— А сегодня разве ты можешь довольствоваться столь малым? Ты занимаешься со мной любовью, а житейские горести и радости делишь с другим. Ты не любишь его, это ясно как божий день. В противном случае ты не приходила бы ко мне в течение всех этих месяцев. Со мной ты оживаешь, Ксения. И ты сама это знаешь. Я слишком хорошо тебя изучил и вижу это по твоим поступкам, по выражению твоих глаз, по твоим жестам. И этот человек, если любит тебя по-настоящему, тоже обязательно все поймет. Что связывает вас? Обоюдная симпатия? Признательность? Но этого мало. Как ты можешь соглашаться вести жизнь в постоянном обмане? Сколько месяцев или лет будет продолжаться этот маскарад? Пока мы не состаримся, все втроем? А если я предложу тебе уехать со мной в Берлин и стать моей женой, что ты ответишь? Может, сегодня твои страхи уже не так велики, как раньше? — почти с презрением поинтересовался он.

— Я не смогу так поступить с Габриелем, — сухо ответила Ксения.

— Но со мной же смогла! — вспыхнул он. — Чем я провинился перед тобой, чтобы заслужить подобное наказание? Кроме того, что любил тебя?

На глазах Ксении выступили слезы. Боль пронзила ее душу, такая острая и неожиданная, что перехватило дыхание.

— Я не знаю, Макс, не знаю… Но не могу все бросить вот так сразу. Это как в омут с головой.

— Потому и не можешь, что для тебя это кажется омутом, — печально произнес он, пристально глядя на нее.

По его взволнованному лицу Ксения понимала, что ему так же больно, как и ей.

Она сердилась, что он заставляет ее страдать, но не находила слов и в каком-то смысле оказалась в ловушке. В который раз! Почему Макс всегда толкал ее к каким-то действиям? Почему он постоянно ставил их обоих на грань принятия радикальных решений? И почему она не могла жить без этого человека?

Когда он снова заговорил, его голос оказался грубым шепотом:

— Не стоит сердиться на меня, Ксения. Просто я не уверен, хватит ли у меня сил ждать тебя целую жизнь.

Он взял свою шляпу, которая лежала на банкетке, отодвинул стул. Она резко наклонилась к нему и схватила его за запястье.

— Ты нужен мне, — сказала она голосом, полным отчаяния.

Этими словами она давала ему понять, что любит его, но после нескольких секунд молчания Макс заставил ее пожалеть о порыве.

— Ты только что говорила о вере в себя. Может быть, тебе надо попытаться отыскать ее? Но сделать это ты можешь только сама. Тут я тебе не помощник.

Она смотрела, как он пересекает зал бистро. Вокруг нее звучали голоса парижан, синеватый сигаретный дымок поднимался к потолку. Она хотела закричать, чтобы он вернулся, что она любит его, что он отец ее дочери, дать понять, что она без него никто. Ее обеспеченное существование, хороший уютный дом, уверенность в том, что ее близкие находятся под защитой, — всю эту жизнь, которую она так кропотливо выстраивала последние годы, Макс похитил у нее. Он вернул Ксению к реальности ее тела и ее желаний. Вернул к единственной правде. Он хотел видеть ее сражающейся, темпераментной, решительной. В противовес такому мужчине, как Габриель, Макс требовал все. Но если она даст ему все, что останется у нее?

Берлин, июнь 1934

Июньским вечером в подавленном настроении Макс прибыл в Берлин. Во время всего путешествия в поезде он был слишком озабочен, чтобы читать, и глядел невидящими глазами на проплывающие за окном пейзажи. В течение трех месяцев Германия страдала от ужасной засухи, угрожающей будущему урожаю. Трава на пастбищах и листья деревьев уже пожелтели. На вокзале на Фридрихштрассе Макс обратил внимание на то, что люди почти разучились улыбаться.

Двое мужчин в штатском из секретной полицейской службы словно искали кого-то. Макса вместе с несколькими пассажирами отвели в сторону для тщательной проверки документов и задали много вопросов относительно его поездки во Францию. Он отвечал на них сквозь зубы, не в состоянии скрыть своего раздражения, забыв о том, что сотрудники гестапо страдали болезненным самолюбием.

Такси везло его по почти пустынным улицам, украшенным флагами со свастикой, казалось, что город словно опутан веревками. Нацисты не любили Берлин, предпочитая Мюнхен, город, в котором началось их движение, и Нюрнберг, в котором они проводили знаковые съезды своей партии. Гитлер считал жителей Берлина непокорными. Разве не прусское правительство в течение ряда лет запрещало ему выступать на публике? В то время когда в остальных немецких землях граждане уже голосовали за национал-социалистическую партию, жители рабочих кварталов Веддинга и Нойкелина отдавали предпочтение социал-демократам, коммунистам и интеллектуальной элите, которую составляли писатели, юристы, люди искусства, не скрывающие своей привязанности к идеалам Веймарской республики. Ни один из приближенных к Гитлеру людей не был родом из Берлина, но было много из Баварии, Саксонии и Рейнской области. Некоторые даже выросли за границей далеко от Германии, и все они теперь противопоставляли себя столице, которая должна была их терпеть.

В квартире стояла относительная чистота — перед прибытием Макс послал горничной телеграмму с требованием вытереть пыль и начистить серебро. Отнеся в комнату чемоданы, он растворил все окна, чтобы изгнать удушливую нежилую атмосферу. В небе зажигались звезды. Довольный тем, что наконец-то оказался дома, Макс отправился на кухню выпить стакан воды. Он уже собирался принять душ, когда услышал звонок телефона.

— Привет, Макс, надеюсь, поездка прошла успешно? — сказал в трубку Фердинанд каким-то колеблющимся голосом.

— Привет, старина. А кто тебе сказал…

— Можно нам прийти к тебе вечером, как обычно?

— Если хочешь, но…

— Тогда до скорого, — закончил его друг и повесил трубку.

Макс озадаченно постоял несколько секунд, рассматривая трубку телефона. Его не было только четыре месяца, но за это время обстановка в городе стала еще жестче. Легкая головная боль потихоньку давила на виски, и Макс отправился искать аспирин.

Фердинанд всегда был главным инициатором их еженедельных собраний. Обычно приходили около десятка мужчин и женщин — юрист, врач, чиновник, скрипач, дипломат. Приходил и Мило фон Ашенгер. Большинство из них состояли в дружеских отношениях с незапамятных времен. Приход к власти Адольфа Гитлера еще больше сблизил их, так как теперь они могли свободно выражать свои мысли только в этом кругу, состоящем из проверенных людей. Их сопротивление нацизму было скорее инстинктивным. На улицах, услышав шаги патруля СА, они старались нырнуть в подворотню, чтобы избежать традиционного в таких случаях фашистского приветствия. Однажды, идя по улицам и на ходу читая книгу, Фердинанд столкнулся с людьми в коричневом и был избит за отказ отдать честь знамени со свастикой. Во время бойкота еврейских магазинов они с жаром принялись делать разнообразные покупки. Они спрятали мужа Ленор Эпштайн, депутата от социал-демократов, которому угрожала отправка в концлагерь Ораниенбург за его сомнительные речи, так же как и одному знаменитому актеру за симпатии к коммунистам. Они помогали семье арестованного журналиста, доставали документы для желающих эмигрировать. Их поступки, конечно же, не могли подорвать власть нацистов, но, оказывая помощь тем, кого преследовала власть, они тем самым демонстрировали, что более всего ценят свободу человека. Точно так же поступали их единомышленники из кружка «Агора» — кто по политическим убеждениям, кто по религиозным, а кто, так же как Макс, из-за любви и уважения к человеческим ценностям.

Макс долго стоял в душе под напором прохладной воды. С некоторых пор им стала овладевать странная усталость. Ноги и руки становились будто свинцовыми, голова — безучастной. Он словно потерял вкус к жизни, хотя чувства жалости к себе не испытывал. «Главное — не думать о Ксении! — приказывал он себе, испытывая чувство гнева. — Главное — не думать ни о ней, ни о моем отчаянии. Не пытаться понять комплексы женщины, которая одновременно вызывает и стойкие эмоции, и самую черную тоску. Я должен вылечиться от нее, — думал он, ощущая, как сжимается сердце. — Иначе я погиб».

— Что произошло? — спросил Макс, открыв двери пришедшему спустя полчаса Фердинанду. — У тебя такое лицо, словно тебя заживо похоронили.

— Можно подумать, твое лицо лучше. Полагаю, однако, что у тебя для этого несколько другие причины, чем у меня.

Фердинанд повесил шляпу на вешалку у входа и прошел в салон, в котором был все тот же обычный беспорядок. Шкафы с книгами выстроились вдоль всей стены, а возле граммофона высилась гора пластинок. Над камином висели сделанные Максом фотографии с видами Берлина в разные времена года.

— Ты очень странно говорил по телефону. Почему? — настаивал Макс. — Ты белый, как простыня. Случайно не заболел?

Фердинанд поглядел на него удивленно.

— Ты, как всегда, не в курсе.

— Я только что приехал. Весь день трясся в поезде.

Не говоря ни слова, Фердинанд раскрыл портфель, вынул оттуда и протянул Максу приложение к ежедневнику «Berliner Zeitung»[44], на котором красовался заголовок: «Радикальные меры фюрера. Рем отстранен от обязанностей и исключен из партии и СА».

Пока Фердинанд наливал себе выпить, Макс прочитал статью. Речь шла о заговоре, устроенном Эрнстом Ремом, главным командиром тысяч людей, входивших в ряды штурмовиков. Все знали, что это формирование, которое было в десять раз сильнее действующей армии, стало создавать Гитлеру проблемы, так как Рем оказался очень амбициозным человеком, а его видение будущего социалистического и военного рейха не совпадало с гитлеровским.

В дверь позвонили два раза.

— Фашистская Варфоломеевская ночь, вот что это такое! — воскликнул Мило Ашенгер, входя в комнату. — Рад снова тебя видеть, мой дорогой Макс, но спрашиваю: не было бы лучше, если бы ты остался в Париже? По крайней мере дышится там легче.

— Что еще случилось? — спросил Макс, потрясая газетой.

— Можешь налить мне стаканчик? — спросил Мило, падая в кресло. — Я сегодня весь день бегал, собирая информацию. Амбиции Рема привели его к гибели. Чего стоят эти его призывы к революции социалистической после революции националистической! Покупка оружия за границей, гомосексуальные оргии, ставшие достоянием общественности… Неуважение к своему большому шефу, не так ли? Спасибо, старик, — сказал он Максу, который протянул ему хорошую порцию виски. — Гитлер старается любой ценой сохранить хрупкие контакты с деловым миром и профессиональными военными. Претензии Рема стали невыносимыми, и бывшие товарищи перешли к действиям. Но каким образом! Прокатилась волна убийств. В Бавьере перебили половину командиров штурмовых отрядов СА. Убивать людей, которые были твоими ближайшими союзниками и единомышленниками, — это не то же самое, что убивать явных врагов.

— Но самое гадкое, что они воспользовались этими репрессиями, чтобы избавиться и от других врагов режима, — уточнил Фердинанд. — Они убили Курта фон Шлейхера с супругой в их доме в Потсдаме.

— Не может быть! Бывшего канцлера! — воскликнул Макс.

— Прекрасная возможность воспользоваться попыткой путча Рема, чтобы заодно придавить всех консервативных оппозиционеров, не так ли? — усмехнулся Мило. — Так же как и других бывших товарищей по оружию, оказавшихся неверными. Клауснер был застрелен прямо в кабинете министерства транспорта. Никто и ухом не повел. Наверное, им не понравилось, что этот руководитель католического движения собрал на днях тысячи людей, чтобы напомнить о важности Бога для человека.

— В тюрьме Лихтерфельде целый день расстреливали людей, — продолжил Фердинанд. — Арестовали многих журналистов и адвокатов. Один из моих друзей был вытянут гестаповцами из постели на рассвете. Его забрали, ничего не пояснив жене. Если этого несчастного еще не поставили к стенке, то наверняка отправят в концлагерь.

Оглушенный Макс по очереди смотрел на друзей. В их тоне, иногда ехидном, сквозила глубокая тоска. Они выглядели серьезно, их лица выражали озабоченность. Волосы Фердинанда еще больше поседели, а ведь ему едва исполнилось тридцать пять лет.

— Кто совершает эти убийства? — спросил Макс наивным тоном.

Фердинанд повернулся к нему.

— Сразу видно, что тебя здесь долго не было. Их совершают боевики СС под личным руководством Гиммлера. Полиция партии. Черные солдаты. К которым, кстати, принадлежит и твой зять Айзеншахт, — заключил он с напряженным лицом.

Макс почувствовал головокружение. СС, или служба охраны, являлась преторианской гвардией фюрера, преданной ему и душой и телом. В отличие от СА, куда мог вступить каждый доброволец более или менее свободно, члены СС проходили очень строгий отбор, во время которого оценивались их физические данные и особенно чистота арийского происхождения. Их возраст колебался от двадцати пяти до тридцати пяти лет. До некоторых пор об активности этих нескольких десятков тысяч человек было мало что известно, но, когда были образованы концентрационные лагеря в Дахау и Бавьере, слухи об их жестокости быстро распространились среди всех, кто имел уши и хотел слышать.