Меган Максвелл - Ты только попроси. Или дай мне уйти

Я повторяю процедуру, которую делала несколько минут назад. Снова жду, только на этот раз без сигареты. Когда проходит пять минут, открываю упаковку и кричу:

– Не-е-е-е-е-е-е-ет!

Делаю третий тест. Затем четвертый. Результат один и тот же: положительный.

Сердце колотится. У меня сейчас точно случится инфаркт, а когда вернется Эрик, я буду здесь, на полу ванной, стоять торчком, как вяленый тунец.

Я размышляю о погрешности этих тестов. Хотя четыре теста кричат мне: «Ты беременна!» – я все равно сомневаюсь.

Кружится голова…

Перед глазами все плывет…

Я снова ложусь на пол и поднимаю ноги на умывальник.

– Почему? Почему это происходит именно со мной?

Вдруг у меня звонит мобильный. Достаю его из кармана джинсов и вижу, что это Эрик.

Отец этого создания!

Ух… Как же меня колотит.

Меня бросает в жар, и я обмахиваю себя рукой.

Не хочу, чтобы он заметил что-то необычное, и после шести гудков приветствую его самым ласковым голосом:

– Привет, любимый.

– Как ты можешь выходить из дома без мобильного телефона? Ты с ума сошла? – спрашивает он натянутым тоном.

Я не расположена к таким разговорам, поэтому отвечаю:

– Во-первых, не ори на меня. Во-вторых, я его забыла. И в-третьих, если ты звонишь поорать на меня, то будь готов к тому, что я тоже это умею.

Молчание. Никто не произносит ни слова, пока Эрик не продолжает:

– Джуд, где ты была?

– Я ходила за покупками, затем прогулялась по пар…

– Слишком долгая прогулка, ты так не считаешь? – прерывает он меня. И снова говорит: – Ты была одна или с кем-то?

– К чему это ты клонишь?

– Одна или с кем-то? – повышает он голос.

Мне больно слышать его крики.

Мне очень горько.

Что происходит? И, прежде чем я протестую, звонок прерывается.

Как дура смотрю на телефон.

Он повесил трубку?

Этот мудак повесил трубку?

Я в ярости набираю его номер. Сейчас он узнает, что значит повышать на меня голос. Но когда слышатся длинные гудки, Эрик сбрасывает звонок. Это приводит меня в бешенство. Пробую дозвониться ему еще три раза, но результат один и тот же.

Я в истерике. Я нервничаю. И, как назло, еще и беременна!

Если бы Эрик сейчас попался мне под руку, я бы его убила!

Понятия не имея, что делать дальше, решаю проплыть несколько кружков. Мне это просто необходимо.

Надеваю купальник, но, когда подхожу к краю бассейна, желудок снова сжимается, и я бегу в ванную.

Когда приходит Флин, я сижу на краю бассейна абсолютно растерянная. Мальчик обнимает меня сзади и целует в щеку. Очарованная этим проявлением любви, которая мне так необходима, закрываю глаза и шепчу:

– Спасибо, милый. Мне это было очень нужно.

Будучи очень смышленым, мальчуган садится рядом, смотрит на меня и спрашивает:

– Ты поссорилась с дядей?

Я совсем не в духе, но отвечаю:

– Нет, солнце мое. Дядя в Лондоне, поэтому с ним трудно поссориться.

Мальчик смотрит на меня, кивает и молчит. Он делает свои выводы. Вдруг мой желудок жалобно урчит от голода, и Флин, удивленый этим звуком, спрашивает:

– Что там у тебя внутри, чужой[29], что ли?

В этот момент я заливаюсь смехом и никак не могу остановиться.

Опять все какое-то сюрреалистическое.

Я беременна, а Эрик, человек, который должен быть рядом со мной и осыпать поцелуями, потому что скоро станет отцом, сердится на меня.

Осознав, что перегибать дальше некуда, говорю:

– Пойдем поедим, или я сейчас съем тебя.

Вечером, когда Флин идет спать, я снова оказываюсь одна в огромной гостиной в компании Трусишки. Делаю ему знак, и он прыгает ко мне на диван. Пусть воспользуется этим, пока нет Эрика.

Звоню Эрику. Он не отвечает. Почему он так сердится? Включаю телевизор и пялюсь в экран. Мне так нужно поделиться с кем-то тем, что со мной происходит! Глажу Трусишку. Он поднимает голову, смотрит на меня, и я говорю:

– Трусишка, я беременна. У нас будет маленький Циммерман-Флорес.

Похоже, пес понимает мои слова и, снова опустив голову, закрывает глаза лапой. Я грустно улыбаюсь. Даже он понимает, что это безумие.

Одиннадцать часов вечера. Эрик мне так и не позвонил, и я решаю пойти к себе в комнату. Еле волочу ноги. В ванной чищу зубы и замечаю пачку сигарет. Бросаю ее в мусорное ведро как раз в тот момент, когда звонит мобильный. Эрик. Ну наконец-то!

– Привет, любимый, – здороваюсь я, ни капельки не желая с ним спорить.

В трубке слышится сильный шум, и он произносит:

– Когда ты собиралась мне об этом рассказать?

Я в шоке сажусь на унитаз. Осматриваюсь вокруг в поисках скрытой камеры. Он знает, что я беременна? И спрашиваю:

– Что именно?

– Ты сама прекрасно это знаешь. Ну, так ты – молодец…

– Нет, я не знаю…

– Знаешь! – орет он.

Я в замешательстве хмурю брови. Если бы ему рассказали о беременности, он не был бы таким взбешенным. Эрик выпил, и меня это очень беспокоит. Он впервые так напился, и это крайне странно.

– Эрик, где ты?

– Пью.

– Ты с Амандой?

Он смеется. Мне не нравится его смех.

– Нет, я не с Амандой. Я один, – отвечает он.

– Значит так, Эрик, – говорю я, не повышая голоса, – ты можешь мне объяснить, что происходит? Я ничего не понимаю и…

– Ты сегодня встречалась с Бьорном?

– Что?

– Не строй из себя невинную, любимая, я хорошо тебя знаю.

– Да что с тобой происходит? – в отчаянии кричу я.

– Как я раньше этого не заметил! – орет он. – Мой лучший друг и моя жена – любовники!

Он что, спятил?

Пьяный, да еще и больной на голову! Звонок опять прерывается.

Не понимая ничего из того, что он мне наговорил, перезваниваю. Он не отвечает. Желудок снова съеживается, и происходит то, что должно. Прощай, ужин!

Этой ночью я не сплю. Мне бы знать лишь, что с Эриком все в порядке. Он так напился! Я безумно переживаю. Боюсь, что с ним что-то случится, и звоню ему сотню раз, но он не отвечает. Отправляю ему несколько электронных писем. Знаю, что он их прочтет. Но все впустую – на них он тоже не отвечает.

Я думаю о Бьорне. Может быть, мне стоит позвонить ему и рассказать о случившемся? Но потом отказываюсь от этой мысли. Сейчас пять утра – не самое подходящее время для бесед.

В половине седьмого, после ужасной бессонной ночи, так и не связавшись с Эриком, я сижу на кухне, где меня, к своему большому удивлению, обнаруживает Симона.

– Почему ты так рано встала?

Я кривлюсь и начинаю рыдать. Симона в замешательстве. Садится рядом со мной и, как мама, вытирает мне слезы, пока я говорю и говорю без остановки. Она ничего не понимает.

Когда ей наконец удается успокоить меня, я, умалчивая о беременности, рассказываю, что произошло у нас с Эриком. Она растеряна.

Симона знает, что я обожаю и люблю своего немца так, как это умеют далеко не многие на свете, и понимает, что Бьорн – самый лучший друг для нас обоих.

В восемь часов утра она идет будить Флина, а когда в половине девятого мальчик заходит вместе с ней на кухню и видит, в каком плачевном я состоянии, спрашивает, присаживаясь рядом:

– Ты поссорилась с дядей, да?

На этот раз я киваю. Не могу этого отрицать. К нашему с Симоной удивлению, он говорит:

– Уверен, что дядя неправ.

– Флин…

– Ты – очень хорошая мама, – настаивает он.

И я, как плаксивый мишка, снова начинаю рыдать. Он назвал меня мамой. Никто не сможет меня успокоить.

Вскоре, когда Симона подает Флину завтрак и Норберт приходит забрать его в школу, я решаю поехать вместе с ними. Свежий воздух пойдет мне на пользу. Всю дорогу мой маленький кореец-немец крепко держит меня за руку и не отпускает. Это, как всегда, придает мне силы. Когда он целует меня, прежде чем выйти из машины, чтобы никто это не заметил, я наконец улыбаюсь. Когда он уходит, я прошу Норберта немного подождать, и выхожу из машины.

Мне нужно подышать свежим воздухом.

Достаю из кошелька визитку, рассматриваю ее и решаю позвонить. Врач дал мне телефон одного частного гинеколога. Без колебаний я записываюсь к ней на прием на следующий день. Когда у тебя есть деньги, все решается очень быстро. Точно так же, как в Испании, когда имеешь социальную страховку. Меня замечает Мария, моя новая подруга-испанка, и подходит ко мне. Увидев мои покрасневшие глаза, спрашивает:

– Джудит, ты в порядке?

Киваю и улыбаюсь.

Я не из тех людей, кто рассказывает о своих проблемах всем подряд. Но тут замечаю в ее взгляде нечто странное и спрашиваю:

– Что такое?

Она вздыхает. Колеблется, но все же сдается перед моим настойчивым взглядом.

– Мне трудно тебе это говорить, но иначе я не смогу спокойно спать. – Я удивленно смотрю на нее, а она, указывая на попугайш, которые стоят в нескольких метрах от нас, говорит: – Твои подруги, которые так тебя «уважают», распускают сплетни. Они рассказывают о тебе ужасные вещи.

– Обо мне? Но ведь они ничего обо мне не знают!

Мария кивает, разводя руками, и я спрашиваю:

– Что происходит? Рассказывай.

– Говорят, что у тебя роман с другом твоего мужа. С неким Бьорном.

У меня из-под ног уходит земля. В голове всплывает фраза из песни Алехандро Санса: «Вот видишь, где два, там и три».

Что происходит?

Я беременна, Эрик считает, что у меня роман с Бьорном, а теперь еще и в школе говорят об этом.

Я вся дрожу…

Мне страшно…

Не понимаю, что происходит…

– Кроме того, – продолжает Мария, – они смеются над тем, что ты была секретаршей Эрика. В общем, сама представь, что они болтают.

У меня отвисла челюсть. Пораженная до ужаса, киваю.

– Я действительно работала в компании Эрика, но я не соблазняла ни своего мужа, ни Бьорна, ни кого-либо другого. Я вышла замуж всего четыре месяца назад, я обожаю Эрика, я счастлива и… и…

Мария заключает меня в свои объятия, и я закрываю глаза. Мои нервы на пределе. Замечаю, что попугайши поглядывают на нас и смеются. Вот сучки. Во мне начинает играть испанская кровь. Опомнившись, я спрашиваю:

– Как давно ходят эти слухи?

– Я об этом узнала вчера.

– От этих попугайш?

Мария кивает. Я вздергиваю подбородок и, как всегда, не задумываясь о последствиях, направляюсь к ним. Мне казалось, что я ясно дала им понять, кто я, но, видимо, они не поняли, поэтому объясню еще раз.

И мне все равно, что сейчас я скверно себя чувствую.

И мне все равно, что они подумают обо мне наихудшее.

Мне плевать на все, за исключением того, что они клевещут на меня.

Оказавшись напротив попугайши номер один, жены Джошуа, я устремляюсь к ней и, приблизившись к ней лицом, цежу сквозь зубы, краем глаза замечая, что Норберт выходит из машины и идет в мою сторону:

– Ты не нравишься мне, а я не нравлюсь тебе, мы с тобой это знаем, правда? – Она не шевелится, она напугана. – Так вот, я хочу, чтобы ты знала: мне еще больше не нравится то, что ты лжешь обо мне. Если не хочешь иметь из-за меня огро-о-о-омные проблемы, скажи, какая гадина наговорила это все обо мне, или останешься без зубов.

– Джудит, – шепчет Мария, разнервничавшись.

Попугайша краснеет как помидор. Ее подружки пятятся назад. Похоже, они бросают ее. Вот тебе и подружки!

Эта сучка, увидев, что лишилась поддержки, пытается увильнуть от меня, но я не даю ей это сделать. Крепко хватаю ее за руку и яростно требую:

– Я же сказала, ты расскажешь мне, кто наговорил всю эту ложь.

Дрожа от страха, она смотрит на меня и, прочитав у меня на лице: «Я тебя выдеру как сидорову козу!» – отвечает:

– Девушка… которая иногда приезжала за китайчонком.

Я закрываю глаза: Лайла!

Кровь стынет у меня в жилах, и я наконец все понимаю. Лайла наверняка навешала лапши Эрику на уши в Лондоне. Открываю глаза и разгневанно цежу сквозь зубы:

– У моего сына есть имя. Его зовут Флин. – И с силой толкнув ее, кричу: – В последний раз тебе повторяю, он – не китаец! И к твоему сведению, да! Я работала в компании своего мужа. И конечно же нет! У меня нет романа с Бьорном! Более того, слухи, которые ты здесь распространяешь, ты опровергнешь, иначе, клянусь, я устрою тебе невыносимую жизнь, потому что нет ничего хуже, чем я в бешенстве, понятно?

– Сеньора Циммерман, что происходит? – вмешивается Норберт.

Стая попугайш сразу же разбегается в ужасе.

На грани обморока я поворачиваюсь к Марии и говорю:

– Спасибо, что рассказала мне об этом, Мария. Мы еще увидимся.

Затем смотрю на Норберта, который с перекошенным лицом наблюдает за мной, и произношу, почти падая:

– Отвези меня домой. Мне плохо.

Дома меня рвет.

Я захлебываюсь рвотой и слезами!

Симона, обеспокоенная моим состоянием, предлагает мне одну из своих настоек, но я отказываюсь. Мне дурно лишь от одного их запаха. Пусть звонит Эрику – по крайней мере, хоть узнает, как он поживает.