На улице не оказалось ни одной подозрительной машины. Влажный холод заставлял его дрожать. Из-за правил светомаскировки улицы были темны, как при конце света. Макс очень переживал за Фердинанда, мысль о том, что того подвергнут пыткам, была для него невыносима. Его так стошнило, что он сложился пополам. Он понимал, что все они были приговорены умереть среди гор трупов, образовавшихся из-за кошмарных проектов бесноватого фюрера.

В который раз завыли сирены. Улицы наполнились людьми, спешившими с перекошенными от тоски лицами в ближайшее укрытие. Макс вытер губы рукавом. Рев самолетов приближался. Макс застыл на месте, не в силах идти дальше. Земля дрожала под ним, и эта дрожь передавалась вверх по ногам, наполняя все тело. Он смотрел на темное небо, по которому плыли силуэты летающих крепостей, и хотел, чтобы они пролетели над его головой. Он хотел смерти, ибо понимал, что другого выхода нет, знал, что его друзья арестованы или будут арестованы в ближайшее время, что всех их подвергнут нечеловеческим пыткам, после чего заставят предстать перед несправедливым судом, который приговорит к лагерному заключению, повешению или обезглавливанию.

В тот вечер, находясь в сердце разоренного города, Максимилиан фон Пассау мечтал, чтобы восстала вся Германия, чтобы кровь немцев проливалась не за Гитлера, а во имя уважения совести и человеческого достоинства, как уже пролилась кровь людей, которые писали листовки и книги: рабочих, студентов и интеллигентов, католиков и протестантов, военных и дипломатов.

— Господин барон! — закричал голос, который он с трудом расслышал из-за взрывов. — Господин барон! Что вы здесь делаете? Немедленно в укрытие!

Швейцар из отеля «Адлон» схватил Макса за руку и встряхнул. Полуоглушенный и сбитый с толку, Макс с трудом узнал этого человека и вспомнил, что он находится на Унтер ден Линден.

— Вам плохо? Давайте быстрее. Это еще не конец, у нас вы будете в безопасности. У нас есть все, что вам нужно. Как обычно. Только не стойте на месте как вкопанный. Сами знаете, как это опасно.

Старый человек, одетый в ливрею, потащил Макса к подвалам «Адлона».

Париж, август 1944

Ксения вернулась домой, переполненная возбуждением и радостью, опьяневшая от ликования счастливой толпы горожан, которые размахивали трехцветными знаменами, плакали, обнимались, пели. Колокольни парижских соборов возвещали всем о конце четырехлетнего молчания. Колокола Нотр-Дама и других церквей звонили до одиннадцати часов вечера 24 августа, призывая парижан выходить на теплые летние улицы. И они выходили, несмотря на то что улицы во многих местах еще были перегорожены баррикадами. Нарисованные на стенах лотарингские кресты[51] соседствовали с листовками групп Сопротивления, содержащими инструкции по изготовлению бутылок с зажигательной смесью.

Последние дни стали настоящим испытанием. Не было ни одного человека, который бы не боялся, видя, как поднимается густой дым от пожара в Гранд-Пале. Говорили, что немцы заминировали столицу. Неужели боши решили взорвать город перед бегством? Несмотря на то что большинство войск отступили, немцы оставили несколько отрядов, сдерживающих союзные войска.

Спрятавшись в своей квартире, Ксения прислушивалась к пушечной канонаде и пулеметным очередям возле Люксембургского дворца и Пантеона. В садах несколько сотен солдат вермахта, вооруженных фаустпатронами, поджидали американские танки. Танки Второго французского броневого дивизиона, прошедшие Севрский мост, катились по уличной мостовой. На лицах молодых солдат и офицеров, которые ехали стоя в открытых автомобилях, читались радость и осознание важности выполняемого ими дела. Девушки в легких платьях и узких юбках подходили к танкам и обнимали солдат. Несмотря на то что время от времени еще можно было услышать одиночные выстрелы, люди не прятались в домах, игнорируя рекомендации военных. Теперь все считали себя героями и хотели приобщиться к славе. «Но настоящие герои встречаются очень редко», — с тоской думала Ксения.


Идущий рядом прохожий радостно хлопнул ее по руке, схватил за плечи и поцеловал в губы. Она улыбнулась ему. Ксению буквально распирало от счастья. Наконец она сможет увидеть Наташеньку. Желание обнять свою дочь делало ее одержимой. Она вспомнила грустные глаза Феликса и Лили, когда принесла им фальшивые документы и сертификаты, изготовленные для них православным священником. Заботы Маши и родителей Николая позволили им избежать худшей судьбы.

Слишком возбужденная, чтобы ждать лифта, Ксения бросилась к лестнице и вошла в квартиру, немного запыхавшись.

— Габриель, вы там? — позвала она, снимая красный берет и кидая его в сторону вешалки. — В городе происходит что-то замечательное. Вы должны сами на это посмотреть, а не сидеть дома взаперти.

Она вошла в салон с улыбкой на губах, но тут же замерла на месте, задрожав от страха. Габриель сидел в кресле, наклонившись вперед, уперев локти в колени. В руке он сжимал револьвер. Чувствуя, что кровь закипает в жилах, Ксения замерла посреди освещенной солнцем комнаты, сбитая с толку.

У Габриеля были красные глаза и впалые щеки, на которых виднелась двухдневная щетина.

— Поговорим, моя прекрасная супруга? Вы кажетесь такой счастливой. Какой праздник, не так ли? Слава свободным французам! Поверить не могу, как много сразу стало последователей де Голля! Миллионы, словно по мановению волшебной палочки. Но вы всегда были такой. Вы никогда со мной об этом не разговаривали, но ваши поступки в течение последних лет красноречивее любых слов. Поздравляю вас, дорогая! Какая храбрость! Вас, того и гляди, орденом наградят.

Она стояла молча, не сводя глаз с револьвера. Где он его раздобыл? Ксения сама несколько лет ходила с оружием, поэтому видела, что Габриель умеет с ним обращаться.

— Что касается меня, то я коллаборационист, как вы знаете, — продолжал он, сверкая безумными глазами. — Нет, я, конечно, не совершал ужасных поступков. В отличие от некоторых я не отправлял людей на смерть. Но все равно теперь все неизбежно кинутся сводить счеты. Страну ожидает очищение. А это всегда некрасиво, сами увидите. Что касается меня, то я готов все принять, ничего серьезного мне не пришьют, а потом моя жизнь вновь пойдет по-старому. — Он говорил, словно делился мечтами, поглаживая ствол револьвера. — Но вас ведь это не касается, да, Ксения? Вы не созданы для тихой и спокойной жизни. По крайней мере со мной. Невозможно идти против природы, дорогая. Такая женщина, как вы, создана для потрясений.

Он выдержал паузу, его лицо напряглось. На какой-то миг оно показалось нежным и внимательным, таким, каким было знакомо Ксении с начала их совместной жизни.

— А я ведь так любил вас, — проговорил он.

Через открытые окна она слышала веселый гомон толпы. Несмотря на ледяной ужас, охвативший ее, по спине потекли капли пота. Чего он хотел? Чего ждал? Нехорошие мысли мелькали у нее в голове. Успеет ли она добежать до входной двери? Способен ли он выстрелить ей в спину? Сможет ли она кинуться к нему и выхватить револьвер?

Габриель с удивительной быстротой поднялся и подошел к ней.

— У вас есть новости от него? Что стало с вашим любовником, этим очаровательным бароном Максимилианом фон Пассау? — усмехнулся он. — Все хорошо, не так ли? Я провел небольшое расследование и предполагаю, что именно он приходится отцом Наташе. Зачем тогда все эти тайны? Это молчание? Но я нашел ответ и на эти вопросы.

Габриель погладил ей щеку револьверным дулом. Ксения не двигалась, не дрожала. Странное спокойствие овладело ею. Значит, ее время настало. Конец. Она не была к нему готова. По крайней мере не так. Не таким образом. Не от рук человека, который сошел с ума от ревности. Она поняла, что никогда серьезно не думала о смерти. Ни на разоренной набережной Одессы, когда большевики подступали к городу, ни тогда, когда передавала доверенным людям фальшивые документы под носом у немцев. Тем не менее смерть всегда внимательно следила за ней на протяжении всей ее жизни. Ксения вспомнила отца, которого так любила. Вспомнила матушку Марию, которую арестовали гестаповцы и отправили в концлагерь. Вспомнила всех остальных, кто был близок ей и дорог. Смотря смерти в глаза, она только теперь по-настоящему оценила все, что потеряла за свою жизнь. Без грусти она подумала, что это несправедливо. Потом ей стало стыдно за эту минутную слабость. Разве в ее жизни не было любви к Максу? И взгляда их дочери?

— Вы ведь не останетесь со мной, Ксения? — шептал ей в ухо Габриель. — Это знает моя душа. Это знает мой ум. Если он останется жив, вы, не колеблясь, отправитесь к нему. Никто не может соперничать с такой любовью, как ваша. А если он мертв, то с ним вместе умрет и какая-то часть вас самой. Разве в этом можно усомниться, видя вас рядом? Молчите? Не знал, что вы можете быть такой молчаливой. И тем не менее я имею право знать. Скажите мне правду, мадам, вы любите Макса фон Пассау?

Ксения посмотрела мужу в глаза и поняла, что он прав. Если Максу суждено пережить эту трагедию, которая захлестнула всю Европу, ни один человек в мире не помешает им быть вместе.

— Да, я его люблю, — ответила она.

Боль перекосила лицо Габриеля, и он пошатнулся. Ксения чувствовала его дыхание. Она попыталась выхватить у него оружие, но он сильно ударил ее по руке.

— Как вам не стыдно! Как смеете вы смотреть на меня подобным образом? Без всяких угрызений совести! — закричал он. Потом добавил совсем другим, усталым голосом, прижав дуло к ее виску: — Ну ничего. Один из нас уж точно станет сегодня свободным. Давай поиграем, моя любовь. В последний раз.

Пот стекал с их лиц, тела были напряжены до предела.

— Тут всего одна пуля, — прошептал он. — Одна. Я даю вам шанс. Я хотел бы услышать, как вы умоляете пощадить вашу жизнь, потому что у вас есть силы прожить без меня.

Ксения не сопротивлялась, так как это было трусостью, недостойной ее. Она чувствовала металл на своей коже, но молчала. Ее взгляд пронизывал мужа насквозь.

— Я никогда не буду умолять, Габриель. Уж вы-то должны это знать. А теперь, так как это вопрос чести, стреляйте! Чего вы ждете? Я разрешаю вам это сделать. Русские не боятся смерти, потому что для нас смерть — это часть жизни.

Габриель Водвуйае колебался, растерянный. Он понимал, что его любовь этой женщине не нужна. Она ускользала от него.

Внезапно кто-то забарабанил в двери. Габриель вздрогнул и нажал на курок. Выстрела не последовало. Ксения пошатнулась. Черные круги поплыли перед глазами. Габриель грубо оттолкнул ее.

— Уходите! — закричал он. — Уходите отсюда.

Не заставляя себя просить дважды, она кинулась к входным дверям и стала возиться с замком. В двери продолжали стучать. И тут она услышала выстрел, вслед за которым раздался тяжелый звук падающего на пол тела Габриеля.

— Ксения! — позвал ее на русском сильный голос. — Что у вас происходит? Открывай немедленно, это я, Кирилл!

Когда ей удалось наконец открыть двери, она увидела брата. Он стоял перед ней в мундире цвета хаки, его белокурые волосы торчали во все стороны, лицо светилось от счастья. Ребенок Петрограда. Ребенок чуда. Ксения Федоровна улыбнулась, протянула к нему руки, потом в первый раз в жизни упала, потеряв сознание.

Аушвиц-Биркенау, январь 1945

Советский генерал Игорь Кунин со своей частью оказался на самой середине равнинной и болотистой Верхней Силезии. Открывшаяся перед ним картина заставляла усомниться в реальности происходящего.

Мокрый снег падал с молочного неба на папаху с красной звездой, расстегнутую шинель, стекал по щекам.

Игорь шагая по проходу между темными бараками, освещенными тусклым светом, откуда на него смотрели… нет, не люди, а существа с пустыми глазами, завернутые в полосатые тряпки, босоногие и молчаливые. Он смотрел на эти ходячие скелеты и ничего не понимал. Он видел трупы. И еще трупы. И все равно не понимал.

Дожив до пятидесяти двух лет, он знал, какой абсурдной порою бывает жизнь. Он пережил ненависть и слепые убийства большевистской революции, сталинские чистки. Он участвовал в беспощадной борьбе, которую три года вела Красная армия против нацистских полчищ. Его жена и семнадцатилетняя дочь умерли с голоду во время блокады Ленинграда. Сын сражался на фронте. По последним известиям, он был еще жив, а его полк находился в составе войск, наступавших на Берлин.

Теперь его душа кричала от ужаса. Воочию увидев бездну, поставленный лицом к лицу с этим неописуемым ужасом, объяснить который у него не было слов, этот честный человек слышал, как вопила его душа.

Остановившись перед одним из бараков, он заглянул внутрь. На нарах пластом лежали женщины. Только одна стояла у дверей. Жуткий запах перехватил горло. Кунин хотел отступить назад, но тут же устыдился и взял себя в руки. На голове у женщины была повязана косынка, тело закутано в лохмотья. Черты ее изможденного лица напоминали лезвия ножей. Глаза были темные, горячечные. Кунин не знал ее. Он прибыл издалека, но это не имело значения. Даже если бы он приехал с самого края света, никого ближе этой женщины в данный момент для него не было. Смущенный, он шагнул к ней, желая успокоить ее жестом, словом. Сказать, что все теперь будет хорошо. Что он не понимает, как могло произойти все это, но обязательно поймет для того, чтобы это не повторилось.