Теперь те оперативные работы, которые поручал мне наставник, вел именно таким образом, почти без использования хирургического инструмента. Только изредка, когда считал более рациональным, брался за скальпель или пинцет, но и тогда перемеживал с манипуляцией полем. Начальное любопытство у коллег сменилось более сдержанным наблюдением — так что излишнее внимание не отвлекало нас от своей работы. Правда, нагрузки на других врачей бригады выпало гораздо меньше, чем при обычных наших операциях, но они не расслаблялись, оставались наготове. У меня редко, но все же случались неудачи — как было с выправлением паховой грыжи и заворотом кишок, мне на помощь приходил Ярославцев. С опытом их становилось все меньше, как правило, справлялся сам, даже в сложных операциях.

Ни в больнице, ни в институте не афишировали мои операции — посчитали их экспериментальными, наработкой клинической практики. Но слух о них постепенно пошел среди медицинского персонала других клиник — время от времени к нам наведывались гости, чтобы своими глазами увидеть невероятные вещи. Да и среди больных они вызывали прямой интерес, кое-кто из них вызвался сам пройти оперативную процедуру у меня. И таких становилось все больше — наверное, наслушались небылиц, приукрашенных историй от моих прежних пациентов. Сам я к большинству недугов не был готов — практика у меня все же небольшая, но с помощью Ярославцева их круг расширялся. Тому способствовало больничное руководство — шло навстречу важным людям, пожелавшим оперировать своих близких именно у меня. Так постепенно росла моя слава, я уже становился в городе известным врачом, пользующимся спросом если не в элитных кругах, то приближенных к ним.

Глава 15

В сентябре поступил в аспирантуру нашего института. Вступительные испытания, как и предполагал Мельник, стали больше формальностью. Приемная комиссия по основной специальности — в ее состав вошел и мой руководитель, — задала пару несложных вопросов и этим ограничилась. Экзамены по предметам кандидатского минимума — иностранному языку, истории и философии — также прошли без затруднений, к ним я подготовился более основательно. Дальнейшая учеба шла по подготовленной Мельником и утвержденной ученым советом программе. Тему будущей кандидатской диссертации мы выбрали связанную с моей нынешней работой — ментальными процедурами хирургического характера, научное руководство принял на себя Мельник.

После каждой операции я составлял подробный отчет со всеми деталями — от описания начального состояния пациентов, их патологии до характеристики применяемой модификации поля. Постепенно набиралась база данных с демонстрационными видеоматериалами. Ее разбор и анализ помогали мне самому систематизировать накопленный опыт, лучше подготовиться и проводить аналогичные операции. По моим записям учились и другие менталисты — кроме Саши и Лены способности к оперированию ментальным полем выявились еще у троих из моей учебной группы. С разрешения Ярославцева, допустившего их в операционную, они наблюдали за ходом моей работы. После в ординаторской проводил им подробный разбор своих действий по снятому фильму, показывал в ментальном плане манипуляции с полем.

До самостоятельных операций учеников дело не дошло — ни мой наставник, ни я на такое пойти не могли, не столько из-за инструкций, а больше их неготовности, прежде всего психологической. Один из моих учеников также, как и я, проходил ординатуру, правда, по другой специальности — кардиологии, к хирургии же особой тяги не испытывал. Планировал применять свои способности именно по своему профилю. Более серьезное намерение заняться ментальными операциями выразила Лена, на следующий год — после окончания института и поступления в ординатуру на хирурга, собиралась приступить к такой практике. Заручилась согласием Ярославцева принять ее в нашу бригаду вторым ассистентом, а сейчас при каждой возможности приходила в нашу смену на операции.

Первую статью о работе ментальным полем в хирургической практике подготовил в конце года. В ней дал анализ проведенных к тому времени операций, привел самые важные на мой взгляд исходные материалы и наблюдения, дал свои выводы. Работа получилась объемная, с детальным разбором и иллюстрациями. Мельник не стал сокращать ее, в таком виде и отправили в различные издания нашего профиля, среди них и американского биофизического общества. Вскоре, после ее первой публикации в межведомственном сборнике, пошли отзывы как от научных учреждений, так и медицинских институтов и клиник. Их реакция оказалась намного живее, чем на статью о нашем открытии. Сомнений в существование ментальной энергии в них не высказывалось — по-видимому, уже свыклись с этим нововведением в современную биофизическую науку.

Больший же спор вызвал сам факт наших операции над больными — как же можно на живых людях испытывать еще не изученное достаточно явление, без долгих исследований на лабораторных объектах? Высказывались обвинения в бесчеловечности, даже преступности подобных вмешательств. Но и находились выступления в нашу защиту — ведь когда-то все равно надо начинать работать с больными. Нет ничего плохого, если с достаточными мерами предосторожности помогли людям, причем с таким обнадеживающими результатами, превосходящими традиционные операции. Для проверки выраженных в открытой печати суждений и установления правомерности наших действий Минздрав направил к нам представительную комиссию с привлечением ученых-медиков.

Она работала в больнице почти две недели — ее сотрудники наблюдали за операциями, изучали документацию — как мои отчеты, так и отделения, расспрашивали врачей и больных, проследили состояние наших прежних пациентов. Итогом инспекции стало пространное заключение на нескольких листах, с которым ознакомили руководство больницы и нас — непосредственных исполнителей нашумевших операций. Мы опасались разгромного приговора комиссии, вплоть до прямого запрета, но обошлось. Хотя и отметили в выводах несколько замечаний с порядком допуска посторонних, проведения с ними инструктажа о мерах безопасности и стерильности, другие незначительные нарушения, но в целом они подтвердили эффективность и надлежащую организацию самих операций.

Признание официальной медицины привлекло к ментальной практике новых сторонников и последователей, пожелавших изучить и перенять наш опыт. К нам приезжали учиться ученые и врачи из других городов, представители научных и лечебных учреждений. Для них руководство больницы и института психологии организовали специальный учебный центр. Вели занятия вместе со мной мои первые ученики — демонстрировали на семинарах обучающие видеофильмы с комментариями каждого действия, проводили тренировки по развитию нужных способностей, видению и манипулированию ментальной энергией. На моих операциях слушатели курсов проходили реальную практику ее применения, пока только наблюдая за моей работой. Но уже продумывались варианты с прямым их участием в оперативном вмешательстве.

В начале мая стал дважды отцом — Кира родила кроху-дочку. Перенесла вторую беременность гораздо легче и спокойнее, чем с Севой. Не переживала так сильно, занималась домашними и своими делами без излишнего страха, что они могут навредить будущему ребенку. Да и с первенцем как-то угомонилась, не тряслась над ним по любому поводу. В положенный срок у жены начались схватки. Я в этот день отдыхал дома после ночной смены, так что без промедления отвез ее в роддом. Не стал дожидаться, пока Кира разродится, вернулся домой присматривать за сыном. Только поздним вечером, когда вернулась с работы Катя, оставил ей Севу и отправился караулить жену. Не успел войти в приемный покой, как мне выдали новость — Кира только что родила. Роды прошли без осложнений, мама и дочь сейчас в порядке.

Сам я так и думал, что у жены не должно возникнуть трудностей. Но все равно, беспокойство оставалось, не находил себе места, пока дожидался Катю. Теперь же, услышав от дежурной медсестры добрую весть, обрадовался за Киру и вздохнул с облегчением. Написал записку для супруги, передал медсестре с приготовленными Катей гостинцами и уже со спокойной душой отправился домой. Последующие дни прошли в хлопотах к встрече Киры с ребенком. Мне помогала Катя, она отпросилась на эти дни, пока жена находилась в больнице. Смотрела за Севой, когда я навещал роженицу, отрабатывал смену, сама ездила за нужными принадлежностями для новорожденной. Что-то осталось от старшего сына, взяли еще пеленок, подгузников и других мелочей, еще то, что заказала нам Кира.

На выписке держал на руках дочь и млел от нежности к этому крохотному созданию. Сам не ожидал от себя такой душевной слабости, расчувствовался, глядя на спящую малышку. Уже дома, когда перепеленали ее, а жена покормила грудью, принял на руки дочь и ходил с ней по комнате, пока она не заснула. С сыном прежде подобного душевного размягчения я не испытывал. Наверное, тогда еще у меня не проснулась отцовская привязанность, она пришла позже, когда сын немного подрос и я больше стал с ним проводить времени. А сейчас, когда держал на руках пахнущую молоком и каким-то особо родным духом малышку, проявилась в самом нежном виде. Кира заметила своим материнским сердцем мои чувства к крохе, не преминула высказаться:

— Сережа, ты прямо таешь от дочи! Смотри, не избалуй ее, а то подрастет немного и будет вертеть тобой. А ты не сможешь отказать ей ни в чем!

Конечно, жена говорила не всерьез, в ее довольном тоне не чувствовалось какого-либо осуждения. Напротив, она радовалась такому чувству, сродному тому, что она сама испытывала к ребенку. Маша, такое имя дала дочери еще в роддоме, связала нас общим переживанием и заботой, как и Сева. Дети объединили нас в одну семью, даже если в остальном у нас с Кирой общих интересов и взглядов почти и не осталось. Теперь, когда меня дома ждали два маленьких родных сердца, тянулся душой к ним, в свободную минуту вспоминал о них и все заботы отступали в сторону. Больше внимания и заботы отдавал дочери, но старался не обделять ими сына. Сева сам тянулся к сестренке, по-видимому, ему нравилось ухаживать за малышкой.

Казалось, откуда мог бы знать двухлетний карапуз, что нужно крохе. Но он как-то чувствовал — стоило Маше закряхтеть или ворочаться, как тут же подходил к ней, подавал игрушки или соску, разговаривал, а она в ответ радостно угукала. Дочь росла, уже стала различать нас и как-то особенно потянулась именно к Севе. Мне казалось — больше, чем ко мне или матери. Иной раз Кира оставляла детей одних ненадолго, поручая сыну присматривать за сестренкой. Тот же не отходил от нее, играясь и забавляясь. Настолько увлекались общей игрой, что не замечали возвращения матери. А когда летом стали выезжать на отдых за город, то забав им добавилось — вместе перебирали листочки, возились с букашками и жучками или барахтались в прибрежной воде на озере.

Настал срок, когда мне пришлось решать в своей семье с данным более четырех лет назад обещанием. Катя перешла на последний курс университета и напомнила о нем и нашем намерении пожениться. Откладывать больше с ним она не захотела — ей уже пошел двадцать третий год, пожелала своего женского счастья. Видел, как она иной раз глядела с тоской на наших с Кирой детей — наверное, представляла вместо них своих, еще не родившихся. Баловала малышей новыми игрушками, игралась ими со старшим, возилась с младшей, изливая на них будущую материнскую любовь. Кира же ревновала ее, правда, не столь явно, как после рождения Севы. То, что ей не совсем приятно, как дети тянутся к Кате, отзываются на ее ласки и подарки, не составляло для меня тайны, но вида она не подавала.

Разговор с Кирой о разводе, пусть и формальном, вышел трудным. Она вначале застыла от моих слов, как будто не могла поверить им — ведь между нами нет разлада, почему же надо разводиться? На упоминание прежней договоренности расплакалась, после заявила, что развода не даст, прежде всего, из-за наших детей:

— Как же так, Сережа, ты же любишь их! Почему же ты должен уйти от нас, оставив детей без отца? Пусть она уходит, эта разлучница!

Мои увещевания, что никуда я от них не ухожу, все останется по прежнему, только формально перестанем быть мужем и женой — Киру не успокоили. Она как-будто забыла, на каких условиях мы поженились, предъявила мне ультиматум, шантажируя детьми:

— Катя с нами больше жить не будет, пусть уходит. Если ты без нее не можешь, то уходи с ней. Но учти, детей тебе не дам, не разрешу даже видеться с ними. Так что забудь, что они у тебя есть. Выбирай — или останешься с нами, или уйдешь со своей ненаглядной босячкой!

То, что после такого разговора жить с Кирой невозможно — для меня не составляло вопроса, но я терял детей и эта мысль рвала сердце острой болью. Минуту сидел молча, закрыв глаза, пока не переборол немалым усилием воли эту боль, заставил себя забыть о ней. После высказал свое решение спокойным тоном, насколько он мне дался: