Юлия Динэра - Ты мой трофей

Максим вошел, когда я лениво развешивала новые платья и костюмы, которые, все еще, не понимала, для чего мне нужны.

– Почему ты еще не готова, русалочка?

– Я плохо себя чувствую.

Сволочь. Не отменил. Я не собираюсь идти туда и смотреть, как они препираются друг с другом и провоцируют.

– И?

– Я плохо себя чувствую. – Повторила я, закрывая шкаф. Обернулась. Выглядела я и правда не очень, бессонные ночи всегда сказываются на моем лице. Да и чувствовала себя паршиво. Пусть и морально.

– Когда ты ела в последний раз? – Он шагнул ближе и заглянул мне в глаза. Я смотрела в ответ и на душе скребло так сильно, что хотелось замуроваться с головой в кокон и больше никогда не покидать его. Этот мужчина изо дня в день ведет себя, как последний человек на планете, с которым бы я стала общаться. Затем он будит меня ночью, потому что мне снился кошмар, он спрашивает, когда я ела в последний раз, приносит мне мазь от ушибов, сторонится меня по нелепым причинам. Но ничего из этого не кажется правдой. Испуган ли он тем, что произошло с Милой? Чувствует себя виноватым? Или же это просто одна из ступеней дрессировки?

– Я съела почти ведро мороженого в обед. – Пожала плечами и опустилась на краешек кровати, зажав ладони меж коленей. – Могу я спросить кое-что?

– Попробуй.

– У тебя действительно не будет проблем? Из-за того, что произошло.

– Я ведь сказал. Почему ты спрашиваешь?

Потому что я рассказала твоему брату и теперь не могу перестать думать об этом?

– Не знаю. Наверное, я просто не хочу иметь к этому никакого отношения. – Вранье.

– Ты не имеешь к этому отношение. Я же надеюсь, ты умная девочка. – Он присел рядом со мной на корточки и коснулся ладонью лица, я тут же напряглась. Его пальцы пропускали такой разряд по моему телу, что я боялась даже вздохнуть лишний раз. Как он это делал? – Я вернул тебе телефон не для того, чтобы ты болтала языком, как уличная торговка. Я могу терпеть твои выходки. Но если ты нарушишь конфиденциальность нашего договора, нам придется разговаривать по-другому.

Я сглотнула ком, и закусила внутреннюю часть щеки. Разве нельзя быть просто нормальным? Не заставлять меня чувствовать себя такой ущербной?

– Я закажу еду из ресторана. Если ты не хочешь никуда идти.

Он медленно встал, приподнимая за подбородок мое лицо, под ложечкой засосало и, я попыталась хоть как-то скрыть свою неуверенность.

– Так… Мы никуда не идем?

– Мой брат не слишком ответственный человек. – Провел большим пальцем по моему подбородку, я поджала губы. – Прогулка пошла бы тебе на пользу, но если тебе нравится сидеть взаперти, я не стану мешать.

Владислав Романович все-таки отменил этот ужасный ужин. Значит ли это, что ему пригодилась моя информация? Должно ли мне быть все равно? Да. Но я, по-прежнему, чувствую себя мерзко. Значит ли это, что его брат хотел отужинать со мной? Какой бред. Зачем пришел тогда? Может, чувствовал себя виноватым? Ага. Какая глупость. Только я об этом могла подумать.

* * *

Ужин мне принес водитель, и мне почему-то так тоскливо стало, снова взаперти с тарелкой еды и стаканом сока в руке. К слову, я никогда не парилась на счет приема еды, всегда перекусывала где-то на бегу. Когда успею. Если успею. И мне почему-то казалось, что прием полноценной пищи не должен быть в одиночестве. Хорошая еда это всегда что-то доброе. Я спросила у Богдана не голоден ли он, но тот лишь молча помотал головой. Я сделала глоток сока и уставилась на тарелку. Все не как у людей. Даже за нормальным столом поесть нельзя. Тоже мне.

Взяв еду, я спустилась на кухню. Максим сидел за большим деревянным столом, и читал что-то на планшете. Выглядел задумчиво. Услышав меня, он медленно отхлебнул кофе из чашки и приподнял на меня взгляд, отложив гаджет в сторону.

– И что ты тут делаешь?

– Пить на ночь кофе – вредно.

– Что за привычка отвечать на вопросы, которых я не задавал?

– Я думала это общая кухня.

Я пожала плечами и поставила тарелку на край стола, отодвинула стул, но присесть не успела.

– Это моя квартира.

– Тогда я поела. – Натянуто улыбнулась, с толикой ехидства, взяла тарелку и понесла к мусору.

Разумеется, он смотрел, я его взгляд, как огненный лазер на спине ощущаю. И конечно, он видел, как моя пятка скользнула по кафелю, в котором можно было собственное отражение уловить. Пошатнувшись назад, я стала хвататься руками за воздух и кое-как устояла, только вот тарелка из руки исчезла, с грохотом прокатилась по кафелю и разлетелась на мелкие части. Я замерла, но затем быстро сообразила, что нужно делать.

Присев на корточки, я стала собирать сначала крупные осколки, обмазывая пальцы в остатки ростбифа в сливочном соусе.

– Дерьмо. – Рыкнул мужчина и через секунду оказался рядом со мной. Я не поднимая головы, продолжала собирать осколки тарелки. – Отойди.

– Я все уберу.

– Отойди, говорю. – Он подхватил меня под руки, как раз в тот момент, когда я схватила один из крупных осколков и, тот впился мне в руку. Что-то треснуло во мне в этот момент, и я расхныкалась, как ребенок. Мужчина выругался себе под нос, оттащив меня в сторону, и обхватив сзади, разжал мою ладонь, отбросил в сторону осколок, хорошенько окрасившийся в алый, сжал слегка дрожащую руку в свою и повел к раковине.

Холодная вода неприятно коснулась пореза, смывая выступающую кровь, и я дернулась, мужчина от этого лишь ближе оказался ко мне. И я всхлипнула как дурочка, может, даже от этого. Он продолжал промывать мою руку, осторожно поглаживая вокруг пореза, затем завел прядь волос мне за ухо и наклонился, так что, я ощущала щекой легкую щетину и, уловила запах одеколона, смешанный с тем самым, от которого колени прогибались, и который посему я ненавидела.

– Ты просто катастрофа.

Он усадил меня за стол и вышел из кухни, вернулся быстро, но я как раз успела глаза вытереть. Какой-то влажной эластичной тканью, промокнул мою ладонь, почти не касаясь пореза, который все еще кровоточил, затем намочил ватный тампон антисептиком и приложил к руке, я громко втянула носом воздух. Вообще-то, я редко что обрабатывала себе. В детстве так и вовсе на этот счет не парилась. Счесала колено или лоб? Не проблема! И все само как-то заживало.

По итогу, на ладони красовался пластырь черного цвета. Почему он черный? Подумала я. Словно подумать больше не о чем было. Должно быть, единственная мысль, которая хоть как-то могла отвлечь от горячего дыхания, опаляющего кожу в области уха.

Я какое-то время даже глаза от стола не хотела поднимать. Не понимаю, отчего накатило. И стыдно как-то. Я чувствовала пристальный взгляд на себе, словно чего-то ожидающий, от этого даже комок в горле странный собрался. Я видела, как мужчина облокотился на край стола и сложил руки на груди, продолжая меня таранить глазами.

– И что мне с тобой делать? – В его голосе даже не было ничего осуждающего. И будто это даже не вопрос был. И будто даже не мне.

Утром я включила свой мобильник и сразу несколько сообщений высветились на экране. Я поочередно открыла их.

Настька: «Привет задница, надеюсь, ты жива (смеющийся смайлик). Взяла деньги за квартиру из твоей куртки»

И сообщение двухдневной давности, от нее же.

«Кир, хозяева попросили съехать до воскресенья, я собрала твои вещи тоже, еду к маме до осени, надеюсь, ты прочитаешь это сообщение, потому что мне некуда девать Оболтуса»

Отлично. Что значит «съехать»? – Так я и написала в ответном СМС. Ответ пришел быстро.

«Слава Богу. Завтра сможешь приехать? Я уезжаю»

«Постараюсь»

Ида: «Макаренко, ты жива? Не могу дозвониться уже который день. Дай знак».

Еще одна. Я даже улыбнулась, по-настоящему.

«Жива-жива, прости, не было времени на болтовню. Хочешь встретиться?»

«Боже, ну ты и засранка. Давай в семь, в кофейне у «Корелл клаб»

«Корелл клаб», скучаю по той дурацкой работе, как бы глупо это ни звучало. Только вот от начальства теперь тошнит.

Приняв быстрый душ, я сразу спустилась на кухню и заметила, что от вчерашнего бардака, который я устроила, ничегошеньки не осталось. Максим категорически запретил прикасаться к той разбитой тарелке, а мне лишь оставалось молча кивнуть и уйти. Должно быть, нанял кого-то, чтобы убрали. Может Богдана заставил? Кстати о водителе, тот уже тут как тут сидел на своем месте.

Максима я застала на выходе, кажется, он спешил на работу, и был необъяснимо хмурым, и даже не взглянул в мою сторону, перебирая какие-то бумаги в руках. Я спросила могу ли встретиться с подругой, ответ был коротким и положительным. Вот. Все просто. А у меня даже ладони вспотели и пульс участился.

* * *

Идка прискакала в приподнятом настроении, обняла, даже чмокнула в щеку, как будто мы лет десять не виделись. И мне даже как-то странно было, сидеть тут, как нормальный человек, пить кофе, смотреть на людей, болтать. Да вот только Идка болтала без конца. Рассказывала про Натаху, которая снова ошивается у нас в офисе. Ошибочка. У них в офисе. Все еще надеется закадрить начальника. А Владислав Романович вообще на нее теперь никак не реагирует. Мне, по правде, даже жаль ее стало. Когда тема коснулась второго брата, я как-то скукожилась, и язык ошпарила кофе, Ида, кажется, это заметила.

– Говорят, ему все семьдесят процентов акций отошли. Я конечно в это не лезу, но как-то напряженно в офисе стало. Я теперь молюсь каждое утро, чтоб меня новостью о смене власти не ошарашили.

– Ты даже не веришь в Бога.

– Ну, а вдруг? Ладно, ты-то как? Выглядишь неплохо. Шмотки крутые. Небось, фирменные? Ты уже переспала с ним, Макаренко?

– Ида!

– Что за реакция? Переспала или нет?

– Нет!

– Но хочешь? – Она подмигнула.

– Нет.

– Макаренко.

– Ида, нет. – Прошипела. – Не спрашивай ничего. Хорошо? Расскажи, как у тебя дела? От «Корелл клаб» меня тошнит.

Девушка двусмысленно взглянула и спросила:

– А почему тот мужик на нас все время пялится? Не оборачивайся только. Кира, ну ты!

Ага. Я обернулась. И помахала Богдану рукой.

– Это водитель.

– У тебя есть водитель? Макаренко, ну ты устроилась. – Она сложила руки на груди и откинулась на спинку стула.

– Он следит за мной. К тому же, это временно. Стой, а это. Мать моя женщина.

Я схватила со стола меню и прикрыла им лицо сбоку.

– Звучит жутко. Что ты делаешь?

– Жутче не бывает. Спрячься.

– Что?

– Спрячься говорю.

– Дамы. Здравствуй, Кира.

Вот блин. Его голос, как всегда был бархатным, но это ни чуточку не подкупало.

– Надо было идти в бургерную. – Бросила я Иде и, медленно убрала меню от лица, наигранно улыбаясь.

– Ида, Вы не против? – Владислав Романович отодвинул для себя стул и присел напротив, уставившись на меня.

– Что?

– Ну почему так резко, Кира, я просто.

– Не говорите, что отслеживаете телефон.

– Ну что ты, не при людях ведь. Ида, я распоряжусь, чтобы тебе выдали премию в этом месяце, если ты сейчас покинешь это прекрасное заведение.

Я посмотрела на Идку и покачала головой, та замялась и привстала.

– Мне и, правда, уже пора, Кир.

– Ида. – Процедила я.

– Созвонимся, ладно?

И ушла. Мне даже ответить было ей нечего.

– Чего Вы хотите? Я Вам все вчера написала.

– Я устал от твоего «Выканья», Кира.

– Знаете, мне тоже пора.

Я встала, чтобы уйти, но мужчина перехватил мою руку и возвысился всеми своими почти двумя метрами надо мной, я задрала голову, чтобы его видеть и сжала зубы от раздражения.

– Я могу многое тебе дать. Работу, жилье, что захочешь.

– Кажется, мы обо всем договорились.

– Ты не понимаешь.

– Чего это я не понимаю, Владислав Романович?

И тут он обхватил мое лицо руками и поцеловал меня. Крепко, настырно. Я сначала опешила, застыла, как камень, и позволила целовать себя, и только после сообразила, что вообще происходит. Мне даже было все равно, что люди, наверняка смотрели на нас. Дело было совсем не в этом. Я оттолкнула его. Он не должен был этого делать.

– Что вы себе позволяете?!

– Я говорил, что ты мне нравишься. И мы отлично сработаемся.

– И не мечтайте. – Фыркнула я и пошла прочь.

– Ты сама придешь ко мне, Кира.

Тоже мне. Индюк. Я разозлилась, и даже не на него, а на себя больше. Он шикарный мужчина по любому внешнему параметру, превосходен, рожден, чтобы с него писали картины, но и в этом вся боль. Я не хотела его целовать. Это было так, словно с собственной рукой целоваться. И меня мучал вопрос. Почему? Разве он не тот, на которого готова вешаться каждая сотрудница «Корелл клаб»? Он казался пределом мечтаний. Но это всего лишь иллюзия. Как воздушный шарик. Ткнешь иголкой и, его больше нет. Так и мужчины этого не было.