По выходным, когда не надо было идти в локерстоунскую среднюю школу, Джемма выскальзывала из дома и неслась сломя голову к морю. Спускалась по скалам, балансируя на самых носочках, крепко цепляясь за привычные серые уступы, покрытые лишайником. И с восхищением замирала, когда тропинка обрывалась небольшим песчаным пляжем. Пляж этот можно было увидеть только в отлив – в прилив вода поднималась и затапливала узкую полоску песка, подбираясь к скалам и делая берег неприступным. Джемме особенно нравилась эта обманчивость: вроде и есть пляж, а иной раз придешь, посмотришь – волны налетают на темные острые откосы и разбиваются с грохотом. Но там, глубоко под ними, все равно лежит гладкий волнистый песок и ждет своего часа… Ради этого видения, этой обманчивости Джемма была готова терпеть даже ветер, бивший ей в лицо. Ветер она просто не переносила. Иногда ей казалось, что эта неприязнь родилась еще до нее самой.

Кэтрин беспокойно вздыхала: не девчонка, а сорванец. Правда, Джемма всегда выполняла свою часть работ по дому, без напоминаний и пререканий, но стоило девочке со всем справиться, как она тут же улепетывала. Сначала Кэтрин переживала, пыталась искать ее, звать, слушая эхо в холмах, отчитывать пришедшую по темноте дочь, но вскоре поняла бессмысленность этой затеи. Джемма возвращалась домой, когда ей вздумается, продрогшая, с репейником в волосах, в пропитанных соленой водой туфлях. Миссис Донован усаживала дочь в огромную чугунную ванну, касалась губами лба, прикладывала ладонь к пылающим щекам, с тревогой пытаясь распознать хоть малейший признак простуды. Но лихорадочный блеск огромных, выразительных карих глаз не имел никакого отношения к болезни: наутро Джемма была так же здорова и беззаботна, как накануне.


Джемме было пятнадцать лет, когда это произошло. Она ехала из школы на велосипеде, весело крутя педали и насвистывая песенку. Кажется, ее что-то отвлекло – то ли котенок, выскочивший из-под колес, то ли окрик знакомого паренька. Она не успела вывернуть руль.

Когда визг автомобильных тормозов заставил оцепенеть всю улицу, Джемма услышала крик. Она узнала по голосу – это был крик ее ангела, ее возлюбленного, крик отчаянный и скорбный. Она не разобрала его слов, а в следующую секунду вокруг ее неестественно распластанного на мостовой тела уже собиралась толпа зевак.

Джемма видела себя словно со стороны. Она лежала в неказистом школьном платьице, туфли почему-то валялись в нескольких ярдах от нее. Переднее колесо покореженного велосипеда еще крутилось со стрекотом, и спицы в нем мелькали, мелькали…

А потом улица Локерстоуна исчезла. Джемма осознала, что она, захлебываясь от счастья, бежит по мощенной камнем аллее. Вокруг – мгла и какая-то величественная осенняя красота, и она летит, не чувствуя под собой ног, ликующая, нетерпеливая. Мимо мелькает скамейка, засыпанная кленовыми листьями, рыжими, как ее волосы. Она проносится мимо. Она знает, ей осталось совсем немного. Она должна успеть, она должна, должна!

Вот вдали уже замаячила ее цель. Что это? Кажется, дом?

Джемма побежала еще быстрее. Шагов своих она не слышала, будто их не было вовсе. Она неслась сквозь влагу осеннего дня и чувствовала мельчайшие капельки, оседающие на волосах, одежде, лице. И все внутри у нее трепетало от восторга, такого сильного, немыслимого, острого, что она перестала быть собой и стала одним сгустком, облаком этого восторга. Джемме осталось совсем немного, она уже четко видела очертания высоких окон, плющ по стене особняка, дверь, которая медленно раскрывается ей навстречу…

Но тут подул ветер. О, этот ветер, всегда ветер! Порыв чуть не сбил ее с ног. Она пыталась продраться сквозь него, но тщетно – этот ветер всегда сильнее, чем она. Он подхватил ее и понес прочь…

Когда Джемма открыла глаза, она не сразу осознала, что находится в больнице. Все вокруг было скучно-белым: стены, простыни, потолок. Над нею склонилось беспокойное лицо матери. В это мгновение Джемма раз и навсегда поняла значение слова «разочарование». То, что она чувствовала сейчас, не могло сравниться ни с одним из разочарований, испытанных раньше. Раньше были пустяки, досадные мелочи – теперь она хотела закрыть глаза, закричать, взорвать все вокруг, стереть с лица земли города – только чтобы снова вернуться туда, на аллею к дому.

Это было невозможно.

Через пару месяцев бодрый врач в больнице Труро[7] осматривал ее с недоумением: черепно-мозговая травма, с которой поступила девочка, была крайне серьезна, обширна и затронула и височную, и затылочную части. А теперь, все вроде бы как надо, по крайней мере, все показатели были в норме, рефлексы окрепли. Выздоровевшая Джемма отправлялась домой.

– Доктор Клив, – Кэтрин боялась поверить своему счастью, и смотрела хоть и воодушевленно, но настороженно. – Вы уверены, что она в порядке?

– Сейчас – вполне, миссис Донован, – ответил доктор. – Конечно, травма может дать о себе знать в будущем, но сейчас – полный порядок. У вашей дочурки ирландское здоровье.

– Как и полагается, – расплылась в улыбке польщенная мать.

Насчет здоровья доктор был прав, Джемма никогда больше не попадала в больницу. Еще какое-то время после происшествия мать пыталась окружать Джемму чрезмерной заботой, но с такой упрямицей это не очень-то выходило. От материнской опеки Джемма снова сбегала на пустошь, берег моря или холмы, туда, где ей было так просто затеряться и слиться с природой, туда, где она еще явственнее ощущала присутствие своего ангела.

Она чувствовала вину перед ним. Ведь это ангел попытался предупредить ее об опасности, крикнул так громко, что эхо его голоса все еще стояло в ее ушах. А она подвела его, не успела среагировать и в итоге оказалась на земле с разбитой головой, рядом с велосипедом и толпой охающих горожан.

– Но с другой стороны, – беседовала Джемма с невидимым ангелом, глядя на расстилавшуюся перед ней равнину внизу, у подножия холма, – я бы никогда не увидела тот чудесный сон. Знаешь, про дом, и аллею, и удивительную какую-то осень… Зачем я очнулась…

Она вздохнула с сожалением, но вовремя спохватилась:

– Прости, мой ангел, я знаю, ты, наверное, огорчаешься, когда слышишь от меня такое… Конечно, ты ведь хочешь меня спасти, хочешь, чтобы я была невредимой… Но если бы ты там побывал… Ты бы меня понял. Мне в то мгновение, когда я бежала, казалось, что все счастье мира заключено там, в конце пути, и надо только успеть добежать. А я не добежала, понимаешь!

Она бессильно откинулась на спину, грызя ногти, и вперила взгляд в небо. Там плыли тучи. Они менялись, перетекая одна в другую, сливаясь, разъединяясь, представляя собой целый сложный изменчивый мир, которому нет дела до человеческих бед и переживаний. Джемма почувствовала себя крупицей песка, лежащей в дюнах, – настолько маленькой, что ее словно и нет вовсе. Она повернулась на бок, закрыла глаза и тут же ощутила на затылке дыхание своего ангела, еще отчетливее, чем всегда. Он как будто лег рядом с ней, обнял нежно, мягко… Джемме стало тепло и покойно, и сон увлек ее вдаль.

Она снова видела себя на аллее в осеннем саду. Не было торопливости, не было теперь желания бежать вперед, к своей цели. Потому что рядом с ней по аллее ступал тот, кто был ей ближе всего. Он и был ее целью. Она узнала в нем своего ангела, хотя и не видела ни его лица, ни фигуры. Такие мелочи были не нужны, она знала, что это он.

– Не торопись, Джемма. Всему свое время, ты же и сама знаешь. Я с тобой, ты со мной – к чему эти терзания?

– Но мне так хотелось остаться здесь! – попробовала она оправдать свое ребячливое нетерпение. И сама почувствовала его бессмысленность.

– Зачем?

– Потому что ты здесь, а я там, – нахмурилась она.

– Я – там. Я всегда с тобой. Куда идешь ты, туда иду и я. Всегда.

«Всегда», – услышала Джемма в шевелении травы. Короткий сон кончился так же незаметно, как начался. Она проснулась и села, рассеянно оглядываясь вокруг. Все было безлюдно, но она еще чувствовала его присутствие, его взгляд, прикованный только к ней одной. Девушка сладко потянулась, не в силах сдержать умиротворенную улыбку: обещание ангела всегда быть с нею сделало ее счастливее. Возможно, лишь до следующего приступа меланхолии и сомнений.

Джемма рано повзрослела. Ее движения еще были неуклюжи, как у подростка, но в глазах уже светилось какое-то сильное чувство, знание большего. Люди неизменно попадали под действие ее взгляда. Джемма впечатляла их. Однако милой и очаровательной ее никто не считал. У нее не было подруг, девочки сторонились ее и не знали, о чем говорить в ее присутствии: она не интересовалась ни мальчиками, ни нарядами, ни даже школьными уроками. Эта всегда витающая где-то Джемма…

В мечтах, снах и побегах прошло несколько лет. Джемме исполнилось двадцать, и она расцвела. На нее начали оглядываться прохожие, незнакомые ей люди. Красавицей ее было не назвать при всем желании: выше ростом, чем это принято, с порывистыми движениями и слишком смелым прямым взглядом, немного асимметричными чертами веснушчатого лица и крупноватым улыбчивым ртом. Она была прямой противоположностью миловидности, потому что ее облик не укладывался в общепринятые рамки, и даже ее волосы были ярче нормы. Девочки в школе сплетничали на переменах, что Джемма специально подкрашивает их чем-то, чтобы побольше выделяться. Но сама она в своей экзотической оболочке ощущала себя на удивление гармонично. Она была оригинальной, не похожей на других, настоящим вызовом общественности – хотя и не делала ничего предосудительного, – и именно это заставляло людей глядеть ей вслед, когда она быстрым шагом пересекала локерстоунские улицы, легко подхватывала корзину с продуктами или мчалась мимо на велосипеде.

С соседями Джемма общалась вежливо, но отстраненно, как и в детстве. Она не дичилась их, но в ее присутствии остальные чувствовали себя немного неловко и почему-то глупо. Будто они заранее знали ее превосходство и боялись сморозить какую-нибудь бессмыслицу. Тем не менее жизнь в таком небольшом городке, как Локерстоун, требовала от всех постоянного добрососедского взаимодействия. Джемма ходила по магазинам, продавала горожанам молоко с фермы, стригла овец, сама нанимала сезонных работников на ферму Вейлмартов-Донованов. И те, кто сближался с ней – работники, покупатели, – скоро приходили к выводу, что девушка вполне мила, у нее легкий нрав, умные суждения, заразительный смех и, что немаловажно, удивительная для маленького городка способность держать язык за зубами. Никто не мог похвастаться тем, что услышал сплетню от Джеммы Донован. Да и свои собственные мысли она предпочитала держать при себе.

Возможно, именно поэтому сама Джемма была в курсе всего, о чем говорят и что делают ее соседи. Сплетни, слухи и новости слетались, стекались, сползались к ней со всех сторон. Однажды утром, через неделю после двадцатого дня рождения, болтая с почтальоншей Роузи Сильвер, Джемма узнала, что в городе появилось новое лицо.

Джемма давно уже знала это выражение глаз Роузи. Расторопная старушка с седыми кудрями совершенно не могла молчать о чем бы то ни было – ее глаза вылезали из орбит, словно новости городка давили на них изнутри черепной коробки. Протягивая Джемме свежий, еще пачкающийся типографской краской номер «Корнуолл хрониклс», Роузи многозначительно поджала губы:

– Ты уже слышала?

– Миссис Сильвер, ну что я могла слышать? – широко улыбнулась Джемма. – Я тут день-деньской на ферме. Разве только мне овцы что шепнут или корова намычит…

– Ну так послушай. Тебе это будет интересно. Старый магазинчик МакКинонов выкупил некий Оливер Хорни. Приехал, говорят, чуть не из Шотландии.

– Интересно, – пробормотала Джемма, и по ее виду было ясно, что ей эта новость совершенно безразлична.

Роузи Сильвер надула губы и покачала головой.

– Ты молодая девушка, тебе надо знать такие подробности. Парень явно при деньгах – и собой очень хорош. Я его видела пару раз в конторе. Тебе под стать, поверь уж на слово!

Джемма закусила губу, чтобы не расхохотаться, и кивнула пару раз:

– Спасибо, миссис Сильвер.

– Смотри не проморгай! – строго наказала ей почтальонша и укатила на велосипеде, распугав стайку цыплят пронзительным звоночком.

После этого разговора утро Джеммы наполнилось обычными хлопотами. В последнее время бабушка Джеральдина чувствовала себя неважно, а дедушка Уильям и вовсе уже несколько лет передвигался в инвалидном кресле – что делало Джемму главной хозяйкой не только на ферме, но и в доме. Мать была только рада, что Джемма все взвалила на себя, она с радостью избавилась от тягостного груза руководства и теперь сама стала дочери помощницей. Как ни в чем не бывало девушка справлялась с хлопотами, и притом с успехом и без жалоб. В этом году она даже наняла больше рабочих, чем обычно, – доход от фермы позволил ей это, и теперь забот стало чуть меньше.

Когда жаркое на обед было уже почти готово, Джемма вышла на крыльцо дома передохнуть, щеки ее горели от кухонного жара. Ферма Вейлмартов-Донованов стояла на отшибе, с противоположного от моря края городишка, у самого подножия холмов. Узкая, тянущаяся вдоль берега равнина постепенно поднималась все выше, и с крыльца дома открывался замечательный вид на город и его окрестности, а там, дальше, важно и спокойно дышало бескрайнее море, сливаясь на горизонте с бледным небом. Мягкая, как всегда, ранняя весна на полуострове началась уже давно, и теперь запах влажной земли, моря, сена и скота мешался с ароматом распустившихся в палисаде цветов. Джемма вдохнула эту симфонию и…