В черном костюме, шелковой блузке, с ожерельем из жемчуга, Магда Геббельс считалась первой дамой Третьего рейха. У нее были продолговатые черты лица и рассеянные голубые глаза. Макс вспомнил о слухах, которые были у всех на устах: фрау Геббельс устала от постоянных измен мужа, которые к тому же сразу становились достоянием широкой публики. Последняя связь министра пропаганды с молодой и восхитительной актрисой Лидой Бааровой грозила обернуться серьезными последствиями для их брака, тем более что Геббельс открыто появлялся с любовницей в общественных местах. Униженная, депрессивная, печальная, ослабленная бесконечными беременностями, Магда давно бы развелась, если бы не фюрер, который всячески препятствовал этому Фрау Геббельс была первой женщиной, награжденной «Почетным крестом немецкой матери» не только за ее многочисленное потомство, но и за безупречное арийское происхождение. Фюрер часто принимал ее у себя в канцелярии и не хотел разрушать эту идиллическую картинку красивой, чистой женщины-матери. Только Эмма Геринг могла соперничать с Магдой Геббельс.

«Теперь Магда нашла утешение в объятиях Карла Ханке, — с насмешливым видом поведала Мариетта своему брату. — Это государственный секретарь ее мужа. Рыцарь, подходящий во всех отношениях, вот только она считает его ограниченным. Он пишет ей такие пламенные письма».

— Надеюсь, что мои дети будут вести себя смирно, — с улыбкой сказала Максу Магда Геббельс.

— Вне всякого сомнения, мадам, — ответил Макс. — Смирно, как маленькие зайчики.

Женщина обошла рефлектор, стараясь не споткнуться о кабель, и взяла своего младенца из рук старшего сына от первого брака с богатым промышленником Гюнтером Квандтом. Привыкшая к съемкам, она устроилась в кресле с ребенком на руках, а старший сын встал сзади, положив руку на ее плечо.

Макс проверил, все ли в порядке. В то время любили белое. Снова становились модными одежда и декор светлых цветов. Художественные изыски в этой области напоминали поиски давно потерянной и больше недоступной чистоты. Недоступной потому, что на сухой земле Испании, в Советском Союзе, в нацистских концлагерях, не переставая, лилась кровь. «Десятилетие лжи», — думал Макс с горечью, в то время как дети послушно смотрели на него. Когда их положение устроило Макса, он попросил их улыбнуться и нажал на кнопку затвора.


Через несколько дней в Берлине пошел снег. Из окон квартиры Макса было видно, как водят хоровод крупные снежинки. В салоне появилась елка, украшенная гирляндами. В камине весело трещали поленья и еловые шишки. Квартира благоухала корицей и прочими пряностями. Для детей Сары приготовили пирог. Максу удалось достать масло, чтобы приготовить более или менее достойный десерт. На протяжении нескольких месяцев немцы страдали от дефицита пищевых продуктов, которые теперь выдавались по карточкам. «По крайней мере таким образом мы привыкнем к трудностям», — иронизировала Сара.

В конце того дня он сидел один в салоне с открытой книгой на коленях, ожидая ее прихода. После разграбления магазина Сара приняла приглашение пожить некоторое время у него со своей матерью и детьми. Квартира была достаточно просторной, чтобы разместить всех, тем более что Макс до сих пор спал на канапе в салоне. Сара была не только лишена дома, который ей пришлось уступить за символическую сумму высокопоставленному нацисту, но и была вынуждена начать процедуру продажи предприятия. В четыре часа ей назначили встречу, во время которой будут завершены последние необходимые формальности. Макс хотел пойти с ней, но Сара запретила под предлогом того, что он и так рискует, поселив их у себя.

Со времени погрома в начале ноября режим принял еще более драконовские меры против евреев, заставив их выплатить государству миллиард марок в качестве коллективного выкупа. В случае выплаты страховыми компаниями премий за возмещение непредвиденных расходов указанные суммы также отходили государству. На евреев возложили и выплату всех репараций. Череда декретов запретила им водить автомобили, посещать кинотеатры, музеи и другие общественные места, правда, они еще могли водить детей в немецкие школы. Наконец, они были приговорены продать все свои предприятия. Исключенные из экономической жизни, отверженные, они пополняли ряды кандидатов на отъезд.

Сара собрала все необходимые документы, чтобы выехать во Францию, но отказывалась покидать Германию, пока Виктор сидел в лагере Заксенхаузен неподалеку от Ораниенбурга. «Всего тридцать километров от Берлина, а словно на краю света», — возмущался Макс. Отказ Сары уезжать больше всего беспокоил его. Он предпочел бы, чтобы она без промедления отправилась в безопасную страну, и обещал ей заняться Виктором, не понимая, почему не удается добиться его освобождения, хотя нацисты отпускали евреев, которые покидали пределы страны. Они с Фердинандом были в курсе тех нечеловеческих условий, в которых эсэсовцы содержали заключенных. Те, кому повезло вырваться, оказывались физически и морально разбитыми. Просиживая над делами, Фердинанд сражался, как мог, с придирчивыми и коррумпированными чиновниками.

Макс посмотрел на часы. Зазвонил телефон, заставив его подпрыгнуть. В трубке слышался треск.

— Макс, это ты?

Услышав этот мелодичный голос с акцентом, он почувствовал прилив счастья и, оглушенный им, прислонился к стене.

— Да, это я.

— Рада тебя слышать, Макс, — сказала Ксения. — Сегодня утром я получила твое письмо. Разумеется, я смогу их приютить. Как ты мог во мне сомневаться? Феликс и Лили, так их, кажется, зовут?

— Да. Им двенадцать и восемь лет. Сара не хочет покидать Берлин без мужа и расстаться с самой младшей дочерью, но я должен убедить ее разрешить уехать хотя бы двум старшим детям. Ситуация у нас становится все более невыносимой. Так как у нее никого во Франции нет, я подумал о тебе. Ты единственная надежда.

— Не уверена только, что она согласится доверить мне детей, — с сомнением в голосе добавила Ксения.

— Почему? Я ведь тебе доверяю.

На другом конце провода повисла пауза.

— Ты слышишь меня, Ксения?

— Да, конечно, — поспешила ответить она. — Передай Саре, что я рада принять ее детей. Скажи ей, что они будут в безопасности, пока она и муж не смогут их забрать. Ты должен убедить ее в этом, Макс. Это очень важно. То, что у вас происходит, чудовищно.

— Я знаю. Поговорю с ней сегодня же вечером и сообщу тебе. Как ты сама?

Она опять замолчала. Память Макса нарисовала ее фигуру и черты лица, запах ее духов, и ему сразу же безумно захотелось ее. Он и сердился на себя за эту слабость, и гордился собой за способность так сильно любить.

— Я постоянно думаю о тебе, — призналась она серьезно, чем застала его врасплох.

Впрочем, она не была бы собой, если бы действовала иначе. Она ненавидела условности и вежливую ложь, которые так глубоко могут спрятать правду.

— Я люблю тебя, — сказал Макс.

Она не ответила, конечно. Как обычно.

— Я буду ждать детей, Макс. Если хочешь, я сама могу приехать в Берлин за ними. То есть если Сара хочет… Решайте сами. И держи меня в курсе.

— Спасибо, — проговорил он. — От всего сердца спасибо. До скорого.

Когда он положил трубку, радостные голоса детей Сары раздались в комнате в конце коридора. Через час в замке повернулся ключ, и в квартиру вошла сама Сара. Макс смотрел, как она снимает свое манто, темную шляпу, перчатки. Поглядев в зеркало, она аккуратно пригладила волосы. Ее движения были какими-то особенно мягкими. Десяток вопросов готовы были сорваться с губ Макса, но он молчал, так как боялся, что неудачная фраза вспугнет Сару. Когда подруга повернулась к нему, он увидел ее отрешенный взгляд.

Она села в кресло возле камина. Не говоря ни слова, Макс протянул ей бокал с виски, прежде чем сесть напротив. Внезапно он почувствовал стыд перед этой женщиной, которая потеряла все, муж которой сидел в тюрьме. Он стыдился того, что он немец, Фрайхерр фон Пассау, потому что считал такой же немкой и Сару Линднер, которую наказывали за несовершенные преступления. Он стыдился, что он, мужчина, не знает, как защитить ее от этих страданий. Ее лишили всего: дома, работы, имущества, всего, за исключением достоинства. Не пролив ни слезинки, не вздрогнув, она сидела неподвижно, замкнувшись в себе, словно молилась. Потом медленно повела глазами в его сторону.

— Вот и все, — сказала она, и на ее лице ясно читалось отчаяние. — Дома Линднеров больше нет. На следующей неделе ты увидишь над дверями новую вывеску, а в газете объявление, что магазин теперь находится во владении респектабельных арийцев. Знаешь, о чем я сейчас думаю?

— О своем отце.

— Верно. В меня словно вонзили кинжал, вот сюда, — произнесла она, показав рукой на сердце.

Макс хотел сказать, что он расстроен, но любые слова казались незначительными. «Вот до чего нас довели», — горько подумал он.

— Должна тебе сказать, что для меня было большим сюрпризом, когда в зал вошел новый хозяин магазина.

— А разве это не представитель текстильных предприятий Гамбурга? — удивился он. — Ты знаешь, я тоже пытался сделать заявку для участия в конкурсе, чтобы выкупить хотя бы часть предприятия и таким образом защитить твои права, когда вся эта история закончилась бы. Но мою заявку никто не принял.

— Еще бы, для этого была веская причина, — иронически заметила она, и маленькие искорки загорелись в ее глазах. — Кто-то более ловкий, чем ты, давно положил глаз на предприятие.

Дрожь пробежала по спине Макса, в то время как Сара умолкла, чтобы глотнуть виски.

— Только не говори мне, что это…

— Увы, так оно и есть. Курт Айзеншахт теперь новый владелец погибшего Дома Линднеров. Твоя сестра будет делать покупки у самой себя.

Она не могла скрыть горечь. Макс резко поднялся, подошел к окну и прижал лоб к холодному стеклу. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Мне очень жаль, правда. Очень жаль. Прости меня.

Сара посмотрела на него с грустной улыбкой.

— Ну что ты. Ты ни в чем не виноват, мой бедный Макс, — сказала она. — Я знала, что он воспользуется случаем, чтобы приумножить свое состояние. Говорят, что он сделал заявку и на выкуп магазина Натана Израеля. В любом случае Мариетта, скорее всего, не в курсе, — сказала она, поднимаясь. — Сомневаюсь, что ее муж рассказывает ей о том, как обделывает свои делишки. Ну ладно, я пойду уложу детей. У тебя есть новости от Фердинанда?

— Нет, но он обещал зайти сегодня вечером.

— Единственный плюс от всего этого — то, что теперь я смогу направить всю свою энергию, чтобы вызволить Виктора из Заксенхаузена. Больше мне нечем заниматься.

К концу вечера в двери позвонил Фердинанд. Его волосы были всклокочены, фетровая шляпа и старое пальто покрыты снегом. Макс отнес их на кухню, чтобы они просохли. Вернувшись в салон, он увидел, что друг сидит перед огнем камина, пытаясь согреть руки.

— Ты ел? — спросил Макс.

— Нет.

— У нас кое-что осталось от ужина. Я приготовлю тебе. Новости есть?

— В общем, нет, — ответил Фердинанд с угрюмым видом. — Пока я в полном тупике с Виктором. Он обвиняется в том, что несколько лет назад писал статьи для сионистской газеты.

— Но это абсурд! Он преподаватель литературы. Гете и Шиллер — вот его интересы.

— Конечно. Но в то время он был молодым и горячим, как ты или я, мой дорогой друг. К несчастью, его первые опусы произвели определенный резонанс в свое время, поэтому специальные службы взяли его имя на заметку. Для них хорош любой повод. Я волнуюсь, — признался он тихо. — Боюсь, мне не удастся вытащить его из лагеря. Сара должна уехать. Ее бумаги в порядке. Иначе французская виза окажется просроченной, и тогда надо будет начинать все с нуля. А это опасно.

— Я не уеду без Виктора, — заявила Сара, которая стояла на пороге и слышала часть разговора. — Это не обсуждается. Я буду добиваться его освобождения.

— Да знаю я… знаю, — вздохнул Фердинанд. — Но иногда мне хотелось бы, чтобы вы не были такими храбрыми, вы, женщины. Меньше бы отравляли мне жизнь. Я не собираюсь покидать твоего мужа, ты это знаешь, надеюсь. Я смогу с большей пользой заниматься его делом, зная, что ты находишься на другом берегу Рейна.

— Виктор должен знать, что я рядом, — возразила она упрямо.

Фердинанд покачал головой, раздражение и беспокойство раздирали его.

— В таком случае позволь хотя бы уехать Феликсу и Лили, — мягко произнес Макс. — Прояви благоразумие. Ты собрала все бумаги, все штампы, визы, разрешения. Ты бегала месяцами, чтобы все это получить. Необходимо вывезти твоих малышей. Ты не должна подвергать их жизнь опасности, оставляя в этой сумасшедшей стране.

Молодая женщина побледнела и медленно села. Видно было, что она дрожит.