Голова просто раскалывается, и меня заставляют лечь. Обессиленная, я тут же засыпаю. Когда просыпаюсь спустя пару часов, чувствую злость, дикую злость, и звоню Эрику. После третьего гудка он отвечает.

Аллилуйя!

– Говори.

– Нет, это ты мне говори, мудак!

После напряженного молчания он с иронией произносит:

– Как долго я не слышал от тебя этого нежного словечка. Жаль, что не могу лицезреть это вживую.

Замечаю, что он снова пьян. Не желая развивать эту тему, продолжаю:

– Как ты можешь быть таким мудаком и верить тому, что болтает Лайла?

Слышу, что его дыхание меняется. Похоже, он устал. Спрашивает:

– И как ты узнала, что это именно Лайла мне все рассказала?

– Новости распространяются намного быстрее, чем ты думал, – холодно отвечаю я.

Молчание.

Это молчание меня убивает.

Мужчина, которого я люблю, цедит сквозь зубы:

– Я еще не разговаривал со своим дорогим другом Бьорном. Отложил беседу с ним до тех пор, когда встречусь с ним лицом к лицу, но…

– Тебе незачем с ним разговаривать на эту тему, потому что между нами ничего не было. Бьорн – твой лучший друг и хороший человек. Я не понимаю, как ты можешь сомневаться в нем и верить, что между нами есть что-то большее, чем дружба.

Звуки, раздающиеся в трубке, похожи на шум в каком-то баре. Прежде чем я спрашиваю, где он, Эрик язвительно произносит:

– Ну же, Джудит, ты его защищаешь – как мило.

– Я его защищаю, потому что ты говоришь, ничего не зная.

– А может быть, я знаю слишком много.

– Да? И что же ты знаешь? Расскажи мне! – ору я, вне себя от злости. – Потому что то, что знаю я, – это то, что между ним и мной было лишь то, что позволил ты, к тому же под твоим личным наблюдением.

– Ты уверена, Джудит? – спрашивает он таким тоном, что я теряюсь.

– Уверена, Эрик. Абсолютно уверена.

В воздухе такое напряжение, что его можно резать ножом. Я взволнованно спрашиваю:

– Где ты?

– Пью. Выпивка – лучший способ забыться.

– Эрик…

– Какое разочарование. Я думал, что ты – единственная и неповторимая, но…

– Не вздумай мне сказать то, после чего мы уже расстались однажды! – кричу я. – Попридержи язык, чертов мудак, или, клянусь, я…

– Что ты клянешься?

По его голосу и тону понимаю, что он вышел из себя. Стараясь успокоиться, чтобы не нервировать его еще больше, говорю:

– Не понимаю, как ты можешь в такое верить. Ты же знаешь, что я тебя люблю.

– У меня есть доказательства, – в ярости прерывает он меня. – У меня есть доказательства, ни одно из которых ты не сможешь опровергнуть.

Я все меньше понимаю, что происходит, и снова кричу:

– Доказательства? Какие доказательства?!

– Джудит, я не хочу сейчас с тобой разговаривать.

– А я хочу, чтобы ты со мной поговорил. Ты не можешь меня обвинять и…

– Не сейчас, – прерывает он меня. – Кстати, моя поездка продлевается. Я не вернусь на этой неделе. Не хочу тебя видеть.

И бросает трубку. Он снова бросил трубку.

Я готова заорать, но вместо этого падаю на кровать и плачу, плачу, плачу.

У меня не осталось сил ни на что, кроме слез. Успокоившись, иду в душ. Затем спускаюсь на кухню, но там никого нет. Вижу записку от Симоны:

Мы поехали в супермаркет за покупками.

Ко мне подбегают Трусишка и Кальмар, начинают ластиться ко мне. У животных очень развито чутье.

Кажется, они понимают, что мне плохо, поэтому не отходят от меня ни на минуту.

Захожу в гостиную, подхожу к музыкальному центру и, просмотрев несколько дисков, ставлю тот, от которого мне станет еще хуже. Вот такая я мазохистка. Когда звучит «Если нам позволят», я снова плачу, вспоминая, что всего несколько дней назад танцевала с Эриком под эту песню.

Ставлю ее на повтор. Заплаканная и с разбитым сердцем иду к окну. На улице льет дождь, а из моих глаз льются слезы. С каждым днем погода в Мюнхене становится все хуже, и я лишь могу смотреть на дождь и плакать, пока мое сердце разрывается на кусочки.

Если нам позволят, мы будем любить друг друга вечно.

Если нам позволят.

Ясное дело, что не позволят.

Сначала это были Мариса и Бетта, потом Аманда, теперь Лайла.

Почему они не позволяют нам любить друг друга?

Спустя несколько часов, когда возвращается Симона, я уже немного успокоилась и больше не плачу. Наверное, исчерпан мой годовой запас слез.

Не зная о моих мыслях, Симона спокойно готовит обед и, когда он готов, зовет меня, но я почти не ем. Совсем нет аппетита.

Симона – мудрая женщина и понимает, что я страдаю. Она пытается поговорить со мной, но я отказываюсь. Не могу. В итоге она оставляет свои попытки.

Вечером, когда со школы возвращается Флин, я стараюсь встретить его с широкой улыбкой. Мальчик не заслуживает того, чтобы жить в тревоге и постоянно видеть меня в дурном настроении.

Скрепя сердце помогаю ему с домашним заданием и ужинаю с ним. Мы болтаем о видеоиграх. Это лучшая тема, которая отвлекает его от копания в моей жизни и моих чувствах. Вечером, когда он идет спать, я остаюсь в гостиной. Меня снова одолевает соблазн включить одну из наших песен. Их так много, что любая заставит меня плакать. Вдруг двери гостиной открываются, и входят Норберт и Симона.

– Я не верю в то, что наговорила в школе моя племянница Лайла, – говорит Норберт, – и я уверяю вас, что это все выяснится. Сеньора, я очень сожалею о том, что случилось.

Я встаю с дивана и обнимаю его. Он, обычно негнущийся перед проявлениями моей любви, словно стальной прут, на этот раз отвечает на мои объятия и тихо говорит мне на ухо:

– Я сделаю все возможное, чтобы все выяснилось.

Я киваю и вздыхаю. Смотрю на Симону. Не зная, куда деть руки, она в ярости произносит:

– Эта девчонка – лгунья, и я сама повыдергиваю ей все волосы, если она не прольет свет на это перед всеми.

Киваю… и обнимаю ее.

Казалось бы, в подобной ситуации я должна быть фурией, но мне так плохо, я так заморочена, растеряна и растроена, что могу лишь кивать и обнимать.

Этим вечером Эрик не звонит, и я ему тоже.

Мне не хочется думать, что он опять пьет, и представлять, что это может закончиться в постели Аманды. Но ведь я мазохистка и все равно представляю, страдая от этого еще сильнее.

Почему я так глупа?

Бьорну я тоже не звоню. Но и он не звонит мне, а это – хороший знак. Значит, Эрик еще не выплеснул на него свою ярость. Бедняга, как это все несправедливо!

На следующий день я словно вяленая рыба, но все равно отправляюсь на прием к гинекологу. Уговорив Норберта не провожать меня, приезжаю в клинику на такси. В приемной жду и наблюдаю за девушками, которые ожидают вместе со мной своей очереди. У них огромные животы. Я готова бежать отсюда без оглядки.

Но я остаюсь. Сдерживаю свои порывы и жду, наблюдая за дюжиной беременных, сидящих в обнимку со своими мужьями. Меня одолевает хандра.

Боже, как я могу быть беременной?

Когда девушка произносит мое имя, я встаю и вхожу в кабинет.

Врач, молодая женщина чуть старше меня, встречает меня с улыбкой и приглашает присесть. Я пришла впервые, поэтому заполняю в карту свои данные. Затем открываю сумочку и высыпаю на стол перед гинекологом четыре теста на беременность, на каждом из которых есть две полоски.

Она смотрит на меня и улыбается. Что тут смешного?

– Ты можешь сказать, когда у тебя в последний раз была менструация?

– В этом месяце у меня ее не было. А в прошлом месяце она была не обильной. Но… но… в ту же неделю я снова начала пить таблетки и… и… Может, я сделала плохо… Но я…

Видя мое волнение, врач говорит:

– Не волнуйся, ладно?

Киваю, и она продолжает:

– Попробуй вспомнить дату необильных месячных.

– Думаю, что это было 22 сентября.

Она берет круглую разноцветную картонку, смотрит на нее и говорит, записывая в карточку:

– Предположительная дата родов – 29 июня.

Боже мой… Боже мой… Это все на самом деле!

Я стойко отвечаю на все вопросы, которые она задает. Затем врач просит лечь на кушетку, чтобы сделать УЗИ. Я приспускаю штаны, она намазывает мне живот гелем и размазывает его своим аппаратом.

В истерике я умоляю всех существующих святых о том, чтобы у меня внутри ничего не было. Но врач вскоре прекращает двигать аппаратом и говорит:

– Джудит, вот здесь ваш ребенок, и, судя по его размерам, ваш срок – почти два месяца.

Приковываю взгляд к экрану и вижу что-то мигающее. Непонятной формой и движениями это напоминает мне медузу.

Со мной точно случится удар!

Я молчу…

Не моргаю…

Боже, как же я устала!

Лишь смотрю на это движущееся существо во мне, которое, кажется, говорит: «Опасность!»

Я молчу, и врач снова начинает двигать аппаратиком. Нажимает на какие-то кнопки и что-то распечатывает. Затем она вручает это мне, и я вижу фотографию. Я растрогана. Даже не представляла, что такое может быть. Вот это, в форме медузы, и есть ребенок, и, нравится мне это или нет, я беременна!

Прежде чем я уйду, врач назначает следующую встречу через месяц и выписывает мне несколько рецептов. Среди всего прочего, я должна пить фолиевую кислоту и сделать несколько анализов, результаты которых необходимо принести на следующий прием.

Глава 22

Прошло два дня, и от Эрика никаких известий.

Я разбита…

Я несчастна…

И, ко всему прочему, беременна!

Всхлипываю и думаю, как обрадовался бы Эрик, узнав об этом.

Пока что я никому об этом не рассказывала. Занимаюсь самоедством и черпаю силы из ниоткуда, чтобы пережить столь болезненный и непонятный период своей жизни. А еще я разодрала шею до крови.

По утрам пью фолиевую кислоту и прихожу в ужас, когда вижу в унитазе нечто черное… чернющее. Но потом вспоминаю: в инструкции говорится, что такое случается. Боже, какой кошмар!

В последнее время я никуда не выхожу. Провожу время, лежа на диване или в постели, дрыхну как сурок.

Ко мне заходит Симона и сообщает, что звонит Бьорн. Меня чуть не вырвало.

Женщина смотрит на меня. Она объясняет мое плохое состояние тем, что случилось между мной и Эриком, и ни о чем не спрашивает. Тем лучше, ведь я не хочу ей лгать.

Когда она дает мне телефон, я смотрю на нее и тихо говорю:

– Не переживай, скоро все станет ясно.

С комом в горле, который сдерживает все содержимое моего желудка и который, не дай бог, вырвется, я как можно веселее приветствую его:

– Привет, Бьорн.

– Привет, красавица. Шеф вернулся?

Его голос и вопрос указывают на то, что он еще ничего не знает. Хлопая ресницами, сменяю тон и отвечаю:

– Нет, красавчик. Он звонил мне несколько дней назад и сказал, что поездка немного продлевается. А что? Ты что-то хотел?

С очаровательным смехом Бьорн отвечает:

– В конце этой недели будет приватная вечеринка в Natch, и я хотел узнать, пойдете ли вы туда.

Да, мне только на вечеринку осталось пойти, и отвечаю:

– Ну, это невозможно. Я одна, ты же понимаешь, не могу.

Бьорн взрывается хохотом:

– Не дай бог мне узнать, что ты пошла куда-то без мужа.

На этот раз смеюсь я, только с горечью.

Если бы он знал, что о нас думает Эрик!

Мы еще насколько минут болтаем и прощаемся. Я вешаю трубку, чувствуя тяжесть на душе оттого, что ни о чем не могу рассказать Бьорну. Это бомба, и мне нужно присутствовать при ее взрыве. Не хочу, чтобы когда они с Эриком сцепятся, меня не было рядом в качестве арбитра. Боюсь, они разрушат крепкую дружбу из-за подложенной Лайлой свиньи.

Размышляю о том, что Бьорн рассказал мне о ней и Леонардо, и о том, как наш друг все это время хранил тайну, чтобы не причинить Эрику боль.

Теперь я думаю, что лучше было бы ранить его тогда – так Лайла исчезла бы из нашей жизни и не спровоцировала бы все это.

Теперь понятно, чего добивается эта дрянь: поссорить Бьорна и Эрика и параллельно убрать меня подальше. Но я этого не допущу. Знать бы, какие у Эрика есть «доказательства»… Без этого я могу лишь позвонить Лайле и заставить во всем признаться.

Полная решимости, прошу у Симоны лондонский номер телефона Лайлы. Она неохотно дает мне его. Когда после двух гудков я слышу голос девушки, то произношу:

– Ты – очень скверная личность, как ты могла такое сделать?

Лайла разражается смехом, а я в гневе выкрикиваю:

– Ты – гадкая лиса, ты об этом знала?

Без тени стыда она продолжает ржать и выпаливает:

– Крепись, дорогая Джудит. Твой идеальный мир рушится.

Если бы она была рядом, я бы оторвала ей голову!

– Если это случится, пеняй на себя, – цежу я сквозь зубы.

Не сказав больше ни слова, прерываю звонок, прежде чем меня подведет голос. И снова начинаю плакать. Это лучшее, что у меня получается в последнее время.