– Гнездо вьешь? – ухмыльнулся Петя.

– Только свинство ликвидирую. А гнездо мое будет не в пример этой убогости.

– Когда с женихом познакомишь? – спросил Коля.

«Когда он предложение сделает», – про себя подумала я. Вслух ответила:

– Познакомлю обязательно.

Я дала братьям деньги, чтобы поели в кафе на автовокзале, домой они попадали только поздно ночью. Расходовала я выигранное на тотализаторе. На себя не потратила ни копеечки. Купила новые сковородки и кастрюли, потому что за старые было противно взяться, плюс моющие средства в промышленных количествах, плюс краски и пленки для минимального косметического ремонта.

Во время моих набегов Максим Максимович либо тихо сидел в комнате с книгой, либо уходил на прогулку. Витя был на работе. Возвращался вечером и не замечал, что в квартире что-то изменилось: хрустальная люстра, на мытье которой у меня ушло пять часов, празднично сверкает, оконные стекла не мутные, а прозрачные, занавески свежевыстираны, а на ковровых дорожках появился узор, прежде затоптанный.

Но не увидеть перемен в ванной, в туалете и на кухне было невозможно.

– Субботник завершен, – весело сказала я, когда мы пили чай на кухне. – Теперь ваша квартира как игрушечка.

– Огромное спасибо, Вика! – быстро заговорил Максим Максимович. – Мы вам очень признательны! Столько трудов!

Максим Максимович каждый день уговаривал меня остановиться, прекратить: пусть будет как было, мы с Витей сами, потом как-нибудь, неловко – превратили вас в поденщицу. Я отмахивалась и делала свое дело.

– Хотя не знаю, – продолжил Максим Максимович, – стоило ли… – замялся он.

– В нашем доме теперь блеск и чистота, – подхватил Витя. – Но в нашем доме перестало пахнуть нашим домом.

Такая вот была благодарность.

Прошло много времени, и как-то я напомнила мужу про ту многодневную генеральную уборку.

– Это тебе самой требовалось, – неожиданно заявил Виктор.

Я вспыхнула от обиды и стала оправдываться. Мол, не набивала себе цену, не обустраивала гнездышко, в которое меня пригласят.

– Было элементарно, по-человечески, жаль вас – запущенных до паутины по углам.

– Вика, ты неправильно меня поняла. Я вовсе не собирался обвинить тебя в далеко идущих матримониальных планах. Эти-то планы как раз нормальны. Но мы ни о чем тебя не просили. Мы не хотели ничего менять в доме, пока жива мама. Нам было плевать на грязные окна и паутину на потолке. По сравнению с тем, что мы теряли, это было ерундой. А ты не могла находиться в той обстановке, ты говорила, что задыхаешься. Ты для себя вылизала квартиру, хотя думала, что совершаешь подвиг для нас. Типичное женское поведение: сначала она гробится, изменяя то, что ее не устраивает, а потом ждет от окружающих похвалы. Между тем как ее подвиг – это обеспечение собственного комфорта. Подвиг совершается для себя, а не для других. Если ты хочешь что-то сделать для других, сначала пойми, что этим другим требуется.

– Твоя мама была не такой? – У меня невольно прорвалась глубоко спрятанная неприязнь.

– Да! – твердо ответил Виктор. – Моя мама была не такой. Она не облекала свои желания в якобы потребности других. Она по-настоящему жила для других.


Признаваться стыдно, однако слова из песни не выкинешь. Покойная Анна Дмитриевна превратилась для меня в первоисточник всех Витиных недостатков. Это она воспитала его прекраснодушным мямликом, тратящим недюжинные силы на пустяки. Это она внушила ему замшелые принципы, которым сегодня грош цена. Это она подавила в нем волю к победе, подменив представление об истинной победе призрачным благородством. Институты для благородных девиц давно ушли в прошлое, однако курсистки-мечтательницы остались, на горе женам, которые выйдут замуж за их сыновей.

Анна Дмитриевна наверняка была умной женщиной. Если бы она прожила дольше, я отыскала бы с ней общий язык. Два умных человека всегда могут договориться, найти точку согласия. Тем более что эта точка – обеими любимый мужчина. Но Анна Дмитриевна умерла. Окаменела и забронзовела в памяти Максима Максимовича и Виктора, превратилась в легенду. Светлая память об Анне Дмитриевне обросла воспоминаниями, в которых было не отличить правды от невольных домыслов. Я могла бы вступить в диалог с живой свекровью, я отлично знала ошибки моей мамы. Но сражаться с бронзовым истуканом бесполезно.

Тогда, во время моего субботника, Анна Дмитриевна единственный раз обратилась ко мне. Или не ко мне?

Я мыла ту самую фамильную люстру в комнате, где лежала Анна Дмитриевна. На столе стояли три миски – с концентрированным хлорным раствором, с мыльной и с чистой водой. Пальцы немилосердно жгло, потому что я экономила на резиновых перчатках. Каждый кристаллик в подвесках требовалось драить, удаляя жирную грязь.

Пришла медсестра Оля. Заворковала с Анной Дмитриевной: «Сейчас мы укольчик сделаем, постельку перестелем. Поворачиваемся на бочок. Вот хорошо! Вот умница!» С тяжелыми больными разговаривают как с неразумными детьми. Это понятно, это правильно.

Но потом Оля, которой было сорок лет в обед, хмыкнула мне в лицо:

– Все пыхтишь, стахановка? Не на ту карту ставишь.

– Я в ваших рекомендациях не нуждаюсь! Лучше свою работу выполняли бы честно! Халтурщица!

– Да кто ты такая, чтобы мне указывать?

Словом, мы схлестнулись. Обменялись недипломатическими выражениями.

И вдруг сиплый стон. Разворачиваемся. Анна Дмитриевна смотрит осознанно, старается голову оторвать от подушки. Анна Дмитриевна на моей памяти ни разу не произносила сколько-нибудь внятных речей. Она пребывала в своем мире – в мире боли и забвения.

– Отвратительно! – прохрипела Анна Дмитриевна. – Господи! Как отвратительно!

Мы заткнулись. Оля понесла постельное белье в ванную, чтобы запустить стиральную машину. Потом белье вытащит Максим Максимович и развесит на балконе.

Я подскочила к Анне Дмитриевне. Меня разрывало на кусочки от желания помочь ей, облегчить страдания, выполнить любое желание.

– Говорите, говорите! – умоляла я.

Анна Дмитриевна посмотрела на меня уплывающим взглядом и повторила шепотом, закрывая глаза:

– Отвратительно.

Что она имела в виду? Свою болезнь и беспомощность? Олину халтурную работу? Мое присутствие в доме?

Ответа я никогда не узнаю.

* * *

– Махнем ко мне домой в субботу? – предложила я Вите.

– Махнем, – согласился он.

Позвонив маме, я предупредила, что приеду с Виктором. Мама еще несколько месяцев назад поняла, что у меня любовь. Выспрашивала, но я ограничилась скудной фактической информацией. Зовут Виктором, работает на заводе металлоконструкций, живет с отцом и матерью, которая сильно болеет.

– У тебя с ним серьезно? – спросила мама.

«У меня серьезно, – подумала я, – а как у него – не знаю».

– Посмотрим, – ответила я.

Но маму не проведешь. Серьезное от несерьезного она отличала легко. И расстаралась, принимая Виктора. Стол накрыла – как на большой праздник. Салаты пяти видов, рыба маринованная и заливная, студень, на горячее голубцы и свинина запеченная. Уж не говоря о молодой картошке, зелени и домашних консервах.

Пришли братья с женами, с тещами и детьми, моя тетка с мужем, две мои школьные подруги – за стол уселось, считая детей, двадцать человек. Папа надел галстук. Он терпеть не может галстуки, но мама заставила.

Познакомившись со всеми и явно тут же забыв имена, Виктор немного растерялся, спросил меня на ухо:

– У кого-то день рождения?

Я не успела ответить, потому что два племянника-короеда и племянница-шустрик повисли на моей шее. Они меня любят и ревнуют друг к другу. Я их обожаю. Виктора мужчины увели на лестничную площадку курить, женщины заканчивали сервировать стол, я дурачилась в родительской спальне с племяшами, устроив бой подушками.

У нас большая семья, пожалуй, несколько шумная, отчасти бестолковая, но очень сплоченная, каждый за родню – горой. Виктор не мог этого не заметить и не понять, когда мы долго сидели за столом, наевшись до отвала, пели песни и вспоминали смешные истории из моего детства после рассказов невесток о проделках племянников. По-моему, такая семья, связанная кровным родством и взаимной поддержкой, – это огромная ценность. Ради чего человек живет, как не ради того, чтобы видеть свой род – основателей и наследников?

Я думала, что мы переночуем у мамы, но Виктору нужно было домой – обещал отцу подежурить ночью у Анны Дмитриевны. Мама загрузила нас сумками и пакетами, в которых были плошки-миски с оставшейся вкуснейшей едой.

На обратном пути в автобусе Витя спал, уронив голову мне на плечо. За два часа пути мое тело задеревенело. Я обнимала Витю за плечи, чтобы не очень трясло на плохой дороге, старалась не шевелиться, оберегая его покой, ведь ночь Виктору предстоит, возможно, бессонная. Когда мы приехали на автовокзал, я не могла двинуть ни рукой, ни ногой – с каждым движением в них вонзались миллионы иголок. Виктор буквально на руках вынес меня из автобуса. И только на полпути к общежитию я перестала ковылять и шататься.

Виктор сгрудил сумки на ступеньках общежития:

– Донесешь? Вахтерша не пропустит меня.

– Но мама для тебя и Максима Максимовича передала.

– Извини, нам не надо. Завтра позвоню. Пока!

Старенький общественный холодильник не мог вместить всех салатов и домашней буженины с молодой картошкой, а до утра это все испортилось бы. Пришлось кормить весь этаж. Нашлось вино, мы прекрасно посидели. Но самым прекрасным были мои воспоминания о недавних событиях: Виктор увидел моих родных, понял, чего катастрофически не хватает в его существовании. В их с Максимом Максимовичем, с гниющей Анной Дмитриевной жизни не хватало жизни. Я могла ее Вите дать. Наивная.


Он всегда очень ровно и доброжелательно относился к моей родне. Выделял моего папу. Хотя папа у нас, откровенно говоря, без полета. Про маму говорил: «Не коня на скаку, а табун коней остановит». Я думала, что это большое признание маминого исступленного, безостановочного труда на благо семьи. Теперь думаю: не издевка ли?

Витя никогда не стремился увидеться с моими родственниками. Он без них не скучал, в отличие от меня. Брат Петя попросил моего мужа достать листовое железо, чтобы своими и братниными, Колькиными, руками сварить гараж типа ракушки. Витя сказал, что заводскими материалами не торгует. Хотя это железо гнило у него на заводе. Колин тесть обратился к моему мужу: «Достань сетку-рабицу для ограды на даче». Витя отказал. Потом мне выговаривал: «Доставали по блату в советское время, а сейчас все можно купить. На честно заработанные деньги». Идеалист! Сам советский до мозга костей!

С другой стороны, когда мой племянник тяжело заболел, когда бросились к нам в последней надежде, Витя с помощью все той же медсестры Оли узнал, кто из педиатров в городе лучший, сам встретился с врачом. Мальчишку положили в областную больницу. Витя связался со столичным светилом по желудочным заболеваниям детей и сконтактировал местного доктора и московского. Через неделю малыш прыгал на больничной кровати, как обезьянка в зоопарке. Однако оставались серьезные требования по диете. Витя не верил, что моя мама, брат и невестка выдержат диету: «Им же все время хочется угостить ребенка соленым огурцом или копченой колбасой. Вкусненьким, с их точки зрения». Витя ошибался, не представлял, как истово станут выхаживать мальчонку бабушки и мама.

Дача Колиного тестя – маленький домишко, пять на шесть метров по фундаменту. Строили сами, без привлечения платных рабочих. Но, чтобы вывести стропила, требуется много рук. Кликнули родню. Витя тоже поехал, работал на совесть. После трудового дня мужикам натопили баню, накрыли стол с закусками, оставив все необходимое для шашлыков. У нас в семье почему-то шашлыки считают блюдом исключительно мужского приготовления. Витя уехал до бани и шашлыков, сказал, что ему рано утром надо быть на заводе.


Витя не служил в армии, потому что его родители были инвалидами. Максим Максимович перенес два инфаркта, потом у Анны Дмитриевны обнаружили рак. После института Витя пришел на завод и за пять лет сделал блестящую карьеру – от рядового инженера до заместителя генерального директора. Но завод был далеко не передовым, не самым крупным в области, кое-как сводил концы с концами. Десять лет назад завод за копейки приобрел московский олигарх. Купил по ходу захвата более ценной промышленной собственности, до кучи. Так на рынке, приобретая хорошее мясо, попутно покупают стакан семечек. Заводом, не приносящим прибыли, олигарх не интересовался, бросив коллектив выживать как могут. Они именно выживали. С пролетарской стойкостью и гордостью. Зарплаты мизерные, зато предприятие без долгов. Оборудование допотопное, квалифицированные молодые рабочие давно ушли на другие комбинаты, зато оставшиеся ветераны производства – как одна семья, патриоты завода металлоконструкций. А куда им было деваться? Семья в триста человек, для которой Виктор стал главной надеждой и спасением от полнейшего краха. Витя действительно много сделал. Например, добился заказов на вышки для сотовой связи. Но Витины возможности были ограничены. Когда станки старые, о переоснащении только мечтать приходится, когда то перекрытие обваливается, то рухнет опора высоковольтной линии, то водопровод прорвет, то материал вовремя не подвезут (заказ в срок не выполнить) – какие уж тут инвестиции.