Волна аплодисментов прокатилась над толпой. «Боже мой!» — восклицала про себя Мариетта, не в состоянии понять такую ужасную и абсурдную страну, невменяемые руководители которой отправляли на верную смерть мужчин, женщин и даже детей. Охваченное волнением лицо мужа было серьезным, и это настроение передавалось Акселю. В первый раз она спросила себя, справилась ли со своей задачей как мать, позволив сыну поверить этим негодяям.

Геббельс продолжал задавать вопросы толпе, которая с энтузиазмом отвечала громовым «да». «Словно находишься на свадьбе сумасшедших, — думала Мариетта, сдерживая нервный смех. — Навеки в горести и радости, пока смерть не разлучит нас».

— Согласны ли вы с тем, что мы принимаем радикальные меры для искоренения оставшихся немногих колеблющихся и предателей, которые хотят мира в самом разгаре войны, хотят якобы избавить народ от страданий ради их собственного благополучия?! Вы согласны с тем, что мы будем обезглавливать всякого, кто будет выступать против войны?!!

С яростной ненавистью к «предателям» встретила такое предложение обманутая пропагандой толпа. Крики стали оглушительными. Мариетта поднялась скрепя сердце, чтобы тоже похлопать. Зрители топали и свистели, заглушая вой сирен противовоздушной обороны, предупреждающий об очередном нападении. Аксель прижался к ней, как всегда делал, слыша сигналы воздушной тревоги. С нехорошим чувством, что у нее украли сына, Мариетта почувствовала сожаление и стыд. Она знала, что во всем этом есть и ее вина.


Бездушный, холодный свет мрачного неба над Польшей зимним утром 1943 года не радовал обитателей концлагеря Аушвиц.

Когда супруга коменданта лагеря фрау Хосс узнала, что в лагере появились швеи, она потребовала, чтобы свое мастерство они использовали по назначению, и посадила двух работниц у себя дома. Они должны были обшивать семью коменданта, изготовляя костюмы для Рудольфа Хосса, бывшего адъютанта в лагере Заксенхаузен, и элегантные наряды для его жены и детей. Когда другие эсэсовцы узнали об этом, пришлось организовать целый цех в лагерном бараке, где жили некоторые надсмотрщики и работали двадцать четыре молодые женщины. С сырьем проблем не было: использовалась одежда тех, кого раздевали, прежде чем отправить в газовую камеру. Иногда попадались новые рулоны сатиновых, бархатных или шелковых тканей, которые поступали из оккупированных и разграбленных стран.

Опустив глаза, Сара рассматривала сделанное. Ей было холодно. Особенно мерзли низ живота и босые ноги, обутые в широкие деревянные сабо. Шифоновая косынка покрывала разбитую голову. Израненные руки дрожали, и ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы выполнять работу.

Виктор погиб. Когда арестованных пригнали в лагерь, эсэсовцы стали отбирать людей на тяжелые физические работы. Тех, кого они считали непригодным для этого, сразу уничтожали. От изнеможения Сара стала уже забывать лицо своего мужа.

Далия тоже погибла. Ее вырвали из рук Сары, когда они выходили из вагона, предназначенного для перевозки скотины. От Далии остался только пепел. Но Сара помнила о ней все: запах волос, родинку на верхней части плеча, доверчивый взгляд.

Ножницы выскользнули из пальцев и больно порезали руку. Сара долго смотрела, как кровь течет по коже возле номера, вытатуированного голубой тушью. Она ничего не чувствовала.

— Будь внимательна! — прошептала соседка, вытирая ее руку рукавом своей полосатой робы. — Испортишь ткань. И поторопись, надо закончить вовремя.

Каждую субботу, ровно в полдень, швеи сдавали готовую одежду, предназначенную для охранников, офицеров СС, их жен или любовниц. Швеи должны были сделать как минимум два платья в неделю. Если работа нравилась, они могли получить кусок хлеба сверх нормы. Время от времени приходилось выполнять специальные заказы от женщин на разные случаи — свадьбы или крестины. Рассказывали, что некоторые особо удачные наряды отправлялись в Берлин.

Сара проигнорировала замечание соседки, поднялась и подошла к зарешеченному окну. Снаружи небо было слепое, безжалостный ветер резал кожу, словно лезвие бритвы. Той ночью на болотах и равнинах Силезии все еще шел снег. Сара подумала о Феликсе. О Лили. Под небом более приветливым, за тысячи километров отсюда ее дети не ощущали этого запаха смерти. Она доверила их женщине, которая могла их защитить, и это было ее единственной причиной пытаться выжить. Сара сжала кулаки. Даже теперь, когда у нее отняли последнее — ее имя, она все равно в это верила, обязана была верить.

Берлин, ноябрь 1943

Остатки стен здания магазина Линднеров поднимались к голубому холодному небу. Разорванные афиши с нацистской пропагандой на закрытых дверях напоминали о том, что необходимо остерегаться шпионов. Товары давным-давно исчезли. Чернели оконные проемы с выбитыми стеклами. Прямое попадание бомбы положило конец некогда славному универмагу, от которого уцелел только фасад.

«Что стало с Сарой? — думал Макс, превозмогая сильную боль. Ему так и не удалось отыскать ее следы. — Жива ли она еще?»

С протяжным треском фасад здания покачнулся и обрушился, подняв тучу пыли. Нащупав в кармане платок, Макс приложил его к носу. Он уже не мог дышать этим пыльным воздухом вперемешку с горьким дымом и зловонием трупов, которым пропитался весь город. После каждого налета требовалось несколько дней, чтобы извлечь из-под завалов всех погибших. На улицах можно было увидеть разбросанные человеческие останки. Несколько месяцев подряд американская авиация бомбила город днем, тогда как бомбардировщики маршала Артура Траверса Харриса летали по ночам. «Мы можем превратить Берлин в гору руин», — заявлял он.

Макс закашлялся. Его легкие, казалось, были забиты черной пылью. Он обошел обломки стен, которые подростки из гитлерюгенда старались разобрать при помощи лопат и садовых грабель. В августе женщин и детей начали эвакуировать из города. Макс был спокоен, зная, что Мариетта и его племянник Аксель в безопасности у кузенов в Баварии. Перед отъездом сестра пришла к нему и попросила сопровождать их. «Курт собирается остаться здесь до конца. Это его проблема. Но ты, Макс, должен уехать с нами. Тебе здесь больше нечего делать».

На ней был черный поношенный костюм и тюрбан, подчеркивающий худобу ее лица, на котором тревожно блестели глаза. Макс ограничился улыбкой. Он знал, что его поступки кажутся ей странными. Как ей объяснить, что много людей рассчитывали на него? Иностранные рабочие, пригнанные в Германию, для которых он добывал подложные документы, призывники, привлеченные к принудительным работам для нужд армии, которым требовались фальшивые медицинские свидетельства. Надо было также печатать и распространять листовки, тексты для которых писали подпольщики Ганс и София Шолл, молодые студенты из Мюнхена, которых вскоре арестовали и казнили. Мариетта ничего об этом не знала.

После ее отъезда Макс испытал облегчение. Время от времени он получал от них письма, в которых его племянник возмущался из-за того, что его посчитали слишком маленьким, чтобы позволить ему вернуться и принять участие в обороне Берлина.

— Доброе утро, — поздоровался с Максом ироническим тоном симпатичный неизвестный субъект.

Макс молча кивнул в ответ. С тех пор как немецкие города разрушались под ударами союзной авиации, немцы прекратили приветствовать друг друга словами «Хайль Гитлер!». Здороваясь друг с другом обычным приветствием, они выражали протест против режима. «Поздно хватились. Легко теперь высказывать недовольство», — угрюмо подумал Макс, ускоряя шаг. Что сделали эти люди, чтобы помешать разорению страны? Никто не поднялся с возмущением против этого преступного режима. Единственным спонтанным выступлением оказался марш женщин с Розенштрассе.

В начале года, когда правительство объявило, что Берлин должен быть полностью очищен от евреев в течение шести недель, интенсивность облав усилилась. Жертв хватали на рабочих местах, вытаскивали из постелей, избивали среди бела дня на улицах, если они пытались бежать. Потом стало известно, что арийские жены еврейских мужей объединились, чтобы потребовать освобождения супругов. Сутками они осаждали здание, в котором держали узников. Сотрудники гестапо и СС угрожали им, но они держались стойко. Так как после поражения под Сталинградом требовалось поднять моральный дух арийских граждан, тысяча пятьсот узников, предназначенных для депортации, вернулись домой. «Это было прекрасной пощечиной по лицу нацистов, — заявил Фердинанд. — Если бы так поступали и раньше, мы бы смогли предотвратить преступление, вину за которое всегда будем нести в себе».

Максу трудно было идти по городу, превращенному в лабиринт. Исчезли целые кварталы. Завалы преграждали улицы. Когда люди поднимались из бомбоубежищ после очередного налета, их глазам открывался «лунный» ландшафт, состоящий из обломков и пыли. Кое-где языки пламени лизали догорающую мебель. Везде были зеленоватые, застывшие следы фосфора, вытекшего из зажигательных бомб. Ни одна церковь, ни одно здание не уцелели полностью.

Уже несколько месяцев жителям советовали увозить ценное имущество в места, где угроза была меньше. На черных школьных досках, выставленных среди развалин, мелом были написаны адреса уехавших людей. Берлинцы жили как случайные гости в своем собственном городе. Каждый постоянно таскал с собой чемоданчик, в котором лежала смена белья и предметы первой необходимости. Спускаясь в бомбоубежище, нельзя было надевать одежду, сделанную из легковоспламеняющегося материала, такого как искусственный шелк или хлопок. Никто не выяснял, сколько людей были сожжены заживо или утонули в подвалах из-за прорывов водопроводных труб. Бездомных уже не считали. Многие проводили ночи, кочуя от одних знакомых или друзей к другим. Те, у кого была возможность, уезжали в провинцию.

Хромая, Макс подходил к дому Фердинанда. Его последняя пара обуви, которую он носил уже два года, готовилась испустить последний вздох. Сменить ее не было никакой возможности, так как кожу нельзя было найти днем с огнем. Он вошел в арку, надеясь, что у Фердинанда завалялась где-нибудь старая подметка.

Во дворе стоял черный автомобиль. Человек в штатском курил сигарету, опершись на блестящий капот. Макс почувствовал, как его пробирает страх. Стараясь не спешить, он свернул направо в сторону другого здания. Его сердце билось так сильно, что Макс, кроме этого стука, больше ничего не слышал. Открыв двери парадного, он поднялся по лестнице, перескакивая через ступени. На площадке, прижавшись к стене, посмотрел в окно. На улице показался Фердинанд в старой бесформенной шляпе на голове и в пальто, наброшенном на плечи. По обеим сторонам от него шли два человека. Не мешкая, его посадили в автомобиль. Водитель, сделав последнюю затяжку, бросил окурок на землю и взялся за руль. Колеса заскрипели по мостовой.

Макс медленно сполз вдоль стены на пол — ноги отказались его держать. Кто-то донес на Фердинанда. Неужели в их круг просочился шпион гестапо? Ведь им приходилось привлекать людей, которые могли оказать эффективную помощь, и было очень трудно проверять всех. Надо было доставать фальшивые документы, находить семьи, способные приютить скрывающихся от режима. Людей к подпольной работе привлекали как в самой Германии, так и за ее пределами.

Другие группы, например подпольный кружок Анны Солф и Элизабет фон Тхаден, тоже провалились, разоблаченные агентом гестапо, выдававшим себя за швейцарского врача, ищущего связи с антифашистским подпольем. «Какой проклятый год», — пробормотал как-то Фердинанд, находясь в плохом настроении. В марте провалились две попытки офицеров совершить покушение на Гитлера. Полковник Хеннинг фон Тресков пронес две бомбы замедленного действия в бутылках «куантро» на самолет, на котором фюрер летел из своей ставки в Смоленске. Бутылки почему-то не взорвались, и самолет благополучно приземлился. Неделей позже полковник Рудольф-Кристов Фрайхерр фон Герсдорф решил взорвать себя вместе с Гитлером во время посещения выставки военных трофеев. Он не предвидел, что фюрер проведет в цейхгаузе только две минуты, а детонатор должен был сработать через десять минут.

Оппозиционеры очень скоро узнали об аресте пастора Бонхойффера Ганса фон Дохнани, который работал с Фердинандом в абвере. Почти вся агентура подпольщиков среди администрации была арестована. В сентябре в тюрьме Плетцензее за пять дней казнили триста человек. Когда же наконец прекратит литься кровь?

С закрытыми глазами Макс прислонился затылком к стене. Он чувствовал себя бесконечно усталым. Страх сковывал его. Возможно, на углу дома его тоже ждали. Он должен был срочно избавиться от компрометирующих его бумаг, которые лежали в портфеле. Потом надо предупредить Вальтера и Мило.

Сделав нечеловеческое усилие, он поднялся на верхний этаж и прошел в самый конец коридора. Последними спичками сжег все бумаги. Боясь возвращаться домой, он отправился к Вальтеру на Вильгельмштрассе. Его кузен наверняка должен быть в кабинете.