Тогда Макс пустился путешествовать. Несколько месяцев он провел в Нью-Йорке, работая для «Vogue». Художественный директор оценил смелость его композиций, игру света и тени. Хозяин журнала Эдвард Штейхен, со своей стороны, говорил ему о трех критериях, которые всегда должны присутствовать при фотографировании моделей: «отличие, элегантность и шик». Макс же, отказываясь от слишком статичного ригоризма, добавлял в снимки душу. Но больше всего он любил работать над портретной съемкой, к которой подходил как к таинству. Небольшой лучик света на них мог подчеркнуть как неопределенную печаль на слишком красивом женском лице, так и страх ученого-атеиста перед неизбежностью смерти…

Жестом руки Макс смел с поверхности письменного стола клочки глянцевой фотобумаги, осколки стекловолокна, при помощи которого рассеивал свет, когда делал рекламные снимки одежды. Необходимо было восстановить фотографию Ксении. Это был один из первых ее снимков — влажные волосы, лицо без макияжа, расстегнутая мужская рубашка, которая приоткрывала грудь. Почему она не ответила? Когда Макс получил назад свое собственное письмо с перечеркивающим весь конверт штампом «Адресат выбыл», он перестал писать. Теперь, роясь среди перевернутых ящиков, Макс думал, что поступил как трус. Он должен был вести поиски более основательно, даже когда фотографии Ксении стали исчезать из журналов. Впрочем, в этом ему помешала внезапная смерть отца и повседневная жизненная рутина.

Зазвонил телефон.

— Макс, это ты? — спросил Фердинанд дрожащим повышенным голосом, чтобы его было слышно.

— Я, кто же еще? — раздраженно ответил он. — А кого ты надеялся услышать? Если только, конечно, мои милые гости не решили поиграть в телефонистов во время своего небольшого визита.

На другом конце замолчали. Макс услышал в трубке звуки, напоминающие крик.

— Я ничего не понял из того, что ты говорил. Можешь повторить?

— На мою студию совершили налет. Я сейчас стою посреди обломков. Ты ведь знаешь их методы? Мне еще повезло, что меня не застали дома. Они бы без колебаний стерли меня в порошок. Полагаю, что заслужил право на высадку дружеского десанта, — пошутил он в конце.

— Они уничтожили твои негативы? — обеспокоенно спросил Фердинанд.

— Слава богу, нет. А что касается всего остального, то моего секретаря завтра утром хватит удар. А что там у вас происходит? Я тебя еле слышу.

— Так ты не в курсе? Рейхстаг пылает. Говорят, что его подожгли коммунисты.


Сара не спала всю ночь. На рассвете, когда первые лучи солнца стали пробиваться сквозь неплотно задернутые занавески, она соскользнула с кровати, стараясь не разбудить Виктора. Глянула на себя в зеркало ванной комнаты и пришла в ужас от своего помятого вида. Приняв ванну, она тщательно наложила макияж, выбрав для губ ярко-красную помаду, подходящую под ее муслиновую блузку. Увидев, что юбка от шерстяного с шелком костюма слишком свободна в поясе, Сара состроила недовольную мину. Она опять похудела, что было неудивительно — заботы последнего времени заставили ее потерять аппетит.

— Ты уже собралась? — сонно спросил Виктор, появившись в дверях в застегнутой пижаме, поверх которой был наброшен домашний халат.

Его мятое лицо и заспанные глаза делали его беспомощным как никогда. При его виде у Сары сжалось сердце.

— Извини, что разбудила, дорогой, но я так и не смогла заснуть. Хочу поехать на работу. Не знаю, что ожидает нас сегодня. День рискует быть тяжелым.

— Тебе нельзя отправляться туда одной. Я провожу тебя.

— Это абсурд, Виктор. У тебя лекции в университете, да и потом я не одна. У меня есть шофер.

— Лучше бы тебе вообще остаться дома, Сара, — настаивал он, хмуря брови. — Я просил тебя об этом много раз. Почему ты меня не слушаешь?

Супруга нежно погладила его по щеке.

— Не беспокойся. Я предупредила служащих, что мы переживаем непростые времена, и даже отпустила в отпуск тех, кто боится выходить из дома. Однако не может быть и речи о том, чтобы я сама покинула их, когда нацисты призвали к бойкоту еврейских магазинов. Это будет трусость, которой я никогда себе не прощу, — сказала она с решительным видом, перед тем как подняться на цыпочки и поцеловать мужа. — Пойду попробую позавтракать. Силы мне сегодня понадобятся. Уверена, что наша милая Симона наготовила на завтрак целую кучу еды и не отпустит меня, пока на столе не останется пустая тарелка.

Сара старалась шутить, но ее голос звучал фальшиво. Она отвернулась, чтобы приколоть к отвороту блузки подаренную отцом на совершеннолетие брошь из аметистов и турмалина в форме пиона — эмблемы их торгового дома. Видя, что ее руки дрожат, Виктор помог ей.

Ночью нацисты обклеили все афишные тумбы призывами бойкотировать торговые точки, хозяевами которых были евреи. На рекламных афишах спектаклей в кабаре, последнего фильма с участием Греты Гарбо, на листовках с призывами собирать пожертвования в пользу мерзнущих зимой бедняков можно было прочитать: «Евреи всего мира хотят уничтожить Германию. Немцы, боритесь! Не покупайте у евреев!»

За неделю до этого депутаты парламента собрались в зрительном зале оперного театра Кроля, так как от депутатского зала рейхстага остались только обугленные головешки. По случаю собрания театр был украшен флагами и гирляндами. Собрание наделило канцлера Германии полными полномочиями сроком на четыре года. Только парламентарии от социал-демократической партии не проголосовали за этот закон. Коммунистов на заседании практически не было. Воспользовавшись тем, что поджигатель рейхстага голландец Ван дер Любе, арестованный полицией, оказался коммунистом, нацисты обвинили Коммунистическую партию Германии в подготовке государственного переворота и спровоцировали целую цепь повальных арестов. Таким образом, несмотря на то что нацисты не имели подавляющего большинства мест в парламенте, канцлер с ловкостью смог сосредоточить в своих руках всю — законодательную и исполнительную — власть. Над всеми государственными учреждениями взвились флаги со свастикой, а газеты радостно сообщили, что пробил час Третьего рейха. В такой ситуации никто не пытался противостоять яростной антисемитской компании.

Через час, завернувшись в пальто из драповой шерсти, в шляпке, приколотой к прическе булавками, Сара сидела на заднем сиденье «мерседеса». По ее просьбе шофер сделал круг по городским улицам, так как Сара хотела прочувствовать биение пульса немецкой столицы. Прохожие останавливались рядом с афишными тумбами и, задрав головы, читали афиши. На Винтербергплац элегантный магазин Адольфа Жандорфа, знаменитый «Kaufhaus des Westens»[36] был закрыт, как и многие другие магазины евреев.

Согласно последней переписи населения в Германии насчитывалось пятьсот двадцать пять тысяч евреев, что составляло один процент от всех граждан, треть из которых проживали в Берлине. Несмотря на это, с приходом к власти фашистов у Сары сложилось впечатление, что за каждым из евреев было установлено наблюдение.

Машина остановилась на красный свет на Потсдам-плац рядом с грузовиком, в кузове которого сидели, прижавшись вплотную, молодые люди с тупыми лицами, одетые в форму гитлерюгенда. На лозунге готическим шрифтом было написано: «Фюрер приказывает, мы повинуемся». Почувствовав сильную боль в ногтях, Сара заметила, что царапает сумочку, лежащую на коленях. «Все будет хорошо», — сказала она себе, вспоминая об отце, словно это могло укрепить ее силу духа.

Автомобиль остановился перед входом в универмаг Линднеров, но водитель, который обычно спешил открыть ей дверцу, остался на своем месте. Накануне, когда она велела ему не покидать магазин, ей показалось, что на его лице, спрятанном за ветровым стеклом, вспыхнула злоба.

— Спасибо, Руди. Заберете меня в пять часов вечера, как обычно.

— Хорошо, мадам, — сухо ответил шофер, наклоняя голову со сдвинутой на лоб кепкой.

Этот человек возил ее почти пять лет. Она попыталась прочесть в его взгляде ободрение или дружеский жест, но его лицо было безучастным, непроницаемым, словно Сара стала для него невидимой.

Повернувшись, молодая женщина столкнулась с двумя членами СА в их омерзительной коричневой униформе. Черные сапоги, широкие пояса и ремни портупей блестели в слабом утреннем свете. Мятые кепи, прикрепленные к подбородку лентами, придавали им тупой вид, но взгляды их были цепкими. Они держали плакат: «Опасно для жизни! Евреи!» С комком в горле Сара заметила, что возле каждой двери универмага стояли по два таких типа, словно он был в осаде. Показная неприступность, серьезные лица, твердые подбородки. Под любопытными взглядами оглядывающихся прохожих Сара, сделав несколько шагов, толкнула двери. За стеклянными витринами молча ожидали продавщицы, столпившись у прилавков. В этом огромном помещении, где некогда раздавался гул голосов, стояла давящая тишина. «Просто еще рано, — подумала Сара. — Еще нет десяти. Мы же только что открылись. Может быть, берлинцы все-таки осмелятся нарушить эти дурацкие запреты?»

Она не могла поверить в то, что их клиенты, проверенные не то что годами, а целыми поколениями, вкусы которых прекрасно знали во многих отделах, пойдут на поводу у захвативших власть жуликов. Жизнь-то продолжается! Нельзя же тупо следовать за буйно помешанными. Сара попыталась успокоиться. В немецкой текстильной отрасли и в легкой промышленности работали около трех миллионов человек. Опыт евреев, их международную репутацию относительно качества и элегантности одежды не могло отрицать даже нацистское правительство. Тем не менее газетные статьи свидетельствовали об обратном. Особенно это касалось речи нового министра информации и пропаганды рейха Геббельса, призывающего к очищению мира моды. Говорили, что евреи, собственники универмагов, делают себе состояния благодаря пропаганде бесстыдства, критиковали стилистов за слепое подражание упадочнической французской моде, за то, что они не учитывали баланс телесного и духовного в немецкой ментальности. «Судя по тому, как они рассуждают, всем женщинам вместо платьев больше подошли бы пустые мешки из-под картошки», — раздраженно думала Сара, идя к лифту. По дороге она заметила заведующего отделом товаров для мужчин. На пиджаке седовласого мужчины были приколоты награды, полученные во время Первой мировой войны, среди которых выделялся Железный крест первой степени. Сара испытала гордость за брата, который погиб на поле брани, так же как и тысячи других немецких евреев, павших за родину.

— Здравствуйте, девушки, — сказала она, зайдя в швейное ателье.

— Здравствуйте, фрау Линднер, — вежливо ответили они.

Открыв двери кабинета, Сара сняла перчатки, шляпку, села и посмотрела на свои дрожащие пальцы.


Скрипнув колесами, поезд метро остановился. Среди новых пассажиров в вагон зашла группа смеющихся молоденьких девушек. Одетые в белые рубашки с черными галстуками-косынками, бирюзовые юбки с кожаными ремнями и толстые белые носки, они громко разговаривали. В их косички были вплетены знаки с отрядными номерами. Что-то укололо Макса в спину. Обернувшись, он увидел, что одна из девушек ткнула ему между лопаток древком бережно свернутого нацистского знамени.

— Осторожнее, — возмутился он. — Такие большие предметы нельзя перевозить в вагонах.

Старшая группы, светловолосая девушка двадцати лет с поднятой, как корона, прической мрачно на него посмотрела. Макс с облегчением вздохнул, когда прибыл на свою станцию и, переступая через две ступени, вышел на улицу. Несколько недель стояла прекрасная погода. Бутоны на ветках белых акаций распространяли вокруг себя сладковатый запах. Мальчик из гитлерюгенда повернулся к нему с кружкой для сбора средств, но Макс обошел его стороной. Решительно на улицу уже нельзя было выходить, не имея в карманах разменных денег. Когда он подошел к универмагу Линднеров, то увидел, как прохожие спорят с дежурившими у дверей членами СА. Немного дальше, прислонившись к фонарю, стоял мужчина. В руках он держал фотоаппарат. Журналист? Или тот, кому поручено фиксировать каждого, кто осмелится проникнуть в магазин?

— Господин! — окликнул Макса один из боевиков, загораживая проход. — Это еврейский магазин!

— Спасибо, вы очень любезны, но мне это уже известно, — ответил Макс, пристально глядя оппоненту в глаза.

— Вы ариец?

— Конечно. И мои предки поселились на этой земле гораздо раньше, чем ваши. Я у себя дома, хочу тратить свои деньги именно в этом магазине, и никто мне этого не запретит. Понятно?

Они стояли друг против друга, глядя глаза в глаза, пока пикетчик не сдался. Макс обошел его с презрительной улыбкой, открыл двери и оказался внутри. Несмотря на то что оживление было не такое, как обычно по субботам, Макс испытал большое удовлетворение, увидев, что он был не единственным клиентом. Старые жительницы Берлина делали покупки, как и раньше. Перед Пасхой торговля всегда оживлялась. Он решил подняться на эскалаторе, чтобы посмотреть, как обстоят дела во всех отделах. В отделе товаров для мужчин клиенты стояли возле прилавка с сигарами. С довольным видом Макс достиг седьмого этажа. Постучав в дверь кабинета Сары, он услышал ее обеспокоенное «Войдите», просунул голову в щель и увидел, что Сара сидит за столом с карандашом в руке. При виде Макса ее лицо засияло.