге Мариетты. Дальше Хоффман, с которым я разговаривал. Этот фотограф очарован Гитлером. Он имеет эксклюзивное право фотографировать его. А это — театральный постановщик. Впрочем, не буду делать каталог и перечислять всех этих людей, которых не терплю. Это слишком утомительно.

— Не понимаю, почему ты принимаешь все это так близко к сердцу. У вас в Германии теперь демократическая республика. Экономическая ситуация вполне хорошая. Неужели тебя беспокоят какие-то экстремисты? Совсем другое дело в большевистской России.

— Возможно, ты права, — пожав плечами, ответил он. — Мне действительно не стоит так беспокоиться. Давай лучше потанцуем и подумаем о чем-то другом, согласна? Ты прекрасна сегодня, Ксения, и обязательно должна мне позировать, прежде чем уедешь. Жак Ривьер сказал мне, что доволен моими работами с тобой и другими моделями, но мне нужно сделать твой портрет. Пообещай, что придешь завтра в студию. Только не забудь, ладно?

Внезапно Ксения схватила Макса за руку.

— Бог мой, да ведь это Софья Дмитриевна! — взволнованно воскликнула она.

— Кто?

— Вот эта молодая женщина с вьющимися черными волосами. Это одна из моих подруг детства. Не верю своим глазам. Какое совпадение! Мы потеряли друг друга из виду во время эмиграции. Я и подумать не могла, что она живет в Берлине.

— Она держит под руку Мило фон Ашенгера. Идем поздороваемся, если хочешь.

Ксения очень волновалась. Кто бы мог знать, что она встретит Софью на этой роскошной вилле в Грюнвальде?! Счастливая и беспокойная, она чувствовала себя и пятнадцатилетней девочкой, какой была тогда, и женщиной, в которую превратилась теперь.

Увидев Ксению, Софья вспыхнула до корней волос. Ее глаза стали круглыми от удивления, когда она принялась рассматривать подругу, чтобы удостовериться, что это не сон. Молодые женщины обняли друг друга. Утешая расплакавшуюся Софью, Ксения ласково поглаживала ее по спине.

— О боги! — взволнованно воскликнул Мило. — Вот уж не ожидал увидеть столько эмоций в доме Айзеншахтов. Как правило, тут все намного сдержаннее.

— Ага, прусский задор, не так ли? — пошутил Макс, слушая, как Ксения что-то лепечет по-русски, сжимая руки своей подруги.

— Задор, от скуки которого можно помереть, друг, — улыбнулся Мило. — Открою тебе одну тайну Я собираюсь просить руки Софьи, даже если мои родители расстроятся. Они ведь всегда хотели, чтобы я женился на Мариетте, но твоя сестра предпочла другого. Не знаю, чье сердце было разбито больше — мое или моей матери, но Провидение послало мне Софью, и я не хочу упустить шанс стать счастливым.

Макс видел, что Мило говорит искренне.

— Рад за тебя, — сказал он, хлопнув друга по плечу.

Ксения тем временем вытирала платочком слезы со щек Софьи. Подруги громко смеялись, не в силах сдерживать переполнявшие их эмоции.

— А как ты? Нашел женщину своей мечты? — поинтересовался Мило.

Этот невинный вопрос, заданный насмешливым, небрежным тоном на приеме среди сливок общества, где большинство вопросов являются лишь протокольными, к которым не следует относиться серьезно, застал Макса врасплох. Он знал, что в жизни все основные вопросы имеют библейскую простоту Чтобы на них ответить, нет необходимости что-то выдумывать. Надо лишь довериться инстинкту и зову сердца, но все равно иногда присутствует некоторое сомнение. Не всегда просто принять правду, ибо есть такая правда, которая может перевернуть всю человеческую жизнь. Она означает новый поворот на жизненном пути, как правило, нелегкий, но волнующий.

Макс был не сентиментальным романтиком, а человеком желаний, любившим жизнь, женщин, талантливых и умных людей. Когда он окончил курс военной подготовки, война еще продолжалась, но сражаться ему не пришлось: он был слишком молод. Тем не менее нельзя сказать, что война не задела его совсем. Чувствуя ложный стыд за то, что ему не довелось испытать ужасов братоубийственной бойни, Макс своим поведением выразил самую суть двадцатых годов. Он отбросил всю шелуху классического образования, которое считал слишком тяжелым и, главное, бесполезным для жизни, особенно после гибели старшего брата. Рискуя прогневать отца, он выбрал свой путь, полный трудностей, и никогда об этом не жалел. Если он и верил в Бога, то не из слепого почтения к вере предков, скорее это была вера в справедливость и терпение. Считая человеческую природу несовершенной, он любил все идеальное. Но в тот вечер в первый раз в жизни он ощутил полное, приятное, пьянящее возбуждение с толикой риска, которое происходит от уверенности в своих силах, когда нет ничего невозможного.

— Да, нашел, — пробормотал он, не сводя глаз с Ксении. — Нашел.

Но Мило уже отвернулся, так как Макс молчал слишком долго, тем более что вечер не обязывал к откровенностям. Макс фон Пассау остался наедине со своим открытием, с бьющимся сердцем, прозревший и смущенный одновременно.

Ксения подняла голову в то же время, что и он, взглянула на него озабоченно, потом улыбнулась, и эта улыбка отрезвила его. Эта женщина, такая молодая, с необыкновенными серыми глазами, в которых чувствовалась тайна и боль утрат, пересекла всю свою объятую огнем и залитую кровью страну, борясь за жизнь родных, узнала тяжесть изгнания. С тех пор все ее дни были отмечены клеймом неустроенности человека, идущего с голыми руками против стихии без какой-либо защиты, материальной или юридической. Однако в ней не было ничего такого, что взывало бы к жалости или сочувствию. Нет, графиня Ксения Федоровна Осолина держалась прямо и гордо. Откуда только в ней все это взялось? Гармоничные черты, порода, формировавшаяся на протяжении веков, сила характера, смелость человека, который, даже будучи поверженным, встает снова и снова. Эта женщина принадлежала к роду вечных борцов, свирепых и прекрасных воинов.

Макс догадывался, что любовь для нее — постоянный спутник. Боль утрат Ксения маскировала под красивыми фразами, оставаясь при этом верной самой себе. Однако выбора у Макса уже не было, эта женщина успела сделать поворот в его судьбе. Он разделял ее горести, надежду, был неразрывно связан с ней. Он знал, что должен оставить Берлин ради Парижа, потому что Ксения не сможет еще раз сорваться с места. Он же не мог позволить ей исчезнуть еще раз.

Париж, март 1926

— Мадемуазель Ксения, где вы? Вас ждут в салоне. Да поспешите же! Почему вы все время опаздываете?

Гнусавый голос продавщицы-консультанта раздражал Ксению, которая курила сигарету, завернувшись в меховое манто, небрежно наброшенное на шелковую комбинацию. Она стояла на балконе, выходившем во двор здания на улице Франциска Первого. Сделав последнюю жадную затяжку, она щелчком пальцев выбросила окурок через перила. Ривьер запрещал курить в Доме моды. Не только из-за опасения, что случайная искра от сигареты может испортить один из его шедевров, но и потому, что хотел, чтобы поведение его моделей было безупречным. Как-то он за минуту уволил одну девушку, от которой, к ее несчастью, почуял запах чеснока.

— Ну, вот и вы наконец, — сказала мадам Жанна, недовольно скривив губы. — Клиентка не должна терять время на ожидание. Одевайтесь, пожалуйста.

— Иду, иду, — проворчала Ксения.

Она очень устала. Легкая головная боль сжимала виски. Ее рабочий день начался в восемь часов. Она провела все утро на ногах, стоя неподвижно, в то время как заведующая ателье пришпиливала булавками куски ткани, перед тем как заставить Ксению примерить несколько фасонов. Как всегда, Ксения страшно скучала.

Это статичное положение не соответствовало ее характеру и раздражало до такой степени, что ей казалось: по ногам ползут, поднимаясь вверх, кусачие муравьи. Чтобы хоть чем-то занять себя, она считала и пересчитывала рулоны тканей, лежащие на полках. Временами ее веки смыкались, и она вынуждена была напрягать всю волю, чтобы не заснуть. С тех пор как в Париж приехал Макс, она спала очень мало. Ему нравился праздник, он открыл для себя «Жокей» — ночное заведение на Монпарнасе, фасад которого был украшен индейцами и ковбоями. Квартал, в котором Макс поселился, напоминал деревню, где все знали друг друга. Художники, скульпторы, фотографы, поэты, кинематографисты, певички, модели, танцовщицы по вечерам в назначенный час выходили в город и заполоняли ночные кафе. Ксения часто оказывалась в компании дюжины людей, среди которых были русские, знакомые ее сестры Маши. Они часами просиживали в «Ротонде», попивая кофе с молоком по двадцать сантимов за чашку.

В тот день она не рискнула выходить куда-то на обед и направилась в столовую, находящуюся в Доме моды. Ковыряя вилкой безвкусное пюре и слишком жилистое мясо, она вполуха прислушивалась к пустопорожним разговорам швей и манекенщиц. В отличие от многих Ксения в течение долгих лет так и не научилась заводить друзей. Окружающие считали ее циничной, а ее суждения — слишком категоричными. Дело было скорее в том, что Ксения просто не переносила ни глупости, ни посредственности. Неспособная долго лазить в карман за словом, она всегда говорила то, что думала, и это качество часто оказывало ей плохую службу. Так, когда месье Ривьер попросил ее высказать суждение относительно некоторых нарядов, она, не колеблясь, сделала несколько замечаний, чем привела его в бешенство, слишком поздно поняв, что он ждал только льстивой похвалы.

— Тебе нужно научиться гибкости, — поучала ее Таня.

— Ты хочешь сказать, научиться врать? — недовольно спрашивала Ксения.

Каждый день после обеда на протяжении трех часов Ксения должна была демонстрировать наряды в одном из салонов для презентаций, который был украшен поднимающимися до потолка зеркалами и где от хрустальных люстр отражались солнечные зайчики. Сидящие на маленьких мягких стульчиках потенциальные покупательницы любовались последней коллекцией под пристальными взглядами продавщиц, которые на память знали вкусы и понятия красоты своих клиенток, заговаривали с ними, призывая быть более решительными в выборе или, наоборот, взывая к здравомыслию тех, которым тот или иной наряд совсем не подходил.

Ксения двигалась, принимая разные позы, то в послеобеденном платье или жакете, то в свитере или манто, то в вечернем наряде. Ее взгляд блуждал по помещению, не замечая напудренных лиц. Она думала совсем о другом: о занятиях Кирилла, подозрительном кашле няни, нетерпеливости Маши, руках Макса, ласкающих ее тело. Изредка на презентации женщины являлись в сопровождении супругов. Время от времени можно было встретить жиголо или богатого любовника, как в этот раз. Во внешности последнего не было ничего особенного. Умом, по всей видимости, он тоже не блистал, потому что все время молчал. В Дом моды пришел, сопровождая Жозефину Бэйкер, чернокожую танцовщицу, с которой Ксения познакомилась, когда Макс взял ее смотреть «Черное представление». Как только она увидела Ксению, на ее афро-американском лице заиграла хитрая улыбка, как у маленькой девочки. Она взмахнула рукой с серебристыми ногтями и многочисленными браслетами, которые весело звенели на запястье.

— Hallo, Ксения, — прошептала она, наклоняясь вперед. — You are so beautiful[27]!

Она старалась говорить тихо, но все равно слышно было всем. Ксения улыбнулась, потому что устоять перед шармом артистки, которая зажигала Париж своими неистовыми танцами, было невозможно. Неделю назад молодая метиска, которой не было и двадцати лет, позировала Максу. Ее выразительное лицо, очень полные губы, гибкое тело хорошо смотрелись через объектив. Макс проводил ее до театра на Елисейских Полях, где к ним и присоединилась Ксения. В пятнадцать минут одиннадцатого поднялись серые с отливом занавеси и начался настоящий праздник красок. На фоне декораций грузовых кораблей на сцену вышли женщины в накидках и среди них она, Жозефина Бэйкер — черная жемчужина, плавно извиваясь во все стороны, как кошка, под звуки саксофона и банджо. Практически голая, украшенная ожерельями из красных и синих перьев вокруг грудей и шеи, она двигалась с такой свободой, с таким взрывом, что публика, не в силах усидеть на месте, поднялась с мест, хлопая руками, топая ногами, свистя и крича. Сидеть остались только единицы — либо те, кто был просто околдован очарованием экзотического танца под синкопированную музыку, либо конформисты, представители так называемого здравого смысла. Последние, хмуря брови, кричали что-то про скандал, варварство, возврат к животному миру. Подобными словами несколько лет назад критиковали экстравагантность русского балета.