— Ну, ты утрируешь…

 — Утрирую?!! Либо твоя работа, либо…

 — Что либо? — я притормозила и повернулась к нему.

 — Либо… — прорычал он, растягивая гласные.

 Я удивленно подняла брови.

 — Выбирай! — Билл взмахнул руками и сбил зеркало заднего вида.

 — Отлично, — вздохнула я, спокойно поправляя зеркало… Мои глаза расширились, когда я увидела это… Я смотрела на себя и не могла произнести ни слова. Лоб, нос, обе щеки и подбородок бордового цвета из-за запекшейся крови. С губ сорвалось ругательство. Царапины, действительно, неглубокие, верхний слой кожи содран, через месяц и следа не останется, но как я буду месяц ходить с такой рожей?

 — Ты только не переживай, — жалобно протянул Билл, мигом подрастеряв всю свою агрессию. — Я специально зеркало отвернул, пока ты машину пыталась завести, чтобы ты не видела себя и не расстраивалась. Это все заживет. Ну, сначала мне, конечно, немного не по себе было, но потом на это уже внимания не обращаешь.

 — Би, за что он так? — прошептала.

 — Не знаю… Я спросил у него, как он допустил, чтоб этот ублюдок разбил тебе лицо…

 — У кого ты спросил?

 — У Родриго. Ты себе не представляешь, мы чуть не подрались. Он сказал, что так вышло. И вообще ты должна быть счастлива, что тебе не сломали шею за твое любопытство, а просто проучили, — наябедничал Билл.

 Я лишь развела руками…

 Он смотрел на меня с таким сочувствием, что захотелось двинуть ему в глаз. Я прищурилась и процедила:

 — Так что там было со вторым «либо»?

 Билл часто заморгал, растерявшись.

 — А если бы мне постоянно угрожала опасность, разве ты не старалась бы оградить меня от нее? — пробормотал неуверенно.

 — Постаралась бы. Но я никогда не поставлю тебя перед выбором я или твоя работа, потому что уважаю то, что ты делаешь, — отрезала я строго.

 — Нет, значит, ты хорошая, всячески меня тут защищаешь, выгораживаешь, жизнь мне тут всячески спасаешь, а я больная свинья, которая хочет лишить тебя работы? — опять с воплем подскочил он.

 — Выходит что так, — улыбнулась я. Посмотрела на растрепанного Билла, больше похожего на маленького воробья, только что пережившего грибной дождик, и заржала в голос. — Больная гребаная свиноматка, ааааа… — показала на него пальцем, — Ыыыыыы… Гребааааанаааая свиноматкааааа…

 Билл оскорбился и еще больше стал похож на облезлого воробышка-слетка. Я хохотала, шлепала его по плечу и нечленораздельно мычала.

 — Ну-ну, хватит ржать, — притворно обиженно проворчал он. — Поехали уже. Хватит стоять. — И хихикнул.

 Джип стремительно несся по долине. С одной стороны горы. С другой — равнина. И прямая желтая дорога теряется где-то за изумрудным горизонтом. Правда, до этой прямой дороги мы добирались целый час по каким-то буеракам с закавыками, а потом еще я долго пыталась понять, куда поворачивать на Т-образном «перекрестке». Билл ходил за мной хвостом и охал, прелестно всплескивая ручками, как это я такая умная, что могу разобрать рисунок протектора на пыльной дороге, да еще вычислить, откуда поворачивал Родриго (или кто там его привез в деревню майри). Вот если бы Билл запомнил с какой стороны вставало солнце, когда мы прилетели, мне бы не пришлось строить из себя следопыта. Ну да, конечно! Так бы мы и плутали по милой Австралии, пока бы нас настоящие людоеды не изловили и не приготовили из нас праздничное блюдо в честь первого седого волоса пятой жены вождя племени тумба-юмба. Уж лучше самой…

 Так как магнитолы в машине не оказалось, а Билла переполняла энергия, то весь следующий час он размахивал руками и драл глотку, периодически изображая из себя группу в полном составе (особенно хорошо получался Густав: парам-барам-пум — вот такой незамысловатый музыкальный ряд у коллеги в представлении Билла). Жаль, что места было маловато, развернуться негде и особо не потанцуешь. Парню пришлось встать, рискуя вывалится на полном ходу, раскинуть руки и радостно ловить ветер.

 — Последний взгляд назад сквозь улицы пустоты.

 Меня теряет ночь, взрывая ветра ноты.

 Под холодом его земля сырая стынет,

 И солнце в корке льда прощальный взгляд не кинет.

 Прошу тебя, живи! В душей моей навечно,

 Пусть образом пустым, но в водах скоротечных

 Я пронесу его назад к одной тебе,

 Сквозь тысячи морей верну: тебе и мне.

 Держи, как птицу, веру, мы побежим вдвоем

 Доверься мне, и море мы обожжем дождем.

 Нам тысячи морей преградою не станут

 Сквозь лет сырой туман отправимся в бега

 Без времени тот мир, что нашим был, оставим

 И слово «бесконечность» заменим «навсегда».

 Мы много тысяч раз ее преодолеем

 И звезд холодный взгляд оставим позади

 Сквозь соляной поток судьбы проплыть сумеем

 Доверься мне, нас ждет свобода впереди.

 Ты помнишь те места, что нашими навеки

 Казались для тебя назад тысячу лет?

 Но только все не так, и, может, ты не веришь,

 Но пульс наш слишком слаб — теперь и пульса нет.

 И только до сих пор в ночи слышны те стуки,

 Что бьются в унисон — горение сердец,

 Доверься мне, прошу, возьми меня за руку

 Сквозь бесконечность нам нести мечты венец.

 Нам тысячи морей преградою не станут

 Сквозь лет сырой туман отправимся в бега

 Без времени тот мир, что нашим был, оставим

 И слово «бесконечность» заменим «навсегда».

 Мы много тысяч раз ее преодолеем

 И звезд холодный взгляд оставим позади,

 Сквозь соляной поток судьбы проплыть сумеем

 Доверься мне, нас ждет свобода впереди.

 Нет с нами никого, и никого не будет,

 И этот путь для нас — попутчиков здесь нет.

 И мы взглянем назад — сквозь море тысяч судеб

 И бесконечности конечный сгусток лет.

 Я хохотала, наблюдая за ним, иногда осипшим после всех истерик голосом негромко подпевала, если песня была знакомой. На душе удивительно хорошо. Билл, после исполнения своего репертуара, перешел на песенки из диснеевских мультиков, при этом забавнейшим образом раскачиваясь из стороны в сторону, крутя задом и размахивая руками аки березка на ветру. Было так приятно видеть его счастливым и довольным. А он… Он светился. Как тогда, в Москве. Я очень боялась, что больше никогда не увижу того мальчика, который скакал под дождем, брызгался и веселился. Боялась, что не увижу счастья в глазах, которое переполняло его в ту ночь. Мне вообще казалось, что все это приснилось и так не бывает. Но вот он стоял рядом со мной и громко пел, такой хороший и такой родной.

 О том, что мы едем в правильном направлении, нам с разницей в несколько секунд сообщили мобильные телефоны, начавшие противно пищать и вибрировать в карманах джинсов от посыпавшихся смсок. Я обнаружила, что связь с цивилизацией пропала только в деревне майри, когда решила поинтересоваться у Билла, все ли у них хорошо на охоте. Трубка грустно поведала, что сети нет вообще, и шла бы ты на фиг, дорогая хозяйка. Парень плюхнулся на сиденье, смеясь и радостно прижимая трубку к щеке.

 — Мари, смотри! Смотри! По нам уже соскучились! Это от Тома! Смотри! Том нас потерял! — Билл перебирал смс и довольно улыбался. Внезапно стал испуганным: — Черт, мама меня тоже потеряла…

 — Главное, чтобы Йост тебя сейчас не нашел. А мама… Мама страшная только сначала.

 — Том! — засиял Билл пуще прежнего. — Привет, брат! Рад тебя слышать!

 — Билл, твою мать! Что ты за кусок дерьма! Урод! Идиот! Недоделок! — зло орал Том по громкой связи, которую по простоте душевной включил Билл. Я улыбнулась высоким отношениям близнецов. — Мы тут уже не знаем, что делать! Как ты мог! Ты дегенерат в десятом поколении!

 Я посмотрела на часы. Сиднейское время — полвосьмого. Какая рань… Разница Сиднея и Москвы — семь часов. Москвы и Германии — два часа. Итого минус девять часов. О, да пока у нас тут была зажигательная ночь, у них там день в самом разгаре… И они уже сутки ничего о нас не знают… Н-да, претензии Тома обоснованы.

 — Прости меня, Том, мы не в Сиднее. У нас совершенно не было связи. Вот только-только въехали в зону покрытия.

 — У тебя там как? Все в порядке? — серьезно спросил Том.

 — Да, я абсолютно счастлив! — закричал Билл. — Я люблю тебя, Том! И я хочу, чтобы ты об этом знал! Ты знаешь, жизнь она такая… Сегодня ты есть, завтра тебя нет, и самое ужасное не сказать близкому человеку, что ты его любишь! Я тебя люблю! И маму люблю! И отца люблю! И Георга люблю! И Густава люблю! И даже всех наших продюсеров люблю, хоть они и бывают иногда говнюками! Я так вас всех люблю! Ты себе даже не представляешь, как я боялся, что не смогу тебе этого сказать! Я еще маме это скажу лично! Я всем позвоню и всем это скажу лично!

 — Билл, ты там голову что ли разбил? — с подозрением.

 — Нет, у меня все хорошо. Ты даже не представляешь, насколько у меня все хорошо.

 — А Мария где?

 — Я тут, Том! Машину веду, — отозвалась я. — Привет! Прости, что так долго были вне сети. Это вышло случайно. Здесь не везде есть цивилизация.

 — Билл там хорошо себя чувствует?

 — Подозреваю, что это лучшее утро в его жизни.

 — Вам бы все непотребством заниматься. Эх вы, — миролюбиво протянул Том, противненько хихикая. — Вот у меня вчера ночка была — кошмар и ужас. Прикинь, Билл, мы с Георгом в клубе затусили, перебрали и подрались с какими-то идиотами. Нас в полицию забрали. Два часа в камере — это тебе не сиськи мять!

 — С тобой все в порядке? — перепугано подскочил Билл.

 — Да, в полном. Штраф только надо будет заплатить. Но это уже мелочи. Мама сильно волновалась. Мы звонили сначала тебе и Марии, но вы были не доступны. Потом в гостинице сказали, что вы куда-то уехали рано утром. Ох, а вы куда уехали-то?

 — Мы… — промычал Билл, вопросительно уставившись на меня.

 — Мы, Том, на экскурсию ездили в центр аборигенов в горах, поэтому и связи не было. Сейчас вот возвращаемся. Билл тебе потом фотографии покажет. Он очень смешной получился.

 — Ладно, брат, пойду маму успокою, что ты нашелся. Но объясняться с ней сам будешь. И не пропадай.

 — Ты меня встретишь в аэропорту?

 — Конечно. Мы же договаривались. Мария, привет тебе от всех нас. А Георг тебя еще и нежно целует.

 — Только Георг? А ты? А Густав? — притворно обиделась я.

 — Ну, за меня пусть тебя Билл поцелует. И не только поцелует, — он засмеялся. — Ты же не подведешь меня, а, братишка? Не подведешь? Пару раз от меня…

 — Пошел к черту! — взвился Билл и отключил телефон. Надулся.

 — А мы с тобой приехали, — указала я на появившиеся из-за поворота домики.

 — Наконец-то. Что так долго? Я хочу домой, есть и спать, — проворчал он. — И, кстати, а как мы доберемся до Сиднея?

 — Так же, как добрались сюда — по воздуху.

 — У тебя есть план?

 — Нет, план есть у тебя. Все мои планы для нас плохо заканчивались, — ехидно процитировала я его.

 — Мой план мы уже осуществили — мы выбрались оттуда. Теперь твоя очередь думать.

 — То есть мы будем думать по очереди? — загоготала я. — Вот она, эмансипация по-немецки…

 Наш самолетик блестел молочными боками. Дверь открыта, кто-то ковыряется в салоне. Значит, мы действительно должны были сегодня утром улететь. Это отлично!

 — Не думаю, что пилот улетит без Родриго, а у меня нет никакого желания ждать его здесь, — скептически смотрел на самолет Билл.

 — Улетит, куда он денется? — я шарила рукой под сиденьем. Черт, неужели ошиблась… О! Нет! Скорее всего надо посмотреть со стороны Билла!

 — Нужен какой-то веский аргумент. Что мы ему скажем?

 — Ничего не скажем, — улыбнулась я, нащупывая «веский аргумент». — «На дураков не нужен нож, ему покажешь медный грош и делай с ним, что хошь».

 — Что такое «медный грош», — нахмурился Билл.

 — Это, Билл, деньги такие. В древности ими расплачивались на Руси, — пояснила я. — И вообще. Вот брат у тебя не в пример умнее. Видимо, тебе при рождении достался голос, а Тому все остальное.

 Он удивленно повернулся на мой «наезд».

 — То есть ты находишь нормальным, что я буду скакать перед людьми в одном лифчике и джинсах? Том сразу же футболку с себя снял и мне отдал, вот ни секунды не думая, когда увидел, как твои фанатки разорвали мне кофточку.

 Билл покраснел, пролепетал, что не подумал как-то, и принялся снимать с себя футболку.

 — Эй, ты чего делаешь? — изобразила я на лице удивление. — Посмотри у Родриго в рюкзаке куртку имени себя, он на заднем сиденье валяется. Еще не хватало мне с тобой голым ходить, народ пугать. У тебя уже не телосложение, а теловычитание после всех этих приключений — ребра торчат как у голодающего из Африки.