— Тут в округе хорошие спортзалы? Я живу здесь не очень долго, и не имела еще возможности оглядеться.

Софи с готовностью проглотила наживку:

— Я только что вступила в «Фит фор Лайф» на Сити-роуд. Там неплохо, только многовато народу в обед.

— Отлично. Я посмотрю.

— Знаете что, мне там дали несколько гостевых купонов — если хотите, можете как-нибудь сходить со мной. Когда у вас пройдет нога.

В голове у Хелен затрубили ликующие трубы. Аллилуйя!

— Это было бы восхитительно.

Они обменялись номерами телефонов, и Хелен поблагодарила Софи за то, что она позаботилась о ней, и пообещала звонить. Софи взяла папку со стола и погрузилась в нее и через пару минут более или менее забыла о своем обеденном приключении.

— Ну, и какая она?

На всякий случай Хелен рассказала Рейчел отредактированную версию истории, как будто кто-то толкнул ее на Финбери-сквер в рабочее время и знакомство с Софи оказалось просто счастливым случаем. Она не была уверена, что Рейчел ей поверила.

— Она… вполне ничего. Самая обычная, ты понимаешь, — сказал Хелен уклончиво.

— Черт побери, ты бредила этой женщиной многие годы. Ты должна была составить о ней какое-то мнение, а сама мямлишь «вполне ничего».

— Нет, правда, она… мм… милая. А в общем, не знаю.

— Типичная клуша?

— Нет, ничего похожего.

— Плохо одета?

— Нет.

— Забавная? Умная? В подруги годится?

— Нет. Конечно, нет. Она просто… обычная. Немного занудная, понимаешь.

— Есть у нее физические недостатки? Может, какое-нибудь врожденное уродство или прыщи?

— Ничего такого я не заметила.

— Боже, какое разочарование.

Хелен из бухгалтерии никогда не была такой популярной. Сотрудники буквально выстраивались в очередь, чтобы пообедать с ней, и выказывали неподдельный интерес к ее личной жизни. Ей задавали кучу вопросов о том, как дела дома и как муж. Хелен из бухгалтерии понятия не имела, почему вдруг стала пользоваться такой популярностью, но ей было приятно — до сих пор она обычно обедала в одиночестве, читая журнал. Сегодня она сидела в «Перте» с Энни и Дженни, ела моцареллу и салат с авокадо и отвечала на вопросы о том, кто в «Глобал» ей нравится, а кто — нет.

— А Мэтью? — сказала Энни. — Что ты думаешь о нем?

Хелен из бухгалтерии всегда находила Мэтью очаровательным — дружелюбный, вежливый, не скандалит, если зарплата задерживается…

— О, он мне нравится, — сказал она, не замечая, что идет прямиком в ловушку.

Дженни тихо хрюкнула и сделала вид, будто поперхнулась.

— А как насчет Энтони? — сказала Хелен из бухгалтерии, упоминая другого директора. — Насчет него я не уверена.

— Да ну его, — отмахнулась Дженни. — Ну а все-таки… По-твоему, Мэтью красивый?

— Я думаю, он привлекательный, — сказала Хелен из бухгалтерии, делая широкий шаг прямо в вырытую ей могилу. Вдобавок она зарделась, потому что не привыкла к беседам «между нами, девушками». Ее смущало обилие новых подруг и то, что они жадно ловят каждое ее слово.

Мэтью и Хелен проводили вечер как обычно. Ужин перед телевизором под очередную серию «Эммердейла» (оба основательно «подсели» на него), несколько бокалов вина на диване. Они смотрели телевизор, пока не приходила пора ложиться спать. Они почти никуда не выходили, разве что время от времени выбирались поужинать в местном ресторанчике, где они знали, что не наткнутся ни на кого из знакомых. Неудачную вечеринку с Рейчел и Нилом было решено не повторять; Хелен решила, что не будет знакомить Мэтью с другими своими друзьями. Все ее знакомые давно переженились и обзавелись детьми; и никто не готов дружить с Хелен на ее условиях. Постепенно Хелен привыкла к тому, что Мэтью шатается по ее квартире в пижамных штанах и футболке. Сама она давно уже перестала следить за собой дома. Его, видимо, вполне устраивали душеспасительные разговоры вместо секса: теперь они занимались любовью гораздо реже, чем тогда, когда виделись всего по нескольку часов в неделю. Хелен не могла поверить, что Мэтью счастлив, но он продолжал утверждать, что это так, и она не спорила. Она, конечно, не была счастлива, но мы уже это знаем.

Однако сегодня вечером Мэтью явился домой с большим букетом лилий и установил их в зеленой стеклянной вазе на кофейном столике в гостиной. Хелен не испытывала особого восторга от цветов — нет, она была не против того, чтобы в доме были крошечные ароматные кусочки природы; просто ей не слишком нравились такого рода подарки от мужчин. Цветы, шоколад и духи не требуют полета фантазии и, собственно говоря, ничего не значат. Стандартный набор. «Она женщина, значит, нужно принести цветы». Ей казалось, что нет ничего более оскорбительного, чем подарить на день рождения букет и коробку «Ферреро Роше» от человека, который по идее должен понимать тебя лучше любого другого. Но то, что Мэтью принес ей цветы просто так, а не по случаю праздника и не в знак извинения за ссору, было приятно. Ее растрогало его стремление доставить ей удовольствие. Несмотря на то, что букет заслонил часть телеэкрана, она с нежностью прильнула к нему, положив голову ему на грудь, а он милостиво ее гладил. Ей хотелось почувствовать его таким, каким он был всегда, — или, во всяком случае, таким, в какого она верила.

— У вас с Софи когда-нибудь был второй медовый месяц? — спросила она как бы, между прочим.

Мэтью нахмурился, словно она показала ему съемку скрытой камерой, где он ворует деньги из кассы магазина.

— Э… нет, нет… конечно, нет, — запинался он, протестуя слишком сильно.

— У многих пар они бывают, ты знаешь, когда им после долгих лет вдруг удается побыть наедине.

— Ты знаешь, какие у нас были отношения последние несколько лет. Я едва выдерживал дома.

Хелен почувствовала себя виноватой. Она сама поставила его в такое положение, когда ему не позволяется признать самые крошечные проблески страсти в отношении его жены.

— Не бойся, скажи правду. Я не возражаю.

Но, конечно, Мэтью не собирался быть пойманным снова. Он уже обжегся на этом с Хелен раньше, когда она заставила его признаться, что они с Софи иногда все-таки занимаются сексом. Добившись от него правды, она тут же забыла о своем обещании отнестись ко всему терпимо и тут же закатила грандиозный скандал. Он не собирался второй раз наступать на одни и те же грабли.

— Я же сказал — нет, — произнес он вставая. — Давай не будем говорить о Софи.

Позже в тот вечер зазвонил мобильник Мэтью, и он перешел в другую комнату, чтобы не мешать Хелен смотреть телевизор. Он вернулся слегка встревоженным.

— Это была Луиза. Джейсон бросил ее и переехал к другой женщине. Очевидно, он собирался это сделать еще до Рождества.

— Ну и семейка у тебя!

— Луиза хочет знать, не может ли она приехать и побыть тут пару дней, пока он не перевезет свои вещи.

— Нет, Мэтью, нет. Эта квартира слишком мала для нас двоих, а тут еще твоя сестрица.

— И ребенок.

— И ребенок. Господи Иисусе. Позвони ей и скажи, что мы страшно сожалеем, но нет. Мне действительно очень жаль ее, в самом деле, но ей стоит поехать побыть с Амандой или еще с кем-нибудь.

— Я уже пригласил ее. Она едет, будет здесь в течение часа.

— Черт побери, Мэтью. Я хотела сказать… черт побери. Это моя квартира. Ты не имеешь права без моего ведома приглашать сюда посторонних!

— Спасибо за то, что напомнила мне, что это — не мой дом. Но, раз уж на то пошло, ради тебя я бросил жену, детей и собственный прекрасный дом, а Луиза — не посторонняя, а моя сестра, и сейчас ей очень плохо.

— Ах, так! Значит, я еще и виновата! Как ты мог пригласить ее, не посоветовавшись со мной?!

Они орали друг на друга примерно час, потом утихомирились и постелили гостям на диване. Хелен никогда раньше не имела дела с маленькими детьми; она хотела было спросить Мэтью, что нужно для сна двухлетнему малышу — но это означало заговорить с ним, так что она не побеспокоилась это сделать. В девять вечера зазвонил дверной звонок, и они впустили женщину в слезах, которая несла на руках плачущего ребенка. Хелен не думала, что когда-нибудь видела так много соплей и слез. Нос Луизы — торчащий вперед и в лучшие времена — покраснел и лоснился; тусклые кудряшки мышиного цвета прилипли к черепу. Хелен знала, что сестра Мэтью на несколько лет младше его — поздний ребенок, появившийся на свет, когда их папаша вернулся в семью после временного проживания у секретарши. Значит, сейчас Луизе где-то лет сорок шесть. Просто Луиза была того сорта женщиной, возраст которых определить невозможно. И одета она была совершенно заурядно — клетчатый шарфик, перчатки, туфли и сумочка в тон. Ребенка — на нем было платье, так что это, должно быть, была девочка, в противном случае Хелен пришла бы в замешательство — поставили на пол, и она тут же принялась бродить по квартире, хватая вещи Хелен перемазанными бог знает, чем пальчиками.

Пока Луиза рыдала на плече у Мэтью и, всхлипывая, рассказывала ему, что произошло, Хелен достала вино. Луиза как будто не замечала ее; только, войдя в квартиру, окинула ее цепким взглядом. Теперь она была так погружена в собственные несчастья, что игнорировала попытки малышки поджарить себя заживо — та сунула пальчики в розетку. Хелен пришлось вмешаться:

— Мм… вы разрешаете ей так поступать? Луиза бегло взглянула на ребенка:

— Джемайма! Джемайма? Ну и Имечко!

Разумеется, двухлетняя Джемайма не обратила на оклик матери никакого внимания, и Луиза снова захныкала. Поэтому Хелен пришлось самой отвлекать внимание ребенка от телевизора. Она осторожно приподняла девочку и усадила на диван рядом с матерью. «Ничего, — подумала она, — как-нибудь справлюсь».

— Я иду спать, — заявила она, ни к кому конкретно не обращаясь. — Луиза, я постелила вам на диване. Боюсь, Джемайме придется спать с вами. Располагайтесь. Мэтью вам все покажет.

Луиза даже не перестала плакать.

— Ну, хорошо, спокойной ночи. — Хелен удалилась из комнаты.

Между тем, как Мэтью отодвинул стул, чтобы в полночь добраться до кровати, и тем, как Луиза поднялась в шесть часов, чтобы сделать чай, Джемайма все время плакала. Хелен удалось поспать три часа, так что она была не в лучшем настроении, когда вышла на кухню и обнаружила за столом Луизу, которая кормила Джемайму.

— Доброе утро. — Она постаралась поздороваться как можно язвительнее, что было для нее непривычно.

Луиза мрачно воззрилась на нее из-под опухших век.

— Вот что вы наделали! Только этого не хватало!

— Простите, не расслышала…

— Вы — по другую сторону, и вам не понять, как чувствует себя женщина, когда ее муж уходит к другой, оставляя ее одну с детьми. Не слишком приятно, не правда ли?

Почему вся семья Мэтью разговаривает так, словно сценарий для них писала Барбара Картленд?

— Напоминаю: Софи бросил Мэтью, а не я.

— Но если бы женщин вроде вас не было на свете, мужчины не испытывали бы искушения.

— Что вы конкретно имеете в виду, говоря о «женщинах вроде меня»? — Хелен так и подмывало врезать Луизе прямо между ее красными свинячьими глазками.

— Вы и вам подобные полагаете, что брак ничего не значит, считаете, будто ваше удовольствие значит больше, чем долгие годы преданности, вам все равно, что дети растут без отца, у вас нет своего мужчины!

— Ну, спасибо за краткую и чрезвычайно точную оценку моего характера. Только одно — вам когда-нибудь приходило в голову, что некоторые женщины сами прогоняют своих мужей? Толкают их в объятия других, потому что они стервы, которые постоянно ноют и достают их до смерти? Самодовольные ханжи, которые считают, будто они всегда правы!

Не дожидаясь ответа, Хелен метнулась к парадной двери и ушла на работу. С Мэтью она даже не попрощалась. Она знала: если Луиза ей хоть слово еще скажет, она за себя не отвечает. Потом, когда она успокоится, ей станет стыдно — но ведь Луиза начала первой, черт возьми!

Джефф Суини, или муж Хелен из бухгалтерии, заметил, что жена надевает на работу не всегдашний темно-синий пиджак, а новый топик в обтяжку. К тридцати четырем годам она выработала стиль, который отлично подходил ее возрасту. Юбки до колена с колготками — летом цвета загара, синие зимой — и туфли на низком каблуке. Любимый пиджак от «Маркса и Спенсера» уже чуть-чуть залоснился от частой носки; под него она надевала одну из многочисленных блузок на пуговицах. Еще она носила на шее кулон с надписью «Хелен» на тонкой цепочке, а на руку надевала браслет. Цепочка была коротковата; когда Хелен разговаривала, кулончик лежал в ложбинке между грудями и слегка подпрыгивал. Свои мягкие, послушные волосы Хелен коротко стригла и все равно вечно выглядела настоящей растрепой — в теплую погоду, во влажную погоду или когда сильно переживала. Она не догадывалась закрепить прическу лаком сильной фиксации. Для образа продавщицы ей не хватало только беджика с именем.