Карр Джорджия Ле - Ты не знаешь меня

— Я была пухленькой, страшной, маленькой. Летом я совершенно голая ложилась на пол, отказываясь одеваться, зимой бегала по дому, выискивая место, где могла бы спрятаться, чтобы неожиданно выпрыгнуть и напугать маму с ба.

Он смеется.

Я улыбаюсь.

— Да, я именно так и делала. Они делали вид, что пугаются, я так хохотала, что смогла их по-настоящему напугать, что падала на пол и хохотала, держась за живот.

— Мне бы хотелось это увидеть, — говорит он, улыбаясь. — Придется тебе как-нибудь спрятаться у меня в шкафу.

— Это уже не сработает, я потеряла эту свою способность так смеяться. Теперь твоя очередь рассказать от чего ты, когда был маленьким, мог так хохотать.

Он смотрит мне в глаза.

— Я никогда не смеялся, даже когда был маленьким.

— Почему?

— Наверное, потому, что моя мама всегда была грустной. Она так и не смогла свыкнуться с тем, что ее бросил мой отец.

— Ты когда-нибудь скучаешь по России? — тихо спрашиваю я.

— Нет.

— Нет?!

Он отрицательно качает головой.

— Когда я был моложе, я часто вспоминал свое детство. Я вспоминал свои первые шаги, держась за палец матери. Воспоминания были такими яркими, словно они произошли только вчера, но сейчас от них ничего не осталось. Дома, люди, воспоминания. Все ушло... я не думаю о них.

Церковь расположена среди городской зелени, и ее фактически невозможно увидеть среди листвы деревьев, пока вы не оказываетесь прямо перед ней. Она богато разукрашена мозаикой и имеет шесть луковок. Если это добавить к тому, что она скрывается от посторонних глаз, то она кажется чем-то мистическим, стоящим особняком, почти райским оазисом, в оживленном городе.

У двери стоит охранник во всем черном. Даже оправа его очков черная, не говоря уже о стеклах. Он выглядит суровым, кажется русским, но странно, по-русски не говорит. Он говорит с нами сначала на французском, а потом переходит на английский. По-видимому, он здесь стоит, просто для проформы, чтобы сообщить, что в церкви запрещено фотографировать и снимать видео. А также громко разговаривать, нельзя заходить в шортах и с оголенными плечами.

У меня с собой был большой платок, поэтому я воспользовалась им, чтобы прикрыть голову, прежде чем мы входим в церковь. Внутри все выглядит еще более грандиозно и сказочно, чем снаружи. Здесь нет именных рядов лавок, несмотря на то, что в строительстве этой церкви приняли участие крупные российские бизнесмены из общины, которые живут в Ницце. В православной церкви прихожане стоят.

Здесь очень много потрясающе красивых икон и картин. Неземную атмосферу создают сотни горящих свечей, кругом так тихо. Перед нами возвышается огромный серебряный крест, и иконы в серебряных окладах, усыпанные драгоценными камнями.

— Я должна поставить свечку за папу, — шепчу я.

Он странно на меня посматривает.

— Бабушка просила, — отвечаю я на его немой вопрос, пожимая плечами.

Он ждет, когда я подхожу к иконе. Склонив голову и поклонившись, я произношу молитву за папу.

— Пожалуйста, заставь папу раскаяться. Войди в его сердце, — я смотрю в глубину глаз иконы, баба говорит, что если долго во время молитвы смотреть в глаза иконы, то ты попадаешь, как бы в озеро, встречаясь со своей собственной душой. Конечно, я никогда достаточно долго не молилась, поэтому у меня такого не происходило, сейчас тоже этого не произойдет.

Вытащив бумажный платок из сумочки, я стираю губную помаду, прежде чем поцеловать руку иконы в знак любви и веры. Мы никогда не целуем лица икон, поскольку Иуда потом предал Христа, сначала поцеловав его в щеку. Я зажигаю свою свечу и ставлю на кандила перед уходом, осеняя себя крестом.

— Ты любишь своего отца, — говорит он очень тихо, как бы про себя, когда мы покидаем прохладный храм, выходя на солнце.

Я останавливаюсь и смотрю на него. Он, кажется, удивленным, что я захотела поставить за папу свечку, и я могу его понять. Мне следует рассказать, что я чувствую на самом деле.

— Я знаю, что отец ужасно обошелся с мамой. Когда я была маленькой, я видела, как он выгнал ее из дома, с такой злостью толкнув ее за порог, что она буквально вылетела и упала, распластавшись на ступеньках. В одно мгновение все годы, проведенные с ней, для него стали ничем. Иначе я бы не стала «беспризорной собакой». Он обращался к ней так, словно она была пустым местом. Пока она стояла плача и крича, что он ошибается, что всю жизнь она была ему верна, он захлопнул перед ее носом дверь и запретил мне с ней видеться.

Ной смотрит на меня, пребывая в полном шоке.

— Дело в том, что моя мать никогда ему не изменяла, она всегда была ему верна. Нужно быть очень отчаянным идиотом, чтобы попробовать изменить моему отцу.

Глаза Ноя увеличиваются.

— И ты видела свою мать в последний раз?

Я отрицательно качаю головой.

— Нет. Бабушка сделала так, что я регулярно стала с ней видеться, когда отец был в отъезде. Я до сих пор с ней встречаюсь. Тайно.

— Хорошо, — тихо бормочет он.

— Когда я была маленькой, я мечтала, чтобы отец, который, на самом деле, меня любит, сводил поесть мороженое или в кино, но мой отец не относится к таким отцам, готовыми куда-то пойти со своим ребенком, и я научилась с этим жить, — я улыбаюсь ему. — Лучше иметь такого отца, чем не иметь вообще никакого. Он единственный отец, который у меня есть, поэтому я люблю его таким, каков он есть. Папа любит меня своей собственной не трепетной любовью.

Он наклоняет голову и внимательно пристально смотрит мне в глаза, словно я являюсь каким-то неведомым существом.

— Разве тебе не все равно, что он заставляет выйти тебя замуж за мужчину, которого ты не любишь?

— Он не заставлял выйти меня замуж за Оливера. Он... предложил, и я согласилась.

— В самом деле? У тебя был выбор?

Я прикусываю нижнюю губу.

— Когда я согласилась выйти замуж за Оливера, у меня никого не было, и мне не показалось это чем-то плохим. Оливер из хорошей семьи, прекрасно выглядит, его даже считают красивым. Я пару раз встречалась с ним, он всегда был очень вежлив и обходителен со мной. Однако, совсем недавно я кое-что узнала об Оливере. Он не тот, за кого себя выдает. Думаю, что он извращенный типчик. Я знаю, что у папы имеются амбиции, но он хочет, чтобы я была очень счастлива, а я никогда не буду счастлива с таким человеком. Когда папа вернется, я все ему расскажу, и учитывая данные обстоятельства, я не смогу выйти замуж за Оливера.

К моему удивлению, Ной никак не прокомментировал мои слова. Вместо этого он прикрыл глаза, и я даже не смогла увидеть, о чем он думает.

— Мне кажется, что до ланча мы могли бы заняться парасейлингом [2] , — говорит он, полностью меняя тему.

— Парасейлинг? Я в игре, — тут же отвечаю я.

Мы двигаемся к центру водных видов спорта на Английской набережной, я вижу желтые парашюты, с их отличительными желтыми смайликами, плывущими в голубом небе над морем. Ной оказывается уже забронировал для нас полет, поэтому у нас в руках оказываются ваучеры.

Инструктор с бронзовым загаром и сильным французским акцентом инструктирует нас по технике безопасности и дает первый урок по основам парасейлинга. Затем я пристегиваю ремни безопасности на сиденье рядом с Ноем. Мы встречаемся с ним уже в теплой воде. Инструктор соединяет нас жгутом от гигантского водного парашюта и тянет трос, прикрепленный к лодке. Лодка начинает движение вперед, парашют наполняется воздухом, мы поднимаемся в небо.

— О, мой Бог. Мы в воздухе. Мы летим, — кричу я, как только мы отрываемся от воды, поднимаясь вверх более чем на сотню метров. Ветер бьет мне в лицо, это самое захватывающее ощущение в такой вышине. От головокружительного восхищения я начинаю кричать как ребенок, мы поднимаемся еще выше.

— Смоооотри... я не могу поверить, что мы так далеко от земли, — визжу я, указывая на наши маленькие тени на поверхности воды.

Ной просто хихикает от моего энтузиазма.

Мы легко скользим над Baie des Anges, нам открывается потрясающий вид с воздуха на песчаное побережье Лазурного берега, бирюзовую воду Средиземного моря, холмов Прованса и исторических улиц Ниццы. Лодка совершает поворот, и мы дрейфуем вниз, опускаясь на воду, лодка медленно останавливается.

— О Боже, мы разобьемся о воду, — снова кричу я. Всплеск. Упс. Ха, ха.

— Ты пахнешь морем, — со смехом говорит Ной, подхватив меня и удерживая с собой.

Я обхватываю его за шею, переполненная незабываемыми впечатлениями.

— Это было великолепно, Ной. Мне очень понравилось. Можем мы еще раз это проделать?

— Если тебе понравилось, то стоит слетать со мной на параплане. Это даже лучше. Там нет буксирующей лодки, там ветер движет и подгоняет тебя, и ты участвуешь в гонке по небу.

— Это твое хобби?

Мы начинаем двигаться к берегу.

— Не знаю, хобби ли это, но мне нравится.

— Ты занимаешься парапланом в Англии? — спрашиваю я.

— Обычно в Непале, в пустыне, или где есть горы.

Мы стоим в воде, волны накатывают нам на ноги.

— Может, ты возьмешь меня с тобой как-нибудь, — слышу я свои слова.

https://www.youtube.com/watch?v=LXHzZBr_zuU

Последний Единорог

Наш ланч проходит на пляже. Салат нисуаз, паста с соусом песто и овощи, фаршированные мясом. Мы оба голодные после парасейлинга, поэтому быстро все съедаем, почти до последней крошки.

— Каков следующий маршрут? — спрашиваю я, кладя вилку и нож.

— Выбирай. Музей Марка Шагала или Генри Матисса, — говорит он, вытирая рот.

— Музей Марка Шагала, — сразу же отвечаю я, улыбаясь. — Он, на самом деле, мой любимый художник.

— Как патриотично.

Я вторю ему, покачивая удовлетворенно головой. Факт, что он русский совершенно не имеет никакого отношения к его творчеству. Он был гением. Я полностью согласна с Пикассо, который сказал: «У этого человека ангел летает над головой».

Он улыбается, наблюдая за моим восхищением.

— Тебе не нравится? — с любопытством спрашиваю я.

Ной пожимает плечом.

— Я никогда не был тонким ценителем искусства, у меня не было возможности. Моя жизнь вывела меня на другой путь. Татуировки, пожалуй, самое близкое мое отношение к искусству.

— Ты познакомил меня с парасейлингом. А я познакомлю тебя с Шагалом, — взволнованно отвечаю я. — Когда я смотрю на его картины, то словно попадаю в волшебный мир. Он заставит тебя поверить в единорогов.

— Ну, тогда мы отправляемся к Шагалу, — говорит он с ухмылкой, которая напоминает мне загорелых, своенравных ковбоев.

Я опираюсь подбородком на руку.

— Ной?

— Да.

— Спасибо, что привез меня сюда. Мне очень понравилось. Я даже не могу вспомнить такой момент, когда бы была такой счастливой.

Что-то мелькает у него в глазах, затем пропадает. Так быстро, что я не могу точно понять, то ли это смущение или искры смеха, а может что-то совершенно другое.

Музей находится на холме, в очень тихом районе, где нет городской суеты. Мы платим по десять евро и входим в здание. Стены шестигранной формы, совершенно белые подчеркивают величие картин.

Мы садимся на деревянную скамью и смотрим на шедевры Шагала — многокрасочные, наивные, коварные, таинственные, печальные, уязвимые, наполненные любовью и радостью, я рассказываю Ною интересные факты и историю художника, которым интересовалась уже не один год.

— Знаешь, он был настолько беден, что голову скумбрии съедал в один день, а хвост рыбы оставлял на завтра. Потом он встретил женщину и женился, она приходила и стучала ему в окно, принося пирог и молоко. Позже он сказал ей: «Мне стоило только открыть окно в комнате и с ней влетал глоток свежего воздуха, любовь и цветы». — Я делаю паузу и поглядываю на него. — Разве это не самая романтичная история, которую ты когда-нибудь слышал?

— Нет, — говорит он. — Самая романтичная история, которую я когда-либо слышал, когда красивая блондинка вошла в мой офис поздним вечером в сексуальном розовом кардигане.