Пока Кира с сыном находились в роддоме, мы с Катей приготовили все нужное ребенку — от пеленок до коляски. Когда же привез домой маму с дитем, принялись хлопотать с ними. Сменили пеленку с подгузниками, пока Кира кормила грудью малыша, Катя состряпала ей самой полдник, а потом взялась за стирку. В последующем она приняла на себя все выпавшие заботы, я по вечерам после работы помогал ей с частью из них — гладил пеленки, купал сына в ванночке, нянчился с ним. Дали возможность Кире набраться сил после родов, потом она уже сама занималась Севой, так назвала сына — в честь своего отца. Выходила с ним из дома — сначала во дворе, а после в коляске уже на улице. В выходные дни гуляли с малышом вместе, но в гости ни кому не отправлялись — Кира посчитала, что в первые месяцы ребенка никому показывать нельзя. Кроме нас, разрешила только бабушкам посмотреть внука, а те старались почаще навещать нас и повозиться с дитем.

Материнская любовь приняла у Киры болезненный характер — избыточный, на мой взгляд, даже для первенца. Не сводила глаз с сына, никак не могла налюбоваться им, раз за разом целовала от макушки до пяток. Стоило малышу заплакать или закряхтеть — тут же бросала все и неслась к нему, а любой чих воспринимала как повод для тревоги, даже паники. Ревновала нас к ребенку, особенно Катю. Не успевала та взять Севу на руки, как под любым предлогом забирала его — давала грудь или сама нянчилась. Да и с бабушками также, долго не выдерживала их возню с малышом, отнимала едва ли не силой. Я как-то завел с женой разговор о ее чрезмерной опеке сына:

— Кира, извини, но мне кажется, что ты перебарщиваешь с заботой о Севе. Боюсь, что можешь избаловать сына, твоя любовь к нему становится просто неразумной, слепой.

Наверное, мои слова обидели жену — она вскинулась, увидел на ее лице недовольство, даже злость, как будто оскорбил ее материнские чувства:

— Я люблю сына, как хочу! Это ты, Сережа, не любишь Севу. Я же вижу, как ты относишься к нему — лишний раз не улыбнешься, не поиграешься с ним. Даже на руки редко берешь!

Молчал, слова Киры рвали мою душу обидой — ведь это неправда, что я не люблю сына! Не так самозабвенно, как она сама, но тем не менее — малыш вошел в мое сердце, вызывал нежность и радость, желание приласкать его, заботиться о нем. То, что не часто показывал другим, жене тоже, свои чувства к сыну, она поняла превратно, теперь высказала свое обвинение. Доказывать ей обратное не стал — словами ведь ее не переубедить, только сказал три слова: — Кира, ты ошибаешься…

Случившаяся между нами размолвка не прошла бесследно — Кира отдалилась от меня, перестала разговаривать. Только с большей неистовостью обратила любовь на сына — тормошила его своими ласками, держала на руках и прижимала к себе, даже когда ребенок спал. Когда же тот просыпался с плачем — давала грудь, и так раз за разом. Малыш стал беспокойным, ночами не давал спать, а от него и Кира потеряла покой и совсем еще недавнее счастье — слышал, как она у себя в спальне тихо плакала. На мои попытки переговорить, поддержать ее не отвечала, просто отворачивалась.

Глава 13

На втором месяце сын перенес острую диарею — жидкий стул после каждого кормления, поднялась температура. Вечером, когда я вернулся с работы, Кира сама подошла ко мне, с заметным беспокойством попросила:

— Сережа, посмотри, пожалуйста, Севу. У него понос — сегодня уже третий раз пачкает пеленки. И весь горячий, все время плачет.

Не стал откладывать ни минуты, помыл руки и поднялся к малышу. Он спал, беспокойно ворочаясь. Не стал будить, только коснулся губами лобика — явно почувствовал идущий от него жар. Сказал стоящей рядом жене, следившей с волнением за мной:

— Кира, распеленай Севу — надо сбить температуру.

Когда сын остался в одной распашонке, посмотрел в первую очередь кишечный тракт. Патологии в нем, чего особо опасался, не обнаружил, только дисбактериоз. После более детально стал искать его причину, сравнивал состояние с известными мне из курса педиатрии нарушениями. По всем признакам выходило, что у сына синдром раздраженного кишечника. Заболевание само по себе не опасное, но все же требует серьезного лечения в условиях клиники из-за обезвоживания организма. Своей энергетикой подпитал больной орган, чуть улучшив его работу, а также общий тонус. На более серьезное вмешательство не решился, хотя чувствовал, что оно мне по силам. Рисковать сыном, даже в самом минимуме, не видел необходимости — можно справиться обычным лечением в стационаре.

Высказал свое мнение жене, стараясь как-то успокоить ее:

— У Севы дисбактериоз кишечника. Не волнуйся, он не опасен, но все же лучше лечить в больнице. Собери сына, да и сама тоже, повезу вас в детскую клинику.

Выгнал из гаража свою Ниву, после помог жене упаковать вещи — набрала их на две большие сумки. В приемном покое нас продержали больше часа, пока провели все анализы, подтвердившие мой диагноз. Подождал еще, пока Кира с сыном устроились в палате, забрал у нее лишние вещи и одежду. Отправился домой, оставив жену в более-менее спокойном состоянии — все же у нее доверие к врачам большее, чем ко мне, студенту-недоучке, пусть и с какими-то способностями, не совсем ей понятными. Та же Катя ценила мои таланты намного выше, да и на себе испытала их, так что с ней у меня складывались вполне доверительные отношения во всем, что нельзя было сказать о нас с Кирой.

Жена с сыном пробыли в грудничковом отделении две недели. Все это время малыша продержали под капельницей, пока не нормализовалась работа кишечника. Как и прежде в роддоме, я навещал их каждое утро — приносил передачу, выслушивал от Киры новости за минувший день, о состоянии сына. За эти дни она как-то смягчилась ко мне — раскрывала изболевшую душу, выговариваясь о своих страхах и переживаниях. Успокаивал ее, объяснял проводимые сыну процедуры, предстоящий ход лечения. Беспокойство за малыша сблизило нас, но я видел, что, кроме как о нем, общих интересов у нас нет — Кира даже не спрашивала о моих делах, о доме, Кате. Понимал, что сейчас для нее главное — лечение Севы, все другое ее нисколько не заботило. Но и прежде, еще до болезни ребенка, круг интересов жены замыкался на нем, она просто выключилась из остальной жизни.

Наверное, врачи объяснили Кире, а может быть, она сама поняла, что чрезмерной опекой спровоцировала болезнь — ребенку нужен нормальный режим кормления и сна, а жена в своей прихоти его нарушила. После выписки из больницы вела более сдержанно, лишний раз не тормошила сына. Я уже не заводил с ней какие-то разговоры об уходе за малышом — все равно поступит по-своему, останутся только лишние обиды и недовольство. Надеялся, что со временем ее безрассудная любовь к сыну остынет, станет более вменяемой.

Сам же каждый вечер осматривал Севу — случившееся с ним послужило мне уроком, больше не стал полагаться на Киру, что она проследит. Хотя никаких рецидивов не наблюдал, но для профилактики добавлял ему сил, подправлял общее состояние и эмоциональный фон. Так что сын стал гораздо спокойнее, крепче спал, ел также с большим аппетитом.

Подошло время летней сессии. Началась она как обычно — подготовился к первому экзамену по инфекционным болезням, проштудировал еще раз конспекты и спокойно отправился сдавать его. А уже в аудитории преподаватель огорошил меня новостью, заявил, что я в списке недопущенных. Почему, за что — неизвестно. Посоветовал обратиться в деканат — список ему передали оттуда. Услышанное стало для меня, как гром среди ясного неба — за пять лет учебы такое случилось в первый раз.

Никогда, даже в самое трудное время на третьем курсе, когда меня оставила Кира, я не пропускал занятия, во всяком случае, настолько, чтобы из-за пропусков не допустили к экзаменам. Конечно, если не считать мое пребывание в клинике института психологии, СИЗО или командировку на Филиппины, но на них у меня были нужные справки. Вовремя сдавал контрольные и курсовые работы, зачеты, так что об академической задолженности также не могло быть и речи. В недоумении гадал, пока шел в деканат — что же случилось?

На мой вопрос секретарь декана ответила:

— У тебя, Максимов, задолженность по онкологии — не сдал зачет.

Как же так, ведь преподавательница по этому предмету мне сказала, что выставит зачет автоматом за статью к межвузовскому конкурсу студенческих работ! Еще зимой я написал ее на тему ранней диагностики раковых образований и передал Коноваловой, старшему преподавателю кафедры онкологии. Она, кстати, сама предложила мне написать статью, когда на одном из ее семинаров привел некоторые сведения по данной теме из своей практики. Мою работу одобрила, только сказала, что нужна небольшая редакция, но она сама ею займется. Пообещала принять как зачетную, оформление и отправку на конкурс также приняла на себя. Что случилось дальше со статьей — мне не рассказывала, да я ею особо не интересовался, меня больше занимала работа в лаборатории и клиниках.

Не стал объяснять эти подробности секретарю, отправился на кафедру к Коноваловой. Там ее не застал, мне сказали, что она будет завтра. На следующее утро прождал преподавательницу у кафедры, пришла почти перед самым обедом. Приняла меня с видимым недовольством, не совсем понятным — ко мне она вроде благоволила, шел среди лучших студентов. Объяснил, что меня не допустили к экзаменам из-за зачета по ее предмету, напомнил о данном ею обещании. Подумав немного, как будто вспоминая, ответила:

— Твою статью, Максимов, ученый совет не принял, посчитал псевдонаучной — биополе, аура, какие-то ее оттенки, связанные с различными формами патологий. Зачесть ее я не могу, так что подготовься — через неделю придешь сдавать зачет.

Почему же она раньше мне сказала, даже если так? — этот вопрос я не стал задавать, только попросил принять раньше — готов сдавать хоть сейчас.

— Мне некогда, — услышал ответ, — не раньше, чем во вторник.

— Ираида Петровна, но у меня к тому времени пройдут уже два экзамена! Разрешите хотя бы послезавтра.

— Хорошо, пойду тебе навстречу — придешь к пяти часам.

— Извините, Ираида Петровна, в это время я должен быть на работе. Можно с утра?

— Не собираюсь подстраиваться под твои условия, Максимов. Придешь, как я сказала.

Пришлось согласиться, с тем и отправился на работу. Сдал зачет в назначенный день, но немалым трудом — задавала вопросы битый час, по всему курсу. У меня сложило впечатление, что Коновалова пыталась меня завалить, но в конце концов сдалась — я отвечал на все вопросы как по писанному, без каких-либо сомнений и мямливания. С видимой неохотой подписала направление в деканат о сдаче задолженности. Я же рад был и тому, поспешил к секретарю за допуском к экзаменам. Так что сессия для меня продлилась на неделю — сдавал пропущенный экзамен.

Позже, где-то через месяц, увидел в одном из научно-популярных журналов в рубрике нетрадиционного лечения статью «Диагностика рака — новые реальности» за авторством Коноваловой. Она почти слово в слово повторяла мою статью, разве что под другим названием. Вначале даже не поверил глазам — не мог представить, что солидная дама, кандидат медицинских наук, уважаемая среди коллег и внушающая студентам почтение, могла пойти на прямое воровство чужой работы. И было бы из-за чего — я сам не придавал особого значения своему труду, считал его рядовым на фоне гораздо более важных исследований ментальной энергии и операций с ее помощью.

Для меня не составляла тайны частая практика примазывания маститых ученых соавторами к работам менее известных, но плодовитых на открытия коллег. Далеко ходить бы не пришлось — в нашем институте, где я работал, такая картина не являлась редкостью. Но чтобы подобным образом, беззастенчиво обманывая, полностью присвоить себе чужой труд — с таким еще не сталкивался. Да, выходит, я плохо представлял меру человеческой низости от респектабельной с виду дамы, так что получил еще один урок от жизни — не стоит доверять внешнему антуражу кого-либо, надо научиться видеть суть каждого.

Так нужно подходить и к тем, кого называют сливками общества и с кем мне приходилось сталкиваться — в окружении родителей и братьев Киры, в институте, других местах. Кто же из них действительно заслуживает уважения — не мог ответить определенно. Очень возможно, что мизер, сам я наверняка никого не мог назвать таким. Хотя и знакомство с высшим кругом у меня складывалось шапочное, ни с кем близко не сошелся. Не лебезил перед ними, но сохранял в общении с ними видимость учтивости или почтительности. Впрочем, так я держался и с другими, старше меня по возрасту или положению, включая преподавателей. До недавних пор считал подобное отношение разумным, теперь же стал более осторожным в оценке их достоинства.

С наступлением лета каждый выходной день выезжал с семьей за город. Сева уже различал обстановку вокруг, сам просился на улицу — это видел по его довольному личику и агуканью, когда выходил с ним из дома. Да и Кире требовалась смена окружения, сидеть все время в четырех стенах ей стало в тягость. Не выручали прогулки с малышом по улице — не обычные вначале, вскоре встали рутиной. Вслух не высказывала тоску, напротив, своим видом показывала, что у нее все хорошо, главное — сын здоров и развивается нормально. Но после первой же поездки в горное урочище заметно оживилась, как будто набралась там новой силы и бодрости.