Маша не жила с ними уже две недели. Едва ли не зубами она вырвала у сестры разрешение жить с двумя подругами-художницами в крошечной квартирке на Монпарнасе. Окончив курсы по изобразительному искусству, она работала помощницей декоратора Русского балета. Самостоятельно зарабатывая себе на жизнь, она стала взрослой, и вопреки всему Ксении пришлось ее отпустить, пожелав удачи и осенив крестным знамением, что заставило Машу иронически улыбнуться, хотя в глазах у нее стояли слезы.

С уходом сестры в мансарде стало просторнее. Теперь, зарабатывая больше, Ксения могла бы снять более удобное жилье, но она предпочитала откладывать деньги на черный день. Слишком долго она прожила, не имея никакого банковского вклада. В последнее время она старалась обойти трудности стороной, а не преодолевать их героически. Ее беспокоило будущее. Надо было учесть обучение Кирилла, ухудшение здоровья няни, которая сильно сдала за последнее время. Болезненный артрит мешал старушке работать, что опять-таки вызывало дополнительные расходы. Жизнь приучила Ксению к осторожности. Впрочем, недостаточно, как горько думала она сама.

— Сколько еще ты будешь молчать, Ксения?

Молодая женщина вздрогнула. Няня, маленькое сгорбленное существо с мозолистыми руками, села на кровать рядом с ней. Мягкость ее голоса пронзила Ксению, как острый нож. Медленно она склонила голову на стол.

— Догадалась? Ну конечно, разве от тебя что-то утаишь. Думаю, ты знала об этом еще раньше меня.

Старушка в черном платье серьезно смотрела на нее своими неулыбчивыми глазами. Ксения вспомнила благословенные дни далекого детства, когда при малейшей проблеме она бежала в спасительные объятия нянюшки. Щеки ее стали багровыми от стыда. Внезапно девушка почувствовала себя такой уязвимой, что даже легкое дуновение ветра, проникавшее через неплотно закрытое окно, казалось, царапает ей кожу. Она, считавшая себя свободной женщиной, отдалась любовнику с радостным задором, и вот теперь это привело ее к непроглядной головокружительной тоске, с которой сталкивается каждая женщина, носящая нежеланного ребенка.

Она задрожала и вонзила ногти в ладонь, словно возвращая себя к реальности. Живота еще не было видно, временами она только испытывала легкую тошноту, груди набухли и болели. Боль вызывало даже прикосновение одежды. Но так не могло продолжаться долго. Скоро ее положение станет очевидным для всех, в том числе и Ривьера. Она уже представляла эти косые взгляды и перешептывание за спиной. Ксению не любили, поэтому недостатка в злых языках не будет.

— Ты выйдешь за него замуж? — спросила няня.

Ксения выпрямилась и вытянула ноги. Горячий чай успокоил ее. Выйти замуж за Макса? Это будет просто. Он не откажется, потому что любит ее. Разве он не доказал ей это своими ласками, вниманием, словами? Она представила, что он находится рядом, увидела его внимательный взгляд, почувствовала его запах, ощутила мягкость его кожи. Она вспомнила его тело до мельчайших деталей, которые казались ей удивительно беззащитными: родинка на плече, линия затылка, шрам на правом колене, его улыбку, манеру откидывать голову назад, чтобы убрать со лба волосы, представляла, как его тело склоняется над ней. Он наполнял ее всю, но тем не менее ее сердце продолжало оставаться каменным, и это пугало ее. Она чувствовала себя бесчеловечной, и, несмотря на то что глаза были сухими, едкие, как кислота, слезы текли внутри, в ее сердце.

— Нет, — ответила она.

— Я так и знала, — пробормотала старушка.

Наверное, нянюшка решила, что у него есть другая семья. Лишь бы она не думала, что Ксения вообще не знает, кто именно отец ее будущего ребенка. Было невозможно так низко пасть в ее глазах, хотя та никогда бы не назвала ее потаскухой. Разозлившись, Ксения поднялась. Да пусть думает что хочет! Она не станет оправдываться. Все равно набожная крестьянка никогда не сможет понять, почему она не может потребовать у мужчины, который любит ее уже год, жениться на ней. Ксения сама этого не понимала. Что было препятствием? Страх? Гордость? Возможно, и то и другое. В одном она была уверена: она не хочет перекладывать на кого-то другого принятие столь важного решения. Было невозможно просить помощи в том, за что она отвечала сама. Разве кто-то заставлял ее стать любовницей Макса? Зачем перекладывать на него ответственность за последствия ее, именно ее решения? Если она это сделает, то всю оставшуюся жизнь будет спрашивать себя, не женился ли он на ней из жалости. И потом со стыдом Ксения признавалась себе, что слишком небезразлична к нему, чтобы навязать ему женитьбу по обязанности.

— А ты подумала о том, что будет с ребенком?

— Разумеется. Я ответственный человек, — одеваясь, ответила Ксения. — Я рожу его, буду кормить, ухаживать, потом он пойдет в школу, как и все другие дети, которых мы знаем.

— А как его будут звать? Чью фамилию он будет носить? Отца или матери? Знаешь, как относятся в школе к таким детям? Никто не защитит от этого отношения ни тебя, ни ребенка! Он станет изгоем, его будут унижать, а к тебе начнут относиться как к ничтожеству, и ты не сможешь…

— Хватит! — закричала Ксения. — Я не идиотка. И не надо сыпать соль на рану. Я знаю, что делаю.

Няня покачала головой с убитым видом.

— Милая, ты просто не отдаешь себе отчета в том, что вас ожидает. Ты думала, что станут говорить о Маше? О Кирилле? Разве смогут они заключить достойные браки, если их старшая сестра родила без мужа? Ваше имя будет запятнано. Если бы несчастные барин и барыня были здесь…

— То-то и оно, что их здесь нет! Они не могут мне помочь. Ни мне, ни другим, потому что они мертвы. А это значит, что я буду выкручиваться сама, впрочем, как и всегда. Ни Маше, ни Кириллу, ни тебе не придется на меня жаловаться. У нас на родине, по рассказам тех, кому удалось вырваться из большевистского «рая», миллионы людей умирают с голоду. А эти подонки даже не попросили помощи у иностранных благотворительных организаций. Конечно, если кому-то не нравится здесь жить, он может вернуться домой, — безжалостно заключила Ксения. Она понимала, что несет чушь, но уж слишком сильно наступила няня на ее больную мозоль. — Вы не переставая твердите мне, какая я сильная, — сказала она, наклонившись, чтобы зашнуровать боты. — Хорошо, тогда я одна воспитаю ребенка, нравится тебе это или нет.

— Ребенку нужен отец, Ксения Федоровна, — вздохнула старушка. — Я знаю это всем сердцем. Он ведь ни в чем не виноват. А ты делаешь его несчастным еще до того, как он появился на свет. И все потому, что слишком горда, чтобы прислушаться к голосу разума. Ты отвечаешь за ребенка.

— Замолчи! Как смеешь ты говорить это, когда я столько сделала для всех! Я всегда думала о других с того самого дня, как убили папу. Разве хоть раз я поступала, думая только о себе? Так, чтобы только мне было хорошо?

Старушка мрачно посмотрела на нее.

— Поступала. По крайней мере тогда, когда делала себе этого ребенка.

Ксения застыла на месте, глядя на няню, которая поднялась с кровати и теперь стояла с бледным лицом и трясущимися руками. Она сердилась на старую женщину за откровенность, но не могла не оценить ее храбрости. Нянюшка редко когда высказывалась с таким пылом, и девушка поняла, что она уже защищает ребенка, которого Ксения носит в себе. Вот такие они, эти русские няни, которые относились к невинным детям как к принцам или принцессам. Ради них они готовы пожертвовать всем — свободой и самой жизнью.

Гнев Ксении мгновенно исчез. Она подошла к няне, которая с печальным видом смотрела на нее, взяла ее морщинистые руки с деформированными венами и стала целовать их.

— Благослови тебя Господь, Ксения Федоровна, — пробормотала старушка. — Пусть Он защищает и ведет тебя. Пусть укажет тебе путь к истине.

Ксения отвернулась, надела манто, обмотала шею шарфом, сняла с вешалки меховую шляпку. Покидая мансарду, она не знала, что это последние слова нянюшки. Вернувшись домой, она обнаружила ее мертвой, лежащей на кровати. Голова ее была повернута к окну, глаза открыты.

— Сердечный приступ, — сказал врач, прибывший констатировать смерть. — Она была уже в возрасте. Сколько ей лет?

Ксения не знала ее точного возраста, потому что все русские няни существуют вне времени, такие же древние, как душа святой Руси, неизменные, верные и незаменимые. В первый раз Ксения положила руку на живот, думая о своем ребенке, который родится и будет расти в другом мире, где больше не будет няни, которая защитила бы его от всех страхов.


На Ксении было черное траурное платье из крепдешина, жемчужное ожерелье и старинные серьги с жемчугом. Ее светлые волосы, строго собранные на затылке, блестели на солнце. Руки открытые, лицо серьезное, взгляд отстраненный. Глядя на нее, Габриель Водвуайе подумал, что нет более исключительной красоты, чем красота в траурном наряде.

Ему не удалось пригласить Ксению на обед в тот вечер, как он рассчитывал. Она рассказала ему о потере близкого человека. Догадавшись по голосу Ксении, что смерть няни сильно опечалила ее, Габриель удивился. Он не думал, что служанка, пусть даже преданная, может занимать столь значительное место в ее жизни.

Если раньше он думал, что достаточно хорошо знает ее, чтобы заставить сблизиться с ним во время процесса дяди, то теперь осознал, что графиня Ксения Федоровна Осолина пришла из другого мира, который сильно отличается от его, что ее порывы, желания, волнения имеют другой источник. Она сразу показалась ему очень далекой в этом парижском ресторане, где не обращала внимания ни на балет в заведении, ни на огонь в камине. Габриель желал стать частью ее жизни, но зная, что проник туда непрошеным, к своему удивлению, чувствовал некоторое смущение.

— Я не хочу больше об этом говорить, — сказала Ксения, после того как он задал ей несколько вопросов. — Ни о нянюшке, ни о моей прошлой жизни. Все это осталось позади, а меня волнует будущее.

Габриель видел, что ее лицо стало суровее, в глазах заблестел огонь. Тонкими пальцами она мяла салфетку.

— А каким вы представляете себе будущее?

Ксения горько улыбнулась, не зная, как ответить на этот на первый взгляд безобидный вопрос, который в то же время мог быть задан не без задней мысли. Будущее было неясным. Она не верила в него и старалась об этом не думать. Жизнь кончалась каждый вечер, чтобы снова родиться утром. Она подумала о своем визите в тюрьму, о худом Александре в тюремной робе. Каждое свидание с ним в этом мрачном обиталище отчаяния словно вырывало кусок ее души. Она пришла, чтобы рассказать о смерти няни. Это была дань уважения к женщине, которая все прощала маленькому Саше. Ксения была убеждена, что именно дядина драма, в ходе которой он оказался за решеткой, подтолкнула няню к могиле, хотя сама старушка никогда не обвиняла его.

Узнав новость, дядя Саша стал еще мрачнее. Выпрямившись на стуле, он откинул голову назад, словно собираясь удержать слезы, но скоро его лицо опять обрело ту бесстрастную маску, которая появилась с тех пор, как он оказался в заключении. Ксения почувствовала себя такой усталой, что боролась с искушением вытянуться на бетонном полу и умереть.

Она чувствовала, что находится в каком-то тумане. Хрустальные бокалы, свечи в серебряных канделябрах, утка в собственном соку, к которой она едва притронулась, мелькали перед глазами. Она положила трясущуюся руку на лоб. Где она? В тюрьме, в холодной комнате для свиданий или на мягком канапе ресторана, где оркестр играет под сурдинку? Под ее пальцами платье от кутюр казалось ей грубым, словно арестантская одежда. И Кирилл, спавший один в мансарде, ставшей вдруг такой просторной, и нянюшка, похороненная вдали от России, и ребенок, который был в ней и о котором она не хотела ничего знать. Ксения подняла глаза на мужчину, который молча участливо глядел на нее. Она догадалась, что он не осмеливается задавать вопросы, боясь поставить ее в неловкое положение, и была признательна ему за это.

— Я думаю, что вы не голодны, — пробормотал он, показывая на остывшее мясо и овощи в соусе.

— Извините, — сказала она, кладя руки на колени.

Габриель сделал знак метрдотелю убрать тарелки.

— Может быть, немного сыру? Десерт?

Она покачала головой. У нее сжало горло, она хотела быстрее покинуть ресторан и выйти на улицу, словно ночной холод мог ей помочь.

— Я вижу, вас что-то беспокоит, и мне очень хочется вам помочь, — горячо заявил Габриель. — Я думаю, что в жизни каждого случаются моменты, когда он не может действовать в одиночку и должен принять помощь со стороны. Вы сегодня так напряжены. Мы знаем друг друга уже несколько месяцев. У вас были трудности, но я еще не видел вас такой… такой…

Он сделал неопределенный жест рукой.

— Адвокат, который не находит слов, — явление редкое, не так ли? — произнесла она, сделав попытку улыбнуться.