Лера долго плакала в подушку и размышляла о собственной ущербности. Ну почему она такая? Зачем ей непременно надо втрескиваться в своих мужчин до мокрых подмышек? Почему нельзя жить спокойно? И неужели ей, Лере, все равно, кого так горячо обожать: Рому Максимова, Прокопенко или Дмитрия Сергеевича? Выходит, она такая вот примитивная самка — кто к ней ни подвалит, в того она и влюбится? А ведь у других-то женщин все получается! Уже почти все ее подруги замужем, у многих — дети, а она никак не может устроить свою судьбу…

— Ты, Лерка, не тех выбираешь, — сказала ей умудренная опытом подруга Наташка, которая за время Лериных мытарств и терзаний уже успела выскочить замуж в третий раз и завести второго ребенка.

— Ой! Уж кто бы молчал, Наташка, так это ты! — отмахнулась от нее Лера. — Сама ни с кем ужиться не можешь, а туда же: меня поучаешь.

— Так это ж я от своих мужиков отказываюсь, а не они от меня! Понимать же надо разницу! Я тебе говорю: не надо ждать милостей от природы, надо брать их самой голыми руками.

— Милости?

— Да не милости, а мужиков! Не надо ждать, пока кто-нибудь на тебя обратит внимание. Выбери сама подходящего мужичка и начни на него атаку.

— Нет, Наташка, я так не умею, — покачала головой Лера.

— Сумеешь, коли припрет… А тебя, по-моему, давно приперло. И выбирать надо не таких красавчиков, как все твои Ромочки с Димочками, а нормальных и надежных, чтобы не ты их облизывала, а они тебя.

— Ну и где же ты мне посоветуешь таких искать?

— Не в нашем отделе, это уж точно! И не в Эрмитаже с Русским музеем! Не поленись — сходи на производство. Там на станках такие отличные ребята работают: нипочем от себя потом не отдерешь. Ноги тебе мыть будут и воду пить!

— И о чем же я, Наташка, с ними говорить буду? О фрезерных и сверлильных станках?

— Ну и поговоришь — не развалишься. Инженер ты или кто?

— Мне же неинтересно о станках!

— А совместная счастливая жизнь, милая моя, в том и заключается, чтобы говорить с мужем, например, о прелестях подледного лова рыбы, хотя на самом деле очень хочется переломить его чертовы удочки об колено.

— И ты, что ж, говоришь о подледном лове? — удивилась Лера.

— Представь себе, — довольно грустно ответила ей Наташка.

После разговора с подругой Лера надолго задумалась. Нет, она не Наташка. У нее такой вариант не пройдет. Ее мужчины не ловили рыбу зимой из-подо льда, но она всегда старалась жить их интересами. Однако ничего хорошего из ее растворения в их интересах не вышло, их это только раздражало. Не права Наташка. Имеется какой-то другой секрет счастливой совместной жизни с мужчиной. Видно, и подруга о нем не догадывается, иначе не разводилась бы как ненормальная.

На ловлю подходящих мужчин не из-подо льда, а от фрезерно-сверлильных станков Лера так и не пошла. Не потому, что уж вовсе не надеялась кого-то достойного там отловить, а потому, что совершенно неожиданно опять сама попалась в сети. Поскольку вариант с сокрытием собственных чувств был уже пройден, Лера решила им, то есть сокрытием, больше не утруждаться, а наоборот, отпустила себя на волю. Она будет любить и вести себя так, как ей подсказывает сердце. А если этот человек тоже от нее откажется, значит, судьба у нее, Леры, такая. Надо принимать ее подарки с радостью, а удары — со стойкостью и гордо поднятой головой.

Исходя из принятого решения и подчиняясь только велению собственного сердца, Лера влюбилась в Андрея Шаповалова (очередной раз до умопомрачения) и не стала от него ничего скрывать. Ей даже казалось, что слово «влюбилась» несколько неточно обозначает ее чувства к нему. Она полюбила. Да, смертельно! Ей хотелось верить, что и он ее любит с той же силой. Лера собиралась за него замуж. Андрей, правда, руку и сердце ей не предлагал, но она очень надеялась, что предложит… не сегодня завтра. И вот тебе на… Он не звонил несколько дней, хотя обещал позвонить еще в прошлый понедельник. На дворе был уже четверг, а телефон вызывающе молчал. Лера не выдержала и позвонила Шаповалову сама. Андрей покряхтел в трубку, как дряхлый дед, и сказал:

— Прости, что так получилось, но я полюбил другую женщину…

Лера хотела уточнить, насколько сильно он полюбил и что это за женщина, но Андрей уже положил трубку. Она снова набрала его номер, но он больше трубку не снял. До чего же все-таки отвратительная штука — АОН… Лера позвонила на мобильник, но Шаповалов, видимо, предусмотрительно выключил и его.

Конечно, Лера уже заметила, что начала иногда раздражать Андрея. А если честно, то не иногда, а довольно часто. Более того, его раздражение давно перестало быть стабильным. Оно, как и в предыдущих случаях, стало расти прямо пропорционально силе проявления любви с ее стороны. Андрей в отличие от других мужчин Леры подобрал ей прозвище — называл ее Душечкой. Эта чеховская героиня была ему ненавистна, будто являлась воплощением женского зла. «Мы с Ванечкой… мы с Васечкой…» — раздраженно цедил сквозь зубы Андрей, когда Лера сообщала по телефону Наташке, что они с Андрюшей непременно будут на ее дне рождения.

— А что, мне надо было сказать, что я приеду одна? — допытывалась у него Лера.

Андрей кривился и зло отвечал:

— Ну почему непременно надо произносить: «Мы с Андрюшей…»? Неужели нельзя просто сказать: «Мы придем» — и все? Местоимение «мы» говорит само за себя!

— Тебе неприятно собственное имя?

— Мне неприятно, что ты квохчешь над моим именем, как курица! И вообще, меня злит, когда ты твердишь прописные истины, вроде того, что «Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес и сено»!

— Андрей, тебе надо поменьше читать Чехова.

— Да этот Чехов у меня вот где! — отвечал он и резко проводил ребром ладони по шее.

Теперь Андрей Шаповалов полюбил другую. Видимо, как Дима, молоденькую и хорошенькую, вроде Любочки из планового отдела. Интересно, с героиней какого классика он сравнивает свою новую возлюбленную? А может быть, ему нравятся не столько молоденькие, сколько демонические женщины… роковые… независимые и раскрепощенные… Эти женщины в ответ на приглашение наверняка говорят подруге: «Приду и, может быть, захвачу с собой кое-кого…» В общем, не «Мы с Ванечкой… мы с Васечкой…», а я кое с кем.

На следующий же день Лера увидела Андрея на Невском проспекте с его новой женщиной. Они молча шли под руку, будто семейная пара на заслуженном отдыхе, будто бы уже давным-давно наговорились на сто лет вперед. Женщина была не слишком юной. Лет тридцати. В ней не было ничего инфернально-рокового: очень светлая блондинка с незапоминающимся, невыразительным лицом в сером пальто колокольчиком. Лера еле донесла свои слезы до дома. Они полились из глаз неудержимым потоком, стоило ей только выйти из лифта и зафиксировать взглядом пустую лестничную площадку. Когда никто не видит, плакать можно. Особенно сладко плакать в пустой квартире, где никто не беспокоит. Где пусто. Где остались Андреева зубная щетка, его же разношенные шлепанцы-вьетнамки и куча газет на журнальном столике.

И чем же эта женщина лучше ее, Леры? Шаповалов на деле оказался любителем блондинок? Конечно, Лерины волосы по сравнению с кудрями той женщины слишком темные, но зато длиннее и явно более густы. Да и пальто… Лера никогда не надела бы такое ужасное пальто вне всякой моды. Она, Лера, сейчас, поздней осенью, носит стильную замшевую курточку, отороченную черным каракулем, и такую же шапочку, выполненную в форме колониального шлема. И губы она красит не блекло-розовой помадой, а ярко-красной, что здорово смотрится на фоне черного меха.

Стоило Лере подумать о красном на фоне черного, как сердце у нее дрогнуло и из глаз с новой силой полились слезы. Она вдруг поняла, что Андрей действительно полюбил ту женщину, а в нее, Леру, был всего лишь влюблен. То есть не столько даже в саму Леру, сколько в ее яркость и стильность. А вот блеклогубую блондинку он полюбил. Похоже, его абсолютно не заботит, что ее пальто давно вышло из моды, а на голове — нечто вроде перманента, подобного тому, который до сих пор регулярно делает себе Лерина мама. Вполне возможно, что новая женщина тоже говорит: «Мы с Андрюшей…», но это его нисколько не раздражает, а наоборот, приятно. Может быть, он и сам теперь говорит: «Мы с Таней…» Или с Олей… Или с Людмилой… Интересно, как ее зовут? Хорошо бы Феодулией или Пистимеей…

На носу были выходные, которые Лера впервые за полтора года должна была провести без Андрея. Два дня полного одиночества настолько страшили ее, что в пятницу после работы она зашла в театральную кассу и взяла билет на первый же попавшийся спектакль. Лера тут же у кассы забыла его название, потому что важным был не сам спектакль, а возможность провести субботний вечер в большом коллективе.

Утром Лера поднялась с постели как могла позднее, вяло позавтракала и занялась собой. Она собиралась в театр так, как стоило бы собираться на бал, от успеха на котором зависела бы вся оставшаяся жизнь. Для начала она довольно долго расслаблялась в ванне, добавив в воду душистое лавандовое масло, потом сделала питательную маску на лицо и декольте, хотя вовсе не собиралась открывать плечи и сильно обнажать грудь. Затем маникюр был сделан, а также и педикюр. Так… заодно…

Когда лак высох, Лера решила, что пришла пора пообедать. Есть ей совершенно не хотелось, но обедом можно было убить еще около часа, если не торопиться и делать на каждый кусок не меньше двадцати жевательных движений. С трудом влив в себя тарелку куриного супчика, в котором особенно нечего было жевать, Лера поняла, что часа за едой не протянет. Убрав обратно в холодильник масло и сыр, к которым так и не смогла притронуться, она принялась за прическу. Для театра подходил парадный вариант, и Лера завила длинные густые волосы в крутые крупные кольца. После этого пора было переходить к лицу, и она перешла. На веки положила серебристые перламутровые тени, на нижние — темно-серые, растушеванные так, будто ресницы отбрасывают густую тень. На кожу — бежевый тон, на скулы — чуть-чуть румян в тон винно-красным блестящим губам, на которые Лера всегда делала главный акцент.

Теперь украшения. К серебристым теням и перламутру маникюра — только серебро. В качестве контраста к круто завитым кудрям — гладкие удлиненные пластинки серег. Такой же перстень, с длинной гладкой серебряной пластинкой, в углу которой сверкает крохотный фианитик, граненный под бриллиант. На запястья — три серебряных браслета: два на правую руку и один на левую.

Ничего, кроме черных брюк, Лера не носила, а потому главным в ее одежде всегда был верх. В театр она решила надеть маленькую узкую и тоже черную блузочку, обтягивающую ее, как корсет. Сверху она задрапируется черно-красным палантином, заколов его у плеча серебряной заколкой, составляющей с серьгами и перстнем единый гарнитур. Дополнят образ сапоги на высоченной шпильке и узкая сумочка-ридикюль на длинном тонком ремешке.

Лера уже была абсолютно готова на выход, а до спектакля оставалось еще целых два с половиной часа. Можно, правда, идти нога за ногу, посетить по пути пару торговых точек с одеждой и парфюмерией, потом поторчать на остановке возле киоска с яркими журналами, пропустив несколько троллейбусов, которые идут к метро… Да, пожалуй, она так и сделает. Не нервничать же дома!

Лера надела свою замшевую курточку, вместо каракулевого шлема накинула на голову черно-красный палантин, которым в театре красиво задрапирует плечи, и вышла из дома. Она, как и планировала, зашла в магазин модной одежды и даже присмотрела себе джемперок, который можно будет купить с получки. В парфюмерном магазине купила тюбик ярко-красной помады, поскольку старая была уже ополовинена. На троллейбусной остановке Лера с пристрастием осмотрела обложки всех глянцевых журналов, выставленных в витринах киоска периодической печати, очередной раз подивилась идиотизму рекламных слоганов и действительно пропустила несколько троллейбусов. И все же, как ни старалась, появилась в Александринке аж за сорок минут до начала спектакля. Так и не удосужившись узнать название спектакля, Лера, которая наконец по-настоящему проголодалась, сразу прошла в буфет, где заказала себе три бутерброда с красной рыбой, пирожное и два кофе. Еды как раз на сорок минут, если откусывать маленькими кусочками, просчитывать жевательные движения и при этом еще разглядывать зал кафе и его посетителей.

Когда один бутерброд был съеден, напротив Леры, даже не спросив ее разрешения, плюхнулся молодой мужчина в спортивной куртке, которая абсолютно не вязалась с интерьером только что отремонтированной Александринки и с изящным прикидом соседки по столику. Он громко шмякнул о столешницу бутылкой с пивом и пустым стаканом с толстым дном. Взглядом, пустым, как этот стакан, он окинул Леру, потом налил себе густо пенящийся напиток и залпом выпил его. Второй стакан он опустошил еще быстрее, чем первый. Лера с удивлением смотрела на дергающийся кадык мужчины. По ее мнению, так жадно пить можно только после утомительного многодневного перехода по пустынным барханам.