Да. Любовь-морковь, редька с хреном. И ну ее, эту любовь, вообще…

Звонок в дверь прозвенел ранним воскресным вечером, короткий, тревожный. Нина вздрогнула – кто? Вите еще наверняка рано… Он обещал после десяти приехать. Подошла к двери на цыпочках, заглянула в глазок, и сердце обмерло…

Никита. Руки затряслись, никак не получалось повернуть рычажок замка. Кроме нахлынувшего волнения, ударило по сердцу еще что-то беспокойное, похожее на предчувствие беды…

Распахнула дверь, в первую секунду с жадностью оглядела его всего, беспокойным жестом отбросив назад свесившиеся на лицо волосы. Потом произнесла хрипло:

– Чего тебе? Зачем ты пришел? Забыл что-нибудь?

– Можно, я пройду, Нин? Дай мне воды… Очень пить хочется.

Голос больной, вымученный какой-то. И выглядит ужасно плохо. Бледный, небритый, под глазами круги…

На кухне вяло опустился на табурет. Нина поставила перед ним стакан с водой, Никита схватил, принялся пить с жадностью. Край стакана звякнул о зубы, вода расплескалась. Подавился, захлебнулся, закашлялся натужно…

– Никит, что-нибудь случилось, да? Ты… Ты сам на себя не похож…

– Да, Нин, случилось. У меня мама умерла.

На секунду Нине показалось, будто чья-то жесткая рука схватила ее за горло. Звук на вдохе получился сначала сипло надорванным, потом дошел до верхней визгливой ноты, застыл… И пошел вниз, и даже удалось на выдохе вытолкнуть из горла хрипло отчаянное:

– Когда?! Когда это случилось, Никита?

– Давно. Еще в начале апреля. А какое сегодня число, Нин?

– Одиннадцатое мая… А… А от чего она…

И снова захрипело в горле, будто невидимая рука пришла в ярость – молчи, не смей спрашивать, от чего умерла его мать! Тебе ли не знать, от чего…

– Врачи сказали, у нее был банальный сердечный приступ. Просто в тот момент никого дома не оказалось. Утром это было, где-то около десяти часов… Она упала, не дотянулась до телефонной трубки… Как все глупо, как ужасно несправедливо, Нин, правда?

– Господи, я не хотела… Никита, господи, я не…

Нина всхлипнула, прижала кулаки ко рту, вцепившись зубами в костяшки пальцев. Тряхнула головой, и волосы упали на лицо, как спасительное покрывало – только бы не глядеть ему в глаза… До уха донесся слабый, чуть досадливый голос Никиты:

– Да при чем тут ты… Слушай, не гони меня, а? Я дома совсем не могу, мне там плохо…

– Конечно, конечно… Живи здесь, сколько надо… А я уйду…

– В смысле – уйдешь? Куда – уйдешь? Я же к тебе пришел…

– Ко мне?! – всхлипнула Нина, снова откинув волосы с лица. – Как это – ко мне?

– Да так… Я за это время многое понял, Нин. Повзрослел, наверное. Ты меня прости, я очень сильно тебя обидел… Думаю о тебе, вспоминаю нашу здесь жизнь… Вел себя, как свинья… А ведь мне очень хорошо было с тобой! Ни с кем и никогда так хорошо и тепло не было…

– Не надо, Никита! Ну, прошу тебя, не надо! – подавшись к нему, прорыдала Нина глухо.

И остановилась с протянутыми руками, не решаясь обнять. В голове прозвенело колоколом – права не имеешь.

Он сам протянул руки, обнял ее за талию, не вставая со стула, притянул к себе, прижался лицом к груди. Обхватила его голову руками, коснулась щекой затылка… И затряслись в общем рыдании, почти в унисон. Никита прижался к ней еще крепче, как прижимается испуганный ребенок к матери. Да если б он знал, если бы знал…

Наконец поднял на нее бледное заплаканное лицо, шмыгнул носом – тоже как ребенок. И произнес немного искательно:

– Ты ведь выйдешь за меня замуж, Нин? Помнишь, ты хотела выйти за меня замуж? Помнишь?

– По… Помню…

– Я совсем, совсем без тебя не могу, ты мне очень нужна… Ну, пожалуйста…

– Тихо, Никитушка, тихо… Тихо, родной… – Нина принялась оглаживать его по затылку, по лицу, по плечам. – Надо, чтобы время прошло… Время все лечит, Никитушка… Ты просто очень устал…

– Да, я устал, Нин. Я последнее время почти не сплю. Да, как маму похоронили… Все меня колбасит, мотает куда-то из стороны в сторону, места себе не могу найти. Выпивка, свинство… Люди какие-то, лица… А тебя сейчас увидел, и все на место встало. С тобой мне так хорошо, так покойно! Можно, я от тебя никуда не уйду, а? Я не могу так больше, честное слово, не могу!

– Может, ты ляжешь, поспишь, Никитушка?

– Да… Я бы поспал, Нин. Очень хочу спать.

– Пойдем…

В комнате, не дойдя до кровати, он долго и удивленно смотрел на Витину рубашку, висящую на спинке стула. Потом обвел пространство непонимающим взглядом… Указав движением подбородка на компьютер, спросил тихо:

– Это чье, Нин? Ты… У тебя кто-то живет, да?

– Да, но… Не обращай на это внимания, Никит. В общем, это не то, что ты думаешь… Ложись, поспи. Ты едва на ногах держишься.

– Да… Я сейчас…

Не лег, а рухнул на кровать поверх шелкового покрывала, свернулся в позе эмбриона, зажав ладони меж коленями. Нина села рядом, подложила ему подушку под голову, осторожно огладила по плечу. Почувствовала, как оно мелко подрагивает под рубашкой. Никогда, никогда в таком жалком состоянии его не видела… Может, он болен? Может, ему врач нужен?

Никита вдруг застонал тихо, напрягаясь лицом в болезненной тревоге, будто силился что-то вспомнить. Потом резко поднял голову от подушки, приоткрыл воспаленные веки, проговорил отрывисто:

– Так я не понял, Нин… Ты не ответила… Ты выйдешь за меня замуж?

– Да, Никита, да…

– Ты мне очень нужна, Нин!

– Да, да…

– Я умру без тебя, мне больше не к кому… Я… не могу…

И заснул на полуслове, обмяк, задышал ровно. Она сидела, смотрела на него, боясь пошевелиться, боясь дышать…

Странная внутри разливалась боль. Горько-сладкая, замешенная на ужасе раскаяния. Боль-горе, боль-счастье. Да, да, именно счастье, как ни парадоксально это звучит на фоне ужасной вины от содеянного… Но ведь она не хотела таких последствий, чтобы Лариса Борисовна… Господи, прости, совсем не хотела! Или нет ей прощения? И никогда не будет?

Комната плыла перед ней в слезном тумане – шкаф, телевизор на убогой тумбочке, стол с Витиным компьютером, окно… А еще стул с Витиной рубашкой, о которую зацепился взглядом Никита. Да, да… Надо же вещи Витины собрать. Он же должен приехать скоро…

Нина подскочила, засуетилась со сборами. Аккуратно сложила технику в большую клетчатую сумку, в ту самую, в которой Витя сюда эту технику и приволок. Теперь – вещи… Рубашки, брюки, трикотажный домашний костюм, шлепанцы. Да, еще в ванной его вещи надо в пакет собрать… Все, кажется. Ничего не забыла. Надо еще раз проверить…

Мыслей относительно Вити в голове не было никаких. Наверное, она дрянь последняя и бесчувственная. Пустила к себе, дала надежду, принимала его любовь, вылечивала ею свои раны. А теперь что, как в том новомодном сленге? Давай-до-свидания? Но что же делать, раз так… Что же делать… Надо, чтобы он исчез, и следы его пребывания исчезли, пока Никита не проснулся. А объясниться можно потом. Она ему позвонит потом, покается, извинится.

О, вот и звонок в дверь! Тише, ти-ше… Что ж ты звонишь непрерывно, я же слышу, бегу…

Распахнула дверь, прижала палец к губам, зашипела почти злобно:

– Т-с-с..!

Витя отшатнулся, спросил испуганным шепотом:

– Что случилось, Нин?

– Ничего не случилось. Тебе надо уйти.

И – вороватым взглядом на дверь комнаты, застыла, прислушалась…

– Да что такое, Нин? Что случилось? – уже сердито заговорил Витя, ступая через порог.

– Тише, пожалуйста, не кричи, разбудишь… Тебе надо уйти, вот, смотри, я все твои вещи собрала.

– Не понял?.. Кого я разбужу? Кто там у тебя в комнате? А ну, дай я гляну…

– Нет! – Нина вцепилась клещами в рукав его куртки. – Нет, не ходи… Я сама тебе скажу. Там… Там Никита спит… Сын Ларисы Борисовны…

– Какой Ларисы Борисовны? А, ну да, понял… И что? Значит, Никита пришел, ты его впустила, и он сразу спать лег? Ни фига себе, дела… А я? А как же я, Нин?!

– Лариса Борисовна умерла, Вить. От сердечного приступа. Месяц назад.

– Ну да, это жаль, конечно… А только при чем тут…

– Витя?! Вить, да ты что… Неужели ты не понимаешь…

Нина задохнулась, глянула на него дико. Он что, в самом деле ничегошеньки не понимает? Они же оба – преступники! Косвенные убийцы… Они же оба тогда проделали эту подлость с фотографиями! Да, ее вины здесь больше, конечно, но ведь он тоже… участие принимал. Причем самое непосредственное… Да, поддался на ее уговоры, и тем не менее!

Неизвестно, откуда силы взялись – Нина схватила в руки тяжелые сумки, поперла с ними на бедного Витю, почти силой вытолкала за дверь. От растерянности он и не сопротивлялся, лишь смотрел на нее обескураженно, моргая глазами и приоткрыв рот. Наконец проговорил что-то, но она уже не услышала, с силой захлопнула дверь. И перевела дух. Если можно употребить это действие для ужасного состояния духа.

Тихо, на цыпочках, вошла в комнату, села перед кроватью на корточки, глянула в Никитино безмятежное лицо. Дотронулась до щеки – спи, милый. Спи пока. А потом, когда проснешься… Не знаю я, что будет, когда ты проснешься. Вернее, как нам быть, как жить, не знаю… Может, рассказать тебе все, повиниться в грехе? Но будет ли это для тебя поддержкой в несчастье? Может, наоборот, станет последним ударом…

Нет, милый, не смогу я. Не из трусости, нет. От любви не смогу. Я лучше тебе опорой стану, милый… Буду с тобой столько, сколько тебе понадобится. И все от тебя терпеть буду. Делай со мной, что хочешь! Пользуйся, обижай, предавай… Я все, что надо, стерплю, – во искупление…

Слизнула соленую слезу с губы, шмыгнула носом. И вдруг поняла, что произносит свою окаянную исповедь вслух, как молитву… Поднялась на ноги, отерла слезы со щек, скользнула на постель, легла рядом. И странное вдруг спокойствие пришло, будто опустилось сверху легкое одеяло, укутало их обоих. И потянуло в сон…

Уже на грани яви и сна мелькнула беспокойная мысль – надо бы с утра пораньше подняться, блинчиков Никите на завтрак напечь. И в институт его отправить надо, завтра же понедельник. Наверное, учебу совсем запустил, а ведь сессия на носу! Интересно, а злополучную курсовую сдал или нет? Надо будет утром спросить…

* * *

А утром, еще не проснувшись, она ощутила на себе его горячие руки. Сон слетел, а сердце чуть не лопнуло от счастливого взрыва! Боже, она и не знала, как соскучилась… Да уж, воистину, не зря сказано – с любимыми не расставайтесь. И тысячи раз произнесено во всех ипостасях. А настоящей правды этих слов мало кто знает… Наверное, те знают, кто расставался. И они же знают, какое это особенное, изысканное счастье – вновь проснуться рядом с любимым! Даже на фоне чувства вины – все равно счастье…

На блинчики времени не хватило, конечно же. Выскочили из дома вместе, разбежались торопливо в разные стороны. Никита был без машины, сказал – в аварию попал. Нина ойкнула испуганно, а он поморщился, махнул рукой. Потом уточнил вскользь, что только через неделю из сервиса машину заберет, там вся ходовая часть вдребезги…

Перед обедом позвонил Витя. Не поздоровавшись, скомандовал в трубку:

– Выйди, я к твоему офису подъехал!

Нина вздохнула, тоскливо глянула в окно… Да, вон его машина стоит. И Витя стоит, курит. Курит?! Но он же не курил!..

Нина втянула голову в плечи. Довела человека… Стыдно, хоть плачь. Но надо идти, объясняться. Хотя вроде и объяснять больше нечего. Ну, если только выслушать, какая она дрянь бессовестная и легкомысленная. Что ж, это можно. Если Вите от этого легче станет, что ж… Она и сама знает, что дрянь.

Нина накинула ветровку, спустилась вниз, встала перед Витей, уставившись взглядом в землю и крепко сплетя руки под грудью. На, мол, руби повинную голову.

– Нин, он же тебя снова бросит… Думаешь своей головой, что творишь?

По Витиному голосу она поняла, что вовсе он не гневается, но голос все равно страдальческий. Подняла голову, глянула ему в глаза… И глаза тоже невыспавшиеся, страдальческие. Жалко его ей было ужасно. Но на фоне утреннего счастья жалость эта показалась ей какой-то факультативной, второстепенной…

– Вернись, Нин. Одумайся. Прогони его. Не сделает он тебя счастливой, знаю я таких…

– Да откуда знаешь? Ты ж его и не видел ни разу!

– Да тут и видеть не надо. Только посмотреть на тебя, и все понятно. Эка он тебя окрутил… Знаю, знаю таких подлых доходяг! Прикинутся культурненькими, но несчастненькими… А сами – прыг бабе на шею! И за что вы их только любите?

– Не знаю, Вить… Любим, и все.

– Брось его, Нин!

– Не могу, Вить. Прости меня. Тем более – после всего не могу… Ну, ты сам понимаешь. Ведь понимаешь, да? Я ж тебе вчера объяснила – у него мать умерла…

Витя хотел ответить, но не успел – за спиной раздался недовольный запыхавшийся Настькин возглас:

– Нинка! Тебя там начальница потеряла, ты чего тут! Ей справку срочную надо! Я бегаю по всему офису, бегаю, ищу тебя… Ушла, даже телефон с собой не взяла!